Сверхновая

      - Позволишь мне взглянуть? - Хэллмар было уж потянул руки к лицу дяди, но тот мигом перехватил запястья, не грубо, но холодно, пресекая любопытство.       - Не стоит, - ласково говорит он и взгляд его единственного глаза теплеет.       Хэлл бесстрастно хмыкнул, поспешив отвернуться от Кадара. Пред взором расстилалась бесконечная даль - Пустошь. Ни конца, ни края не было пустынному морю, тут и там рябили плавные линии падающих на дюны теней, кружевное сплетение трещин в сухой земле, паутиной тянущейся от городских стен вдаль, сливаясь постепенно в одну гладкую поверхность.Горизонта не было видно, ему заменой была мутная розоватая дымка, в свою очередь врастающая в небо. Вот, правда, где-то южнее, совсем далеко, пестрит облачко пыли - песчаная буря. Скорее всего она обойдет стороной Некрополис, расположившийся внизу. Отсюда, из башни, город некромантов выглядел как уродливое нагромождение железняк, тут и там торчащих из земли, будто вонзенные стрелы в уже мертвую сухую плоть, или же наоборот, ветхие их фундаменты тонули среди гладких крыш, как в дегте. Многие из них покосились, ибо сохранялись как печальное напоминание о былом величии столицы Северного клана. Возможно, это когда-то были здания, отделка которых не то пострадала от взрывной волны, не то осыпалась от старости. Так или иначе - Хэллмар не помнил, да его и не особо это волновало.       Ныне это всего-лишь обугленные скелеты, только украшающие своим "великолепием" и без того мрачный город. А вот небо казалось было удивительно живым. Порой летним вечером, когда тучи над Пустошью не такие плотные, свет заката окрашивает их в кроваво-алый цвет, рыжеющий на западе, в след за уходящим солнцем. Скоро, с востока, подойдет синяя мгла и тогда, возможно, сквозь редкие прорехи, некроманты смогут разглядеть бесконечно далекое ночное небо с россыпью звезд. Молодые соклановцы не знают жизни иной, кроме жизни под сводом угрюмых туч, иногда серых, иногда коричневато-бежевых, иногда зеленоватых - радиоактивных.       Теплый ветер запутался в волосах, взметнув их. Он приятно пощекотал кожу своим дыханием, скользнул по щеке и быстро исчез.       Некромант стоял обняв себя, прижимаясь животом к гладкой поверхности перил. Он чувствовал присутствие Кадара за спиной, но тот не решался подойти, хотя находился совсем близко. Дядя опустил взгляд.       Почему-то его раздосадовало внезапно возникнувшее любопытство племянника относительно его глаза. Мужчина не хотел оголять свое уродство перед Хэллмаром, никак не хотел. Он с удивлением и толикой злобы подметил это чувство холодных тисков где-то внизу живота. Стыдно признавать, но неужели это страх? Глупый страх показать очередной недостаток любимому и заставить его разочароваться, почувствовать отвращение. Снова ледяным кольцом сдавило грудь, снова чувство вины. А за что? За собственное несовершенство?       - М? - некромант развернулся через плечо, обеспокоенно уставившись на дядю. Красивый. Неестественно широко распахнутые желтые глаза, чуть приоткрытый рот. Хэллмар выглядел... мило. Мило, несмотря на жуткую худобу, читающуюся в остроте плеча и впалым щекам, несмотря на почти черные синяки под глазами, несмотря на серость его лица.       Хэлл развернулся, слегка наклонив голову набок и заправив пару прядок за ухо. Кадар взял племянника за руки, погладив большими пальцами его холодные ладони. Тот опустил глаза, устало прикрыв их веками с заметными сквозь кожу тонкими ниточками сосудов. Некромант страдал, изнутри его пожирало, пожирало и снаружи. Казалось, что скоро, острыми шипами разрезав тело, боль начнет сочиться наружу кровью, темной, бордовой, пузырящейся, жгучей, как кислота, лизнет по ногам и утопит, разъедая до костей.       Она уже здесь, засела черной колючкой в голове, покалывая своими иглами изнутри, скребется в череп, особенно по ночам. И этот скрежет заполняет все вокруг, заглушая отчаянный крик стенающего создания, и когда решит проявить милосердие, наступает такая звенящая тишина, будто сама жизнь умерла. Нет, не существовала вовсе. Вся жизнь - пустая, вокруг только тьма и хаос, ни над головой, ни под ногами нет ничего. И тогда в этом кошмаре вспыхнет алая сверхновая, растянется в тонкую линию и распахнется, будто выглядывая из-за занавеса мрака. Она яркая настолько, что тело давно бы превратилось в пыль от её света, но она не бросает бликов. Она просто существует, никак не влияя на пространство, её нельзя обойти, к ней нельзя приблизиться. Она есть, но её нет. И тогда постепенно возвращающийся слух рассекает её поперек, она бледнеет и исчезает, засасывая пространство.       Под ногами по прежнему ничего нет, но притяжение давит на обмякшее тело, и тогда появляется ощущение рук, прижимающих к себе. Теплые сильные руки. Ради этого стоит каждый раз возвращаться из вязкого "ничто".       