Кто знает, как смертелен лёд

С самого детства я не любил магию. Она то неприятно охлаждала воздух, отдавая могильный холод и изгоняя живое тепло, то изгоняла прохладу адским губительным пламенем. Единственное, что я терпел - то, что мой отец тоже использовал магию. Но его магия была другой - она не прогоняла жизнь, а приманивала ее. По волшебному зову отца из земли вырастали побеги, рыба косяками приплывала в наши сети, дожди проливались по взмаху его руки. И все равно, неестественное влияние волшебства терзало и мучило меня. Даже несмотря на то, что после серьезной ссоры с отцом как раз по поводу магии, он показал мне и силу, которую я могу использовать по праву рождения. Даже несмотря на то, что чудесный лесной мир, в котором выросли я и мои братья, весь был выстроен силами волшебства. Однажды, когда я в очередной раз нагрубил отцу, он жестоко наказал меня: он снял чары, держащие наши рощи, и трое суток я лежал у входа в наш дом, не в силах придти в себя от ужасного осознания того, чем был на самом деле заколдованный уголок леса, в котором я вырос. Я слышал дыхание животных, умирающих от болезней и ран, нанесенных им другими животными, большими и безжалостными, я слышал стоны и крики девушки-чародейки, которую огромное чудовище из ада разрывало на части на дальней опушке во времена моего младенчества, я слышал умирание и засыхание каждого цветка на многие мили вокруг себя. Древний лес чувствовал и помнил все. Самым большим шоком для меня стала боль старого дуба, из которого выдолбили сердцевину, чтобы сделать вход в дом... Наш дом. Когда я пришел в себя и смог подняться на четвереньки, я услышал голос отца: - Так ты думаешь, с него хватит? - Да, Фурион, этого будет достаточно. Мы все проходили через такое, мы, лесные духи, но он все-таки твой сын и, как ты говоришь, очень чувствительный, - ответил женский голос. Голоса приблизились, я различил легкий хруст веток под ногами и, одновременно с этим, мой слух перестали терзать природные стоны и вопли о помощи - отец вернул чары на место. Я упал на землю и потерял сознание, а последним, что я ощутил в тот день, была влажная от моих соленых слез земля. *** Я очнулся от того, что меня слегка покачивало, а мои свисающие руки то и дело задевали высокие травы. Я попытался подняться, но мои ноги не нашли опоры. Лицом я чувствовал мягкую шерсть и живое существо, которое везло меня на своей спине. - А-а, - услышал я голос отца, - с пробуждением, сын. Раз ты пришел в себя, то не следует больше нагружать даму, - он поднял меня за плечи, и я с большим трудом раскрыл глаза, увидев женщину, внешний вид которой напомнил мне кентавра из старинной книжки, но нижняя часть тела ее была не лошадиной, а оленьей, с мягкой шелковистой пятнистой шерстью. У женщины было прекрасное лицо, чуть раскосые зелено-синие глаза и острые уши, а голова ее, словно короной, была увенчана маленькими рожками. - Чародейка Аюшта, - назвал отец женщину, а мой взгляд против моей воли сместился на обнаженную грудь чародейки. Я сглотнул, а Аюшта рассмеялась и отвернулась от меня, скрестив руки на груди. - А ты прав, Фурион, - ее голос звенел и журчал от смеха, - мальчик и правда вырос, а значит, его талантам пора найти применение. - И что бы ты посоветовала? - Я ощутил острый прилив любви к отцу, одна рука которого продолжала поддерживать меня на ногах, а другая нежно погладила меня по затылку. - Не забывай: учиться ему не позволит жестокое неприятие магии и повышенная чувствительность. Еле-еле научил с помощью магии рыбу ловить и охотиться. Аюшта повернулась. - У меня только одно предложение, - она сделала жест одной