Танец лиса

Без лыж путь до Полесья должен был занять вдвое больше времени. Однако уже на рассвете четвёртого дня Кром достиг знакомой околицы. Он шёл, почти не останавливаясь, словно убегал от чего-то, и теперь пошатывался от усталости. Первым встреченным человеком оказалась смутно знакомая старуха; она собирала за околицей первоцветы. Кром остановился. Солнечно-жёлтые цветы в морщинистых коричневых руках притянули взгляд, но на приветствие сил уже не осталось. Старуха тоже заметила его и встала, заслоняясь от солнца. — Явился, — вымолвила наконец. — Явился. По скрипучему язвительному голосу Кром и узнал её — старуху, которой помог по зиме тащить хворост. — Явился, — он выдавил слабую улыбку. — Далеко меня завёл твой лёгкий снег, бабушка. — Да уж вижу, — та окинула его пытливым взглядом. — Добро же. Зимой ты меня провожал, а ныне я тебя. Айда. Кром пошёл следом, точно бык на верёвочке, недоумевая, куда это она собралась его вести. В селе на них сразу набросились собаки. «Не признали, — смутно удивился Кром. — А может, запах Лиса почуяли?» Старуха бойко отмахивалась от псов клюкой, но на лай из домов выглядывали люди. Отовсюду доносился ропот, удивлённый и испуганный. И тут Кром сообразил: даже после недели, проведённой вдали от дома, путников не сразу пускают в дом. Мало ли, что приключилось в дороге? А ну как заявилась нечисть под личиной хозяина? Да и любая скверна или порча могла пристать, дорога — лихое место, ничейное. Крома не было два с половиной месяца. Они дошли до середины села, до небольшого стогна. Там старуха остановилась и зыркнула на толпу, которая подтянулась за ними. — Ну чего выпялились? Кличьте ведуна. Некоторое время они так и стояли: Кром с бабкой в кольце настороженной толпы. Молча. «А если б я один заявился? — думал Кром. — Приласкали бы колом промеж глаз, а потом бы разбираться стали. Вон как собаки-то надрываются». Наконец пришёл заспанный сухонький старичок, ведун. Кром поклонился. Ведун уколол его ясным взглядом из-под мохнатых бровей. — Подержись-ка, добрый человек, за доброе железо, — вымолвил он, протягивая ему подкову. Всё верно. Подкова — это трижды железо, потому как знак небесной колесницы бога грома. Любая нечисть её чурается. Кром подержал подкову; потом, по настоянию ведуна, посмотрел на солнце и сотворил Охраняющий знак. — Али не налюбовался, старый хрен? — бабка явно была ведуну приятельницей. Тот махнул рукой - чего, мол, переполошились? — и побрёл к себе, охая и потирая затёкшую за ночь поясницу. Бабка шустро поковыляла следом. Полесские переглядывались, но заговорить с Кромом так и не решались. И вдруг из-за спин раздался вопль: — Где??? Где он?! Из толпы вылетел взъерошенный Стех. Охнув, он безо всяких разговоров стиснул Крома в объятии. — Ты где был, орясина? Где был, а??? Мы весь лес прочесали, ни следа, ни клочка одежды… — он задохнулся. Люди подступили ближе, загомонили: где? Где ты был? Как в зимнем лесу выжил? А Кром всё молчал. Стех отстранился, всмотрелся ему в лицо. — Ну чего налетели? — прикрикнул на полесских. — Не видите, умаялся человек. Он потащил Крома за собой. Тот кое-как переставлял ноги и слушал сбивчивую речь — Стех путано пересказывал новости. Так и дошли до дома. — За избой твоей я присматривал, печь протапливал, домового угощал. Не убирался, правда… Они уселись на крыльцо. Кром сбросил с плеч мешок и спросил: — А как Вель? Стех запнулся, словно на преграду налетел. — Хорошо, — он улыбнулся. — Сосватают скоро. Кром отвёл взгляд, не в силах видеть его улыбку — кривую, дрожащую. Совсем недавно он уже такую видел. — А ты ведь голодный, — чересчур оживлённо подхватился Стех. — Я сейчас мигом… — Да что я, безрукий, что ли, — проворчал Кром. — Ладно, — на