Понятие справедливости

POV Кимбли К Бригсу мы подъехали к позднему вечеру. На улице было темно, и только фонари крепости и фары машин освещали дорогу. От света снег, лежащий вокруг, блестел, заставляя прищуриться. С ночного неба падали огромные хлопья колкого снега, которые так и норовили попасть в лицо. Я вылез из машины, предусмотрительно придерживая свою шляпу, чтобы холодный порывистый ветер не сдул её с моей головы. Развернувшись, я подал руку своей юной спутнице, ради которой я и отлучался из крепости. Мисс Рокбелл робко взялась за руку, вызывая у меня легкую усмешку, и выбралась из машины. - Дариус, отнеси багаж молодой леди в крепость, - приказал я одному из своих подручных, которых очень любезно мне предоставил фюрер Брэдли. Услышав за спиной скрип открываемого багажника, я окинул взглядом крепость, окруженную белоснежным снегом. Ничего, скоро весь снег здесь будет окрашен в кроваво-красный цвет. Я всегда идеально выполняю свою работу. А этот мальчишка, Стальной алхимик, пусть только попытается что-нибудь выкинуть, когда у меня в руках его подружка. Сняв с рук белые перчатки, я стал разминать онемевшие от холода пальцы. Взгляд на алхимический круг - смешок. Эх, как же моя душа истосковалась по работе, по взрывам, по алхимии... Только, когда я слышу громыхания взрывов, стоны отчаяния и боли людей, когда я чувствую под ногами дрожь от вибрации создаваемой взрывом и вижу, как небо окрашивается знакомым багрянцем, только тогда я чувствую удовлетворение в своем сердце. Как же я люблю свою работу! Я обернулся на свою спутницу. Маленькая мисс стояла, чуть понурив свою светлую головку, и смотрела на ноги. В несколько шагов я преодолел расстояние разделяющее нас. Снег под ногами приятно скрипел. Сапфировые глаза были наполнены грустью, и с нижнего века уже готова была упасть предательская слеза. Похоже, я перестарался. Не стоило напоминать ей о погибших родителях. Как по-другому наладить контакт с девушкой я просто не продумал - не считал это главной своей целью сейчас. Я привез её в Бригс, она сделает новую автоброню для Стального, а Стальной пусть выполняет то, что ему прикажут. Слеза сорвалась с ресниц девушки и побежала вниз по щеке. Я протянул руку и словил её. Девушка вздрогнула от прикосновения. Её глаза смотрели на алхимический круг, вытатуированный на моей ладони. - Ой, а это алхимический круг? – спросила девушка и неожиданно для меня смело прижалась щекой к ладони. - Не боишься? – стараясь не выдавать своего удивления, спросил я, зарывшись пальцами в её мягкие светлые волосы. - Нет, - механик улыбнулась, - Вы же справедливый... Справедливый? Я-то? Я сдержался, чтобы не рассмеяться. Разве можно называть безжалостного убийцу справедливым? Но я ничего не стал говорить механику, лишь снова выдавил из себя милую улыбку. Справедливость.… А справедливо ли я поступил, когда взорвал тех пятерых военных? Своих же убил, и глазом не моргнул. И ни капли сожаления, ни капли совести. Нет, Уинри-сан, вы ошибаетесь, называя меня Багрового алхимика, Кровавого алхимика, Алхимика Красного Лотоса, справедливым. Я и это понятие несовместимы. Понятие чести и правильности есть, не сомневайтесь. Свои, но они есть. А вот справедливость… Одно только слово этой девчонки заставило меня взвесить все свои поступки и взгляды. На войне в Ишваре я убивал не из справедливости, а лишь потому, что это был приказ. Потому что это моя работа. Любимая работа. “Почему вы – человек – на стороне гомункулов?” Почему, Стальной? У меня свои причины, но тебе с твоими детскими взглядами никогда не понять меня. Это презрение в твоих глазах, Эдвард Элрик, вызывает у меня усмешку. Что, неправильно? Хе, не справедливо? Осознание, что я в своей жизни ничего не совершил такого, чтобы можно было назвать справедливым поступком, накатывается на меня только тогда, когда я лежу с разорванным горлом, раскинув руки в стороны, у ног гомункула, который насмехается надо мной. “А новый цвет плаща тебе идет, Кимбли. Теперь я понимаю, почему льва называют царем зверей. Подчиняясь закону выживания сильнейшего, он намертво вцепился в твое горло. Похоже, людям, и правда, больше нет места в этом мире…” Попытка сказать этому существу что-нибудь в опровержение его слов вырывается из меня только предсмертным хрипом. Смерть, ты все же настигла меня. Что ж, ты выиграла эту гонку. Но с чего ты взяла, что скитания в вихре стенающих душ это мое наказание? Эти крики просто музыка для моих ушей! Как и сказал Прайд, отсюда я вижу все сражение как на ладони. Гомункулы и люди. Кто же в итоге победит? Но что я слышу? “Сосуд, который дал мне Отец, испорчен! Эдвард Элрик! В тебе тоже течет кровь Хоэнхайма, кровь, что дала жизнь нашему Отцу! Ты ближе к нам, чем кто-либо из людей, и твоя плоть сможет заменить мой старый сосуд! Дай же мне новый сосуд! Отдай свое тело!” Гомункул, совсем ещё недавно говорящий о гордости, о величии гомункулов, оказавшись припертым к стенке, пытается заполучить тело человека, существование которого он презирает? Ты жалок, Прайд! Это несправедливо и неправильно! Стоп. О чем я говорю? Несправедливо? Я, не совершивший ни одного справедливого поступка, говорю “несправедливо”? “Вы же справедливый...” А может, леди Рокбелл, у меня ещё есть шанс? И я уже ни в чем не сомневаюсь, когда говорю: - Я не позволю тебе сделать это, гомункул Прайд!