рукой, продолжая прикрываться второй, - слыхал о монастыре Турстаркури? Я ощутил, как рука отца дрогнула. - Но... Аюшта, он слишком далеко, - в его голосе проскочили жалобные нотки, - а мальчик еще... - Мальчик уже не мальчик, - неожиданно жестко ответила чародейка, - Фурион, твой первый сын уже мужчина, ему нужно выбираться в мир. Я не говорю, что пребывание на острове, вокруг которого на тысячи миль одна вода, учит многому. Но как минимум терпению оно его точно научит, а не это ли надо мальчишке, который взрывается всякий раз, когда чувствует магию в окрестности ста миль от себя? Там он или примет магию, или утонет в бесконечности соленой воды, но в итоге не будет мучить ни тебя, ни себя! Или, - голос чародейки снова стал мягким, - это тебе не хочется отпускать ребенка далеко от себя? Ты уже старик, Фурион, но неужели не можешь оторвать сына от сердца? Отец сплюнул, я чувствовал, как он дрожит от досады, как сердито шевелит ушами. - Ай, лес с тобой, женщина, - его голос напомнил мне раскаты грома, - но если ты требуешь, чтобы я отправил своего сына в такую... куда подальше, то изволь родить мне нового не позже, чем через год. Чародейка не выглядела удивленной. - Да будет так, - прозвенел ее голос, и она задумчиво посмотрела на меня, - но в таком деле нельзя не спросить виновника... - Она неспеша подошла ко мне и уставилась прямо мне в глаза. Ее взгляд не был угрожающим, скорее ласковым. - А ты согласен поехать учиться в монастырь за тысячи миль? - Я вдруг понял, что вопросов важнее этого мне раньше не задавали. Я снова сглотнул - во рту неожиданно пересохло, но мной владела решимость. - Да, - выдавил я из себя и закашлялся, - да, да, я согласен! *** - Эй, - меня потрясли за плечо, и я оторвал взгляд от морского простора, который вызвал у меня такие давние и несвоевременные воспоминания о доме и отце. - А? - Я поглядел на присланного за мной послушника. - Корабль готов уже? - Да, г-господин монах, - послушник, видимо из новеньких, сильно заикался и дрожал; кажется, я внушал ему страх, - пора идти. - Спасибо, сын мой, - ответил я благодарно и, подтянув свои шаровары, начал спуск к причалу, возле которого ждал даже не корабль, а лодка, которая должна вернуть меня в большой мир. Когда мы отплыли, я вдруг понял, что от радости, охватившей меня от новости о возвращении домой, я не спросил даже, какой город ждет меня в качестве проповедника. Но я быстро утешился мыслью, что дорога по суше в любом случае будет быстрой и я могу уже очень скоро навестить свои родные леса, несмотря на службу. Меня радушно приняли в храме, настоятелем которого я должен был стать в скором времени. - Ааа, господин Магина, - клерик выбежал ко мне навстречу с распростертыми объятиями и замер передо мной - я оказался на две головы его выше и по меньшей мере вдвое шире, а мои мускулы, ставшие весьма угрожающими за все годы, что я вынужден был подниматься с низа до верха огромного монастыря, часто с помощью рук, явно его испугали. Тяжело вздохнув, я шагнул вперед и сам крепко обнял клерика. Тот сдавленно пискнул, и я поспешно его отпустил. Клерик припустил вверх по винтовой лестнице, и я неспеша пошел за ним. - Келья ваша уже готова, - крикнул он, перегнувшись через перила, - уже давно дожидается вас! - Надеюсь, она... не с видом на море? - спросил я тревожно - за последние 13 лет вид огромной массы непригодной для питья воды основательно намозолил мне глаза. Клерик ойкнул, а я со вздохом вошел в келью, которая смотрела своим оконцем, конечно же, на залив, в который медленно опускалось солнце. *** - И точно так духи незримо берегут и направляют нас. - Я