этот раз улыбка Стеха получилась почти весёлой. — Тогда хозяйничай. Пойду. И ни о чём не стал расспрашивать. Кром благодарно обнял его на прощанье. Разговаривать не хотелось. — Да, — уже у калитки Стех обернулся. — А Варишу, знаешь, уже просватали. За какого-то купца городского. * * * Потянулись одинаковые дни. Кром вяло отбрехивался от любопытных соседей, ел и спал — он убедил себя, что тяжкая тоска на него навалилась от усталости. Сны были беспокойными. В них он без конца бродил в сыром тумане и звал, звал кого-то, но не мог найти. Отдых не помогал. Тогда он взялся выделывать шкурки, накопленные за первые зимние месяцы. Целыми днями возился с ними, под вечер рук не чуял, но даже добрая работа не прогоняла беспричинную грусть. Добро бы из-за Вариши, но нет. Первой мыслью после слов Стеха было: «Не сиживать ей этот год на Лельнике, засватанным нельзя». А потом он и вовсе про неё не думал. Зато всё чаще вставала перед внутренним оком избушка на крутом берегу Неряди. Чего-то Ригель поделывает? Может, встретит ещё его, раньше Лис частенько в Полесье набегал. Но глубоко внутри ныло — нет, не придёт он сюда. Больше не придёт. Как-то Кром наткнулся на свой заплечный мешок и удивился: до сих пор не разобрал. Непорядок. Он достал оттуда свёрнутый тулуп, снадобья, запасной нож. А это что? На самом дне обнаружился тяжёлый свёрток. Кром размотал холстину… Солнце заиграло на кованом золоте. Всё ещё не веря своим глазам, Кром достал из свёртка пару створчатых запястий. Длинные, они могли укрыть тонкую женскую руку от ладони до локтя. Древние, они были сделаны в те времена, о которых даже басней не сохранилось. Золото словно покрывала затейливая паутинка. Кром прищурился: по глади запястья неизвестный мастер нанёс рисунок, много крошечных рисунков. Вот две конницы сшиблись в битве у подножия высоких гор. Там великаны выходят из леса, здесь люди с рыбьими хвостами, а вот крылатый народ. Чудные, неизвестные звери и птицы. Сражение воина с ящером; у ящера на голове венец. Рисунок не повторялся ни разу. Разглядывать всё это можно было долго, а гадать об историях, изображённых мастером, вечно. Кром впервые увидел заветные дары, но сразу понял, почему люди стремятся ими обладать. Кусочек истинного, довременного чуда, осколок ушедших навсегда чудес. Не было ни одного изображения богов — не потому ли, что сами боги когда-то и оставили заветные дары, побросали, точно ненужный скарб по уходу в небесную обитель? А эти запястья носила своенравная богиня, да оставила — разонравились. Кром смотрел и понимал, что держит в ладонях самое драгоценное, что есть в Полесье, да и везде, пожалуй, кроме Загорья. Но и там заветных запястий больше нет. Вот куда уходил Лис. Три дня бегал, таился и как-то выпросил — не у отца, но у матери, наверно. А потом Ригель отдал вещь-из-рода, тайком подкинул ему в мешок. Любая невеста, хоть трижды засватанная, теперь пойдёт за него. И всё будет: дом — полная чаша, большая семья. Ригель подарил ему, чужому человеку, исполнение заветной мечты. Чужому? И перед глазами опять возникла как вживе его прощальная улыбка, резанула по сердцу… Он бережно завернул запястья в холстину и вышел из избы. * * * Ноги сами принесли ко двору варишиных родителей. Встретили его неласково («Али не знаешь, она теперь невеста?»), но впустили. Вариша сидела в светёлке; как будто пряла, но кудель спуталась, а веретено норовило выпасть из пальцев. Она смотрела в окно невидящим взглядом. Кром кашлянул. — Ой! Это ты! — Вариша улыбнулась как ни в чём не бывало. — Давненько же тебя не было. Да уж. Другие схоронить и оплакать успели, подумал Кром, а вслух сказал: — Как поживаешь? — Замуж я выхожу! За городского! — она всплеснула