Кадар аккуратно опустил племянника на кровать, сел рядом с ним, положив ладонь на ледяной лоб. Бледный полумертвый некромант не шевелился, грудь его едва заметно вздымалась и опадала, зрачки, явно выступавшие под обтянувшими их веками, не двигались. Он был похож на мертвеца. Дядя вздохнул и вместе с воздухом тихим стоном вырвалось отчаяние. Руки сами потянулись к племяннику, голова устало опустилась на его худенькое плечо. Такой холодный, такой тощий, на миг Кадару показалось, что он может ненароком проломить Хэллмара собственным весом. В груди ныло, хотелось скулить и плакать, голову разрывало от постоянных мыслей, от безумного желания помочь, но оно не было ново - идеи, как пластинки, все прокручивались по кругу, и настолько их заело, что даже надежды на выход не оставалось. Это все равно что гнаться за горизонтом - бесполезно, без толку, но все же гонишься, ибо только там есть спасение.       - Знал бы ты, как это невыносимо. Нет, лучше не знай, - прерывисто шептал он. - Как много я отдам, лишь бы ты остался со мной. И что же теперь? Я так слаб, беспомощен. Поверь, я ненавижу себя, и, возможно, мне было легче, когда ты так же меня ненавидел. Ведь любви я недостоин.       Кадар помолчал немного, поглаживая племянника, смакуя странное ощущение разговора с Хэллом, но в то же время с самим собой. И он чувствовал, как слова и мысли его медленно становятся исповедью, ведь сейчас не страшно.       - С самого детства я был слаб, я не мог заслужить любви брата, потому что он не видел во мне никого, потому что я позволил ему считать себя никем. Я не мог противиться, когда он запретил мне общаться с тобой, таким же беззащитным, каким я был. Я не смог помочь тебе, когда ты оказался один, когда оказался один против Анубиса. Я был настолько слаб, что когда ты умирал, я не мог отпустить тебя, я боялся. Ты нашел бы покой, ты не терпел бы сейчас, но я не мог представить жизнь без тебя. Я не защитил, когда ты покинул дом, не защитил, когда ты вернулся. Не могу облегчить твои страдания и теперь.       Кадар сжал в кулаке свитер племянника, зажмурившись. Тело невольно напряглось, изнутри готов был вырваться плач, горечь и обида натянулись струной, чтобы в один момент разорваться с громким звоном, ударить изнутри с силой всего своего напряжения, оставив длинную рану, разрастающуюся в стороны брызгами крови. Легкая дрожь коснулась сначала плеч, потом рук, спины и взяла власть над всем телом.       - Но единственное, о чем я не жалею, это слабость перед тобой, - выдохнул дядя и на том короткая исповедь его была закончена.       Что-то легкое медленно опустилось ему на голову, холод коснулся горячей щеки тонкими слабыми пальцами. Они начали двигаться дугой, к шее, остановились на плече и едва заметно надавили. Кадар приподнялся на локтях, уставившись опухшим глазом в лицо племянника. Теплый взгляд его просачивался из-под дрожащих ресниц, чуть приоткрытых век. Руки оплели шею дяди, подзывая к себе, и тот откликнулся на зов. Кадар накрыл хрупкого Хэллмара своим телом, обнял его плечи и прижал.       - Но ты настолько силен, что до сих пор держишь меня в этом мире, - тихий шепот сорвался с губ племянника и был тут же подхвачен другими губами. Мягкое прикосновение, горячее, нежное, вязкое и тягучее, как смола. Медленные и плавные движения, несущие не то вселенскую печаль обоих, не то бесконечную любовь.       Хэлл коснулся кончиками пальцев выступающих скул, беззвучно выдохнув, будто не воздухом, а теплом. Кадар приник к гладкой холодной щеке, вдыхая запах кожи, чувствуя её прохладу на собственном лице, оттого еще сильнее сжимая тонкое тело в объятиях. Он знал, что согреть племянника не сможет, но готов был отдать все свое тепло, без остатка, чтобы ему стало теплей. Дядя был исполнен решимостью, чего бы ни потребовала от него судьба, он отдал бы все ради Хэлла. И это нисколько не пугало его, лишь хоть немного успокаивало душу. И пока он тут, пока он еще живет, Кадар будет постоянно готов возложить на алтарь жизнь, сознание, чувства. Он принадлежал Хэллмару весь, какой есть, тонкими ниточками врастая в его существо, питаясь взглядом его, голосом, прикосновениями.       Давно уже дядя усвоил мысль, что если не станет Хэлла, мгновенно погибнет и он сам. Наверно ничто не могло понять Кадара так, как Пустошь. Она, хоть солнца и не видит, не видит радости летнего тепла и света, она живет, довольствуясь лишь отголоском его ласки, прорывающимся сквозь тучи дождем. Порою Пустошь настолько жива, что люди, скитающейся по ней, кажутся тенями, подобиями жизни, не знающими, что далеко под их ногами бьется сердце. Она живет в трещинах, в сухой земле, в радиоактивных лужах, и отчаянно пытается добраться до солнца, поднимая песчаные бури, ведь, возможно, и она боится, что однажды солнце её покинет.