закончил проповедь, собравшую неожиданно много людей и замер, выпрямившись и разведя руки в жесте, который напоминал бы раскрытые объятия, не стой я на возвышении перед молящейся толпой, состоящей преимущественно из молодых женщин, многие из которых, я чувствовал, были привлечены не столько духовными речами, сколько слухами о том, что новый настоятель храма силен и хорош собой. Я не тратил времени на самолюбование, но понимал, что проповеди, которые я по традиции ордена читал, оставшись босым в одних шароварах, привлекают женщин, желающих посмотреть на меня, и это тешило мое самолюбие. Я не был девственником, однако, живя в отдаленном монастыре, нельзя быть слишком избалованным женским вниманием, отчего некоторые братья начинали грешить мужеложеством, чего я благополучно избежал, подружившись с дочерями плотника, который поддерживал в порядке причал острова. У ордена, монахом которого я был и оставался, не было никаких строгих запретов. Монахи были вольны жениться, общаться с женщинами, пить вино и не соблюдать пост, однако все же мы должны были являть собой чистоту помыслов, храбрость и стойкость, поэтому я никогда не пил лишнего и изо всех сил старался изгонять из мыслей сладостные образы женщин, которые с первого моего дня пребывания в городе начали бегать за мной стайками и которых я неизменно, видя кольца-символы на их пальцах, вежливо, но беспрекословно отводил от себя - совесть не позволяла мне соблазняться замужними или помолвленными дамами, к тому же, я опасался и их мужей, которые хоть и были минимум на голову ниже меня, но все равно внушали опасение. И вот сейчас я, в благоговейной тишине храма, сошел с возвышения и отошел в угол, где на лавке лежал плащ, который я поспешно накинул - близилась осень и я откровенно замерзал, стоя перед толпой по нескольку часов. Усевшись на лавку, я прислонился к холодной стене и закашлялся, из-под полуприкрытых век наблюдая, как прихожане жертвуют деньги в ящик для милостыни. На томные взгляды дам, не решающихся подойти ко мне, я старался не обращать никакого внимания. Я слышал шаги людей, удаляющихся от меня, и снова приоткрыл глаза, когда подумал, что храм опустел. Я ошибся. В десятке шагов от меня стояли две девушки - одна, с яркими рыжими волосами и нахальным взглядом, с интересом осматривала меня, шепча что-то на ухо светловолосой диве, во взгляде которой было что-то кроличье, робкое. - Ну давай, Рилай, - я напряг слух и услышал шушуканье рыжей, - ты сама проиграла мне желание, давай, подойди и познакомься с ним. - Я не могу, Лина, ну как же так, - прочел я по губам блондинки, которая, прикусывая пухлую губу, смотрела на меня и теребила в руках маленький молитвенник, - он же монах, человек веры, как можно... - Ай, да брось, - во взгляде рыжей проскочили искры, - ты знала, что они не дают обет безбрачия? А какой мужчина этот настоятель, а? Не трусь, сколько я могу тебя подталкивать! - И она сильно пихнула блондинку острым локотком в живот, отчего та чуть подсогнулась и охнула, а в ее глазах отразилось страдание. Рыжая недовольно фыркнула и полетела, стуча каблуками, к выходу из храма. Я видел ее гладкую атласную спину, которую ее откровенное платье обнажало до самых ягодиц. Она резко развернулась и крикнула, а высокие своды храма троекратно усилили ее вопль: - Трусливая дура! - Она выскочила за двери и растворилась в полуденном ярком свете. Блондинка медленно оседала на пол. Казалось, ей было очень больно, хоть я и не видел ее лица, ее рука бесцельно искала, за что ухватиться. Я подскочил к ней и услужливо подставил руку. - Спасибо, - слово благодарности прозвучало, словно