руками, и кудель сбилась окончательно. — Ты представляешь, какая в городе жизнь? Совсем не то, что в этой деревне. Столько дивного, и люди, люди какие — из других земель и из-за моря даже! На её щеках разгорелся румянец — от радости, от предвкушения, на губах играла мечтательная улыбка. Вариша была чудо как хороша в этот миг. И правда: не место ей в деревне, думал Кром. Да она и сама, оказывается, о городе мечтала. Только вряд ли купчина толстопузый позволит такой красавице гулять, где ей вздумается. Скорее, посадит под замок да заставит приносить по ребёнку в год. Кром устыдился своих недобрых мыслей. Может, и не толстопузый вовсе. Может, ещё и не запрёт. Вдруг он ощутил, что ему всё равно, и улыбнулся ей — уходящей, нет, отпущенной мечте, освобождено и весело. — Счастья тебе. — И тебе, — встрепенулась Вариша. — И тебе тоже! Кром поклонился, вышел и более о ней не вспоминал. * * * Стех чинил забор. При виде Крома обрадовался, приглашающе махнул рукой — заходи, но тот ухватил его за локоть и бросил: — Пойдём. — Куда? — Стех со смехом влёкся следом. — Куда ты меня тащишь? — Вель сватать. — Что??? — Стех остановился и неверяще уставился на него. — Ты… зачем ты так? Этим не шутят. — А я и не шучу, — Кром подтолкнул его дальше. — Пойдём, сам всё увидишь. Вышень был дома. Он удивился их приходу, однако же пригласил в избу. А Кром с порога сказал: — Есть у тебя, Зима, дочь незасватанная. В прилубе кто-то охнул, жарко зашептались женские голоса. Зима степенно огладил бороду. — Не засватана, да сговорена. Опоздали вы, молодцы. — А так? — Кром развернул холстину. Древнее золото поймало лучи полуденного солнца, по стенам рассыпались светлые блики. Стало тихо-тихо. В Полесье давно уже не было заветных даров. Однако вышень о них помнил и умел распознать. Он взял запястье, взвесил на ладони, осмотрел узор — неторопливо, будто на рынке, но его выдавали чуть подрагивающие пальцы. Кром знал, каким будет ответ. Зима поднял взгляд и скупо улыбнулся. — Присылай сватов. Из прилуба долетел жалобный вскрик. — Не я! — испугался Кром и, пошарив за спиной, вытолкнул вперёд остолбеневшего Стеха. — Он. Зима насупился. Бортничество — опасное ремесло, да и из наследства у Стеха была только неказистая изба, которую он делил с матерью. Но золото так и играло солнечными пятнами. — Добро, — кивнул он. — Стало быть, присылай ты. Кром торопливо завернул холст, сунул Стеху в руки, и они, поклонившись, вышли. В сенях их настигли лёгкие шаги. Вель — встрёпанная, с дикими глазами, подбежала и, минуя любимого, повисла на шее у Крома. — Братец, — прошептала. — Братец, спасибо… — Ты где их взял? — отмер наконец Стех. — Не твоя забота. Теперь они тво… ваши. — Ну и ну, — Стех ошалело покачал головой. — Сколько же они могут стоить? — Вот уж не знаю, — проворчал Кром, отфыркиваясь от щекотных кудряшек Вели. — А себе я сестрёнку названную купил, видишь. Стех рассмеялся и обнял их. * * * Тем же вечером Кром собирался в дорогу. — Куда хоть идёшь? — в десятый раз спросил Стех. А он в десятый раз отмахнулся — надо. — Ладно. За домом я присмотрю. — Вот что, — Кром подтянул завязки у мешка. — Если я не вернусь, живите с Велью здесь. А то чего с матерью тесниться будете. — Да я хотел новую избу строить в лето… — и тут до Стеха дошло. — Как это «не вернусь»??? Ты чего удумал, а? — он вцепился в Крома мёртвой хваткой и тряхнул. — Отвечай! — Ничего. Ну, ничего дурного. Не бойся за меня, — тот мягко высвободился. — «Не бойся», — передразнил Стех. Он достаточно знал Крома, чтобы понять: не скажет. — На свадьбу-то хоть придёшь, дружкой? — жалобно спросил он. — Может, приду, — Кром вскинул мешок на спину. — Да, в сенях шкурки выделанные, возьми. Подарок на свадьбу. — А