упавшая на каменный пол монета, а ее вторая рука, уронившая на пол молитвенник, из последних сил ухватилась за пояс моих штанов. Мне стало неловко, и я снял ее руку с своего пояса, аккуратно, но крепко сжав молочно-белое нежное запястье. Медленно, стараясь не дергать бедную девушку, я довел ее до своей лавки и усадил, а сам присел перед ней на корточки, стараясь заглянуть под капюшон ее голубого плаща. Блондинка всхлипнула раз, другой и разрыдалась. - Дитя мое, - начал я полушепотом, - может, я и не прав, но мне кажется, что речами о том, что страданиями выстелены пути праведников, тебе не помочь. Скажи, сильна ли твоя боль? Возможно, лучше послать за целителем? Светловолосая красавица зарыдала громче, вынула свои руки из моих и закрыла руками лицо. Я терпеливо ждал, пока ее рыдания стихнут. - Так что, может, отвести тебя ко врачу? - Блондинка отняла руки от лица и улыбнулась, однако улыбка сделала ее заплаканное лицо жалким. Я поднялся с корточек и сел рядом с ней на лавку, положив руку на ее плечо. Она продолжала всхлипывать. - Дитя мое, - мне, двадцатисемилетнему мужчине, было странно произносить это в отношении девушки, которая была не намного младше меня, но любое другое обращение, как показалось, было бы здесь неуместным, - скажи, могу ли я чем-то помочь тебе морально или материально? Девушка засмеялась, легонько раскачиваясь из стороны в сторону. Ее смех, звонкий и неестественный, разрушал храмовую тишину. Она упала на пол, и что-то остановило меня от того, чтобы кинуться поднимать ее. Ее смех перерос в демонический хохот: я почти чувствовал, как безумный смех вихрем устремляется к храмовым сводам. На шум сбежались храмовые служки, окружившие безумную девушку, скорчившуюся на полу. Монахи в растерянности смотрели на меня, в то время как хохотунья, продолжая неистово смеяться, начала молотить руками воздух и пол, разбивая свои нежные руки о камень и ломая ногти. Наконец, я не выдержал, наклонился и поднял ее за шиворот, словно котенка. Хохот не стихал, руки девчонки потянулись ко мне и больно ухватили меня за плечо, а затем и за шею, раздирая острыми ногтями мою кожу. Я сжал свободную руку в кулак и легонько, моля богов о прощении, ударил истеричку в висок. Она сдавленно вскрикнула и повисла в моей руке. - Вы ничего не видели, - сказал я монахам, которые робко смотрели на меня, - кроме того, что она билась в припадке на полу. - Конечно, господин, - кивнул один из клериков, и я опустил бессознательную девушку в их услужливо подставленные руки. Один из монахов махнул рукой, привлекая мое внимание, и показал на свою шею. Я ощутил стекающий по моей груди горячий ручеек и быстро коснулся рукой шеи, на которой ощутил горячую и мокрую рану. Мне стало холодно и гадко. - Узнайте, кто она, - велел я, ощущая, как мое лицо дергается против моей воли, - а мне, кажется, нужно уединиться. - Может быть, послать людей за целителем, господин Магина? - Спросил один из служек, от которого я с досадой отмахнулся. - Эй, а я ее знаю, - сказал другой клерик, глядя под капюшон девушки, который почти закрывал ее лицо, - она живет в квартале отсюда, в островерхом доме, с родителями. - Возьмите ее и отнесите домой, - рана начала противно пульсировать под рукой, и я отвернулся, чтобы клерики не видели, как мое лицо изогнулось в гримасе страдания, - а я немного отдохну. Подхватив свой плащ, я поднялся в свою келью, где, ополоснув руки в тазу, взял со стола чехол, в котором на самом дне хранились подаренные мне заботливой Аюштой зачарованные целительские иглы и тончайшие шелковые нитки, которыми я не раз подлатывал сам себя в годы отшельничества. Но сегодня мне понадобилось очень много времени на то, чтобы зашить собственную почти разорванную шею: руки тряслись, а в голове мутилось от незнакомого мне ранее предчувствия чего-то страшного и темного. Это чувство больше не покидало меня, и уже засыпая, я понял, что дело в странной девушке, имя которой всплыло в моей голове само: Рилай. Рилай. Рилай... *** Неделю спустя боль в шее покинула меня, а предчувствие притупилось, хотя сам я считал, что просто пострадал от приступа паранойи, спровоцированного безумной прихожанкой. Я стоял перед крохотным зеркалом и рассматривал свое лицо, заросшее за неделю, что я не мог бриться из-за тугой повязки, больно впивающейся в подбородок, щетиной. От недостатка сна и отросшей щетины мое лицо осунулось и обрело угрожающее выражение, которое усугублялось каким-то болезненным свечением глаз, однако я, рассудив, что бритьем проблему не решить, повернул зеркало амальгамой к стене и отошел к окну, собирая свои длинные волосы и начиная сплетать их в косу. Мой взгляд упал на морскую гладь, растекающуюся до горизонта. - Век бы я не видел тебя, ты, соленая смертельная лужа, - сказал я морю, которое через секунду взбурлило и, как я смог разглядеть, выкинуло на берег пару рыбацких лодок. - Что ж, похоже, у нас это взаимно, - пробормотал я, затягивая волосы в узел. В мою дверь постучали. - Открыто, - ответил я, поворачиваясь к двери и раскрывая объятия в приветственном жесте. Дверь тихонько открылась, и я увидел всунувшийся в мою келью робкий, подергивающийся носик, затем локоны светлых волос, прикрывающих синяк на виске, а потом два блестящих голубых глаза. Мои руки опустились. - П-п-прошу прощения, - произнес тихий заикающийся голос, - можно мне... войти? Я скрестил руки на груди и повел головой, пробуя на прочность швы на шее. - Войди, дитя мое, если на этот раз ты не будешь биться в истерике и раздирать меня когтями. Рилай радостно вошла в келью, однако, увидев меня, хмуро взирающего на нее, полуголого и с уродливым шрамом на шее, испуганно пискнула и отшагнула к двери. Я отвернулся, оперевшись руками о стол. - Ради богов, если ты пришла просить прощения, - я, даже не оборачиваясь, почувствовал, как она яростно кивает, - то говори быстрее, не тяни. Наконец, она заговорила, и ее речь была очень быстрой, словно лихорадочной: - Святой отец, я шла к вам извиниться, но я никогда раньше не мучилась припадками, и никогда раньше я не калечила людей, я не знаю, что я могу сказать в свое оправдание! Когда все случилось, словно что-то заволокло мой разум, а очнулась я только дома, вот с этим, - она помахала передо мной руками, покрытыми зажившими царапинами, - я не помню ничего, совсем не помню! - Я вздрогнул: в речи девушки чувствовалась серьезная фальшь, которую я сразу же, в ту же секунду списал на неловкость. Я пощупал рукой швы на шее. Рилай замолкла, ее дыхание, шумное, словно после бега, нарушало тишину. Я посмотрел на море за окном. - Я прощаю тебя, конечно, однако советую обратиться к целителю, дабы он излечил твое сознание, - я сбросил с плеча волосы и снова повернулся к ней, выпрямившись и постаравшись придать лицу дружелюбное выражение. Несколько секунд Рилай смотрела на меня, а затем с радостным визгом "Спасибо, спасибо" кинулась мне на шею. Я охнул от вспыхнувшей боли в еще не зажившей ране. Рилай повисла на мне, и мне неожиданно стало жарко от ощущения ее тела, отделенного от меня - всего лишь! - парой слоев тонкой ткани. Опустив голову и переборов навязчивое движение болящей шеей, я взглянул на нее, мои глаза наткнулись на белокурый затылок. Рилай не собиралась отодвигаться, ее