то мало одарил, — Стех обнял его, безнадёжно ткнулся лбом в плечо. — Может, помочь надо? — Нет, — Кром улыбнулся. — Помогать не надо. Ну, бывай. На пороге он приостановился, обвёл взглядом избу и, приложив ладонь к косяку, мысленно попросил прощения у духов пращуров. «Это была мечта отца, не моя». Можно ли оправдаться за то, что оставляешь кров и отказываешься продолжать род? Кром надеялся, что его родители, где бы они ни были, простят непутёвого сына: ведь по-другому он не может. Странно, что не понял сразу. Когда Кром возвращался домой, он ни о чём не думал, просто шёл. Теперь же его одолевали мысли. А что если Ригель не примет его? Может, он ему и не нужен? Или же не простит ухода? От таких дум было впору развернуться и идти обратно. А ещё думалось: кто-то же научил его всему. Мало ли, какие ещё охотники находили спрятанную избу раньше. Или на прогулках своих наткнулся на кого, как на девок в Заречье. Он вспомнил, как Ригель шарахался от его безобидных лекарских прикосновений, как прятал наготу поначалу; если и повстречал где другого, то не больно-то тот был ласков… От таких мыслей хотелось кого-нибудь убить. Или прибавить шагу. Но несмотря на волнение, на сердце было легко. Он шёл туда, куда хотелось. И если вспомнить о подарке, который он получил, то можно было думать, что Ригель ему всё-таки будет рад. В конце третьего дня он подошёл к знакомой роще. Остановился перевести дух и унять радостное волнение — вот сейчас, сейчас свидятся! Он шагнул вперёд и вдруг остановился как вкопанный. В траве лежала одежда Ригеля. В том самом месте, где они расстались. И сразу было ясно: сняли её не сегодня. Кром уронил в траву мешок и побежал. Ещё издали он увидел, что распахнутая дверь просела. Должно, её давно не закрывали. Из сеней ему под ноги метнулся жирный барсучишко — приходил поискать еды и не забоялся. Внутри нашлись и следы других зверей. А ведь Ригель говорил, они его сторонятся… Кром скатился с крыльца. Следов Лиса не было. Вытерло дождём или затоптали? Но нутром чуял: его нет здесь, уже давно. — Ригель! — отчаянно позвал он. — Риииигееель! Звонкое эхо заскакало по верхушкам деревьев, вспугнув болтливых соек. Кром метался по берегу, взглядывал на кряж. Где же его искать? Он вернулся назад, к роще. К вечеру Кром окончательно сбил ноги и охрип. Уже в сумерках подошёл к месту, где бросил мешок, и опустился на траву. Всё зря. Всё… Хрустнула ветка. Кром поднял глаза. На опушке стоял Лис. Стоял и смотрел на него. — Ригель! — Он вскочил на ноги, но Лис прянул назад. — Ты что? Это же я, — он шагнул навстречу, но тот отскочил. С замирающим сердцем Кром опустился на колени, не позволяя себе думать, что же с ним произошло. Сейчас главным было не дать Лису уйти. Медленно и очень плавно он вытянул руку раскрытой ладонью вверх. — Ригель, — позвал шёпотом. — Иди, иди ко мне. Лис сделал шажок, не сводя с него настороженного взгляда. Кром сидел неподвижно, лишь звал тихим голосом. Ближе, ещё. Перед каждым шагом Лис замирал, держа на весу лапу, словно подумывал, а не убежать ли, но всё равно двигался к нему. Вот он тронул носом его пальцы, обнюхал руку. Тело Крома будто одеревенело, но он по-прежнему не шевелился. Чёрный нос усиленно вбирал его запах, Лис подошёл вплотную, а потом вдруг заскулил — совсем по-собачьи, и уронил голову ему на плечо. Кром обнял его, не чувствуя слёз, текущих по щекам, и пробормотал: — Это же я… ну что же ты… не признал? Лис опять заскулил, задрожал, забился, и в его руках оказался нагой Ригель. Кром отстранился, заглянул ему в лицо и чуть не закричал. С родного лица на него смотрели тускло-жёлтые глаза дикого лиса. * * * С того дня Ригель больше не позволял прикасаться к себе. И не