руки бесстыдно касались моего тела, ощупывали и дразнили меня, и какое-то чувство во мне, отодвинувшее на задний план стеснение и неудобство, вынудило меня, проведя руками по ее напряженной и чуть подрагивающей спине спине, коснуться руками ее головы, движением, которое мне самому показалось чужим и властным, поднять ее голову и, откинув пальцами с ее лица волосы, произнести незнакомым и хриплым голосом: - Что-то ты от меня... - я хотел закончить "скрываешь", но внутренний голос, вопль которого слышен был, казалось, на мили вокруг, заорал, что ей сейчас совсем не надо знать, что я вижу ее ложь, что я ощущаю, как ее вранье сворачивается вокруг нее завитками и уродует ее в моих глазах. Рилай укусила меня за палец, и через секунду я ощутил ее губы - и зубы! - между своих ключиц. Девушка кусалась, словно маленький юркий зверек, и ее прикосновения доставляли мне невыразимое чувственное удовольствие. "Пользуйся моментом!", кричал мне разум, и я послушно подхватил Рилай, которая непонятно когда успела скинуть платье на холодный пол, и уложить ее на свою постель. Стоя над ней и расстегивая тугой пояс штанов, я снова искоса взглянул на совершенно спокойную уже морскую гладь, которая словно подмигивала мне бликами отражающегося солнца. *** "Раз, два, три, четыре", мысленно считал я, разглядывая на потолке солнечные квадраты, "пять, шесть, семь, восемь, девять". Одной рукой я перебирал волосы Рилай, которая в изнеможении уложила голову на мой живот, другой - крутил лежавшее на прикроватном столике рядом с молитвенником и святыми свитками зеленое яблоко. День явно клонился к закату. Я отпустил белокурые локоны девушки и, стараясь ее не тревожить, осторожно потянулся. Шея противно пульсировала и была мокрой, но, внимательно ощупав ее и оглядев пальцы, я понял, что рана не открылась, несмотря на последние часы активных развлечений с девушкой, которая ее и нанесла. Рилай едва слышно зевнула и шевельнулась. - Ааай! - Я вскрикнул от неожиданного болезненного укуса, который она, словно пригревшаяся змея, нанесла чуть ниже живота, туда, куда уводила начинающаюся от моего пупка дорожка темно-рыжих волос. - Ну вот что ты делаешь, бесовское ты отродье? Еще чуть ниже - и я выкинул бы тебя из окна, когда пришел бы в себя от боли! Она виновато посмотрела на меня блестящими глазами. - Животное, - с наслаждением протянул я и снова потянулся, а она поползла по мне вверх, содрогаясь всем телом и касаясь моих живота и груди губами, - хотя нет: животные никогда не атакуют просто так. Рилай все так же молча уселась на моем животе и открыла было рот, чтобы что-то сказать, но я приложил палец к ее губам: - Помолчи-ка. - Мои пальцы в готовности сжали яблоко, которое полетело в проем открывшейся двери и угодило точно в лоб храмового служки, который грохнулся навзничь и завозился на полу. - Я занят, - сказал я ему, он окинул взглядом меня, раскинувшегося на постели, и голую спину сидящей на мне Рилай, быстро закивал и захлопнул дверь, - все дела - после заката, к ночной службе. Я прикрыл глаза, Рилай беспокойно заерзала на мне, задевая своими упругими ягодицами самые чувствительные доли моего тела. Я резко открыл глаза и, проведя руками по ее животу, сильно сжал пальцами ее соски. - Хватит, - велел я, с удовольствием ощущая, как она замирает, послушная моим рукам, - тебе не кажется, что ты на сегодня уже достаточно мной попользовалась? - Это кто еще кем попользовался, - возразила она, наклоняясь вперед, и я убрал руки от ее грудей, - как тебе не стыдно такое говорить, особенно после того, как ты обесчестил бедную девицу? Я засмеялся. Она заправила непослушные волосы за уши. - Бедные девицы, - сказал я, касаясь пальцами ложбинки меж ее острых грудок, - не приходят к монахам в кельи одетыми только в тоненькие платьица. Бедные девицы, между прочим, - я провел рукой к ее животу и коснулся пупка, - не вешаются верным служителям религиозных культов на шею и не лапают их, не спрашивая, хотят они того или нет. Рилай дрожала от моих прикосновений. Я наслаждался властью над ней. - Ну и, раз мы заговорили о поведении бедных девиц, - я коснулся ее горячего и влажного лона, отчего она беспокойно задергалась и попыталась потереться о мою руку, - то бедные девицы не лежат в постелях едва знакомых мужчин, соблазненных ими, и не ждут, послушно раскинув свои прекрасные стройные ноги, пока ими овладеют. Что скажешь? Я не прав? Рилай, слушая меня, сменила цвет лица с молочно-белого на пунцовый. - Скажи мне лучше, - заметив ее смущение, я убрал руку и нежно коснулся ее мягкого белого живота, - кто была та рыжая, что ударила тебя в живот в храме? Подруга? - Сестра, - Рилай недовольно повела плечами, - на год старше меня. Ее зовут Лина. - Вот оно что, - я вздохнул, а девушка восхищенно посмотрела на мою могучую грудь, - и что, всегда она так тебя... взбадривает? Она грустно кивнула: - Да, святой отец, - я не выдержал и рассмеялся снова, настолько смешно прозвучало это обращение от девицы, голышом сидящей на мне, - сколько себя помню... она всегда меня била. Я поежился от холода лжи, но промолчал. Рилай провела по моей груди пальцем, нарисовала ногтем какую-то замысловатую завитушку. Я с небольшим усилием приподнял ее, ухватив за бока, и уложил, а сам сел, скрестив свои длинные волосатые ноги. Чувствуя на своей спине ее взгляд, потянулся и взял со столика молитвенник. Рилай сдавленно хихикнула и ухватила меня за волосы. - О боги, женщина, - вздохнул я, чувствуя, как она расплетает мою косу, - ты можешь хоть пять минут полежать спокойно? Она завозилась на постели, села и прижалась к моей спине. Я ощутил ее руки на своем животе: - Ты бы видел, - прошипела она мне на ухо, - как смешно ты выглядишь. Огромный, небритый, без штанов и с священным текстом в руках. Просто умереть со смеху, господин настоятель храма! - Между прочим, во всем этом, ну, кроме того, что я сам по себе большой и сильный, виновата ты, - я раскрыл молитвенник, приятно тяжелый и шероховатый, в переплете из черной кожи, - особенно в том, что я сижу без штанов. В мои глаза бросилась фраза: "Отвоюйте себя у земель, у небес, ведь колыбель ваша - лес, и могила - лес". Для верности я перечитал строку еще несколько раз, и захлопнул молитвенник. "Да уж", шепот вырвался у меня сам собой, а при воспоминании о доме тоска сладкой тяжестью свернулась в груди, "лес - моя колыбель". Рилай рассеянно потянула меня за волосы, я послушно запрокинул голову назад и закрыл глаза, чувствуя, как она, прижимаясь ко мне всем телом и перегнувшись через мое плечо, целует мою изуродованную шею. *** - Двадцать две монеты, святой отец, - прощебетала милая девушка, подавая мне кисет с табаком и коробочку с тонкой изящной трубкой, - приятного вам вечера! Я вышел из табачной лавки и неспешным шагом направился к таверне. Надежды быть неузнанным почти не было - за прошедшее время я понял, что едва ли в городе найдется человек выше и заметнее меня - однако я все равно накинул на голову капюшон плаща, который не снимал до того момента, как подошел к стойке. Взмыленный тавернщик радостно заорал: - Ааа, господин Магина! - Я, досадуя, махнул рукой. - Я хотел как раз придти к вашей службе, чтобы поблагодарить. Я вопросительно поднял брови. - Вы знаете, - заговорщицки