говорил. Он пошёл за Кромом в избу, но ел, умывался, одевался очень медленно, повторяя за ним, словно ребёнок, который ещё нетвёрдо помнил порядок вещей или глубокий старик, который уже начал его забывать. Днём он сидел у окна или же бродил вокруг избы. Иногда брал в руки какую-нибудь вещь и подолгу смотрел на неё. Кром посчитал, сколько его не было — пятнадцать дней. Пятнадцать. А разум оборотня в звериной сущности туманится уже на седьмой день. По всему выходило, Ригель решил уйти в чащу и стать непомнящим и счастливым лисом именно после того, как он оставил его. Не выдержал. Кром бы каждый день бился головой о стену и проклинал себя за уход, если бы у него было хоть сколько свободного времени. Днём он хлопотал по дому и следил за Ригелем. Кром опасался оставлять его одного и куда бы тот ни шёл, следовал за ним. А ещё он говорил с ним. Рассказывал об отце и бабке, о Полесье, о Вели и Стехе, обо всём. Бывало, Ригель поворачивался на голос, будто прислушиваясь, другой раз равнодушно отводил застывший звериный взгляд. Кром продолжал говорить. Иногда казалось, что ригелевы глаза потемнели, и холодная, с серым оттенком желтизна понемногу сменяется карей теплотой; но он по-прежнему молчал. А Кром всё говорил. Ночами же он лежал рядом и сторожил. Ночами Ригель иногда возвращался. Однажды Кром услышал своё имя. Обрадованный, он растолкал спящего и едва успел поймать — тот, сбегая от прикосновений, выскочил из избы и нипочём не хотел возвращаться. Кое-как уговорил и завёл внутрь. С той ночи он просто лежал рядом, а когда Ригель начинал бормотать ласково его имя, придвигался, обнимал и звал тихонько: — Вернись ко мне… Вернись, Ригель, — и само рвалось с губ запомненное нежное слово из чужой молви: — Ма ниэлэ, мой родной… Кром почти не ел и совсем не спал. Он осунулся, штаны пришлось подвязать. Но в голове было одно: «Не уйду. Не брошу. Пусть останется таким, всё равно. Но он не останется. Он вернётся. Вернётся». Однако шли дни, и ничего не менялось. Одна седьмица, другая. Всё оставалось по-прежнему. Как-то под утро Кром услышал, что Ригель опять мурлычет сквозь сон его имя. Он вздохнул, привычно пододвинулся… Ригель не спал. Он улыбался и смотрел на Крома неясными спросонья глазами. Лукавыми карими глазами. — Кро-о-ом, — разнежено протянул он и прильнул всем телом. — Пришёл? Тот смог только кивнуть. — А я замаялся, — задумчиво сказал Ригель. — Так замаялся. И всё спал, спал… — Ну теперь-то выспался? — Кром кое-как совладал с дрожащим голосом. — На всю жизнь! — рассмеялся Ригель и тут же озаботился: — А вот тебе бы надо поспать. Кром просто обнял его, уткнулся лицом в шею, ощущая, как в груди разливается что-то огромное, невыносимо сладкое и горячее. Узкие ладони скользили по его спине и плечам, зарывались в волосы, и большего счастья на свете не было и быть не могло. Кром прерывисто вздохнул и обнял Ригеля так, что у того затрещали кости. Однако он не отстранился, лишь спросил: — Ты надолго? Кром не сразу понял его слова. А когда понял, шепнул в ответ: — Пока не выгонишь. И заснул. Он уже не услышал, как Ригель рассмеялся и выдохнул ему в макушку: — Стало быть, на всю жизнь. За окнами разгорался светлый день. Яркие лучи заливали кровать и били в лицо, но Ригель не пытался отодвинуться, лишь щурил карие глаза и тихо улыбался чему-то — то ли солнцу, то ли своим мыслям. А Кром спал у него на груди и видел во сне ликующую пляску рыжего лиса в лучах рассвета. (1) - здесь: площадь Конец. Написание этой работы мне далось нелегко. Я благодарна всем читателям за интерес к тексту, но особое гой еси и большущее миртовое спасибо адресую всем, кто поддерживает своими отзывами. Спасибо вам, кланяюсь и лобызаю в ланиты от всей души))