сказал тавернщик, - с тех пор, как я по вашему совету перестал колотить жену, она стала гораздо веселее, перестала жаловаться, - он хохотнул, - и теперь мне почти не за что ее лупить! Ну, разве что за то, - подмигнул он мне, - что спать по ночам не дает! Я ощутил, что на меня кто-то смотрит, но предпочел не оборачиваться в поисках наблюдателя. - Как идут дела в таверне? - Спросил я, глядя, как хозяин наливает в стакан темное и густое, как кровь, вино. - Ох, честно говоря, - заулыбался тавернщик, - словно боги благословили нас. Народу каждый день - не протолкнуться, и все господа щедрые... Прибилась и парочка проституток, они, конечно, на себя зарабатывают, но и со мной не забывают делиться. Я достал из кармана новенькую трубку и принялся набивать ее табаком, а затем прикурил от свечи. Тавернщик подозрительно поглядел на меня: - А не отлучат ли вас от церкви за вино, табак и посиделки в злачных местах, а, святой отец? - Я поморщился - курево оказалось слишком крепким. - Вы, мирские, почему-то думаете, что у людей веры только один способ самопожертвования, - начал я, и сидящие вокруг меня люди постепенно обернулись ко мне и прислушались, - отказ от вина, девок, развлечений. Ну, вы все знаете притчу, ту, в которой воду превращали в эль. Так ведь не люди превращали, но те, в кого мы веруем! Девок портить, - я ухмыльнулся, - нам те же духи велели, которые начертали на камнях слова "плодитесь и размножайтесь". Уныние - вообще смертный грех. Вот табак, - я посмотрел на дым от трубки, - табак да, лучше бы им не портить свою карму, да вот только я в свое время дал обет пострашнее многих, так что мне табак очень даже можно. Боги меня простят, - пояснил я, и люди вокруг закивали, - ибо свое обещание я пока держу, - и я постучал трижды по деревянному столу, - с большой честью. Я осушил стакан и поднялся. Завсегдатаи таверны расступились передо мной, и улица встретила меня осенней прохладой. Я ощутил на своем плече мягкое прикосновение пальцев: - Эй, господин настоятель, - голос был мне знаком, и я совсем не удивился, увидев Лину, - я тут краем уха услышала, что боги не запрещают вам развлекаться с девушками? Ну так за тридцать монет я могу составить вам компанию на ночь. Что скажете, святой отец? Я обернулся и посмотрел на сестру Рилай. Ее губы растягивала похотливая улыбка, глаза поблескивали, чуть встрепанные волосы прикрывали синяк на щеке, оставленный явно кем-то из ее клиентов. Я протянул руку и пальцами откинул ее волосы, ощупал кровоподтек: - Невысокую цену ты просишь за себя, красавица, - ее лицо перекосилось - я сделал ей больно, коснувшись синяка, - потому господа твои и уродуют тебя почем зря. - Невысокую? - Она звонко засмеялась. - Это для вас она невысокая, а другие все время просят скидку, а потом еще и по морде надают, хорошо, если не отберут уплаченное! - Не буду спрашивать, как ты дошла до жизни такой, - я вынул из кармана плаща пригоршню монет, в которой было гораздо больше, чем она просила, и высыпал звонкое серебро денег в вырез ее платья. Она изумленно ойкнула, ее глаза широко раскрылись. Я потянулся. - Хочешь, иди за мной, - я пожал плечами и повел головой - это движение стало для меня навязчивым, я с трудом боролся с ним, - а не хочешь - так отдохни сегодня. Не лучшее это ремесло для молодой красивой девушки - быть портовой шлюхой. Ее улыбка из победно-соблазнительной стала жалкой; мне показалось, что Лина вот-вот расплачется. - Рилай... сказала мне, - вздохнула она, и даже в ее голосе я услышал слезы, - что вы - настоящий мужчина, не то что все эти мозгляки. Я развернулся и пошел в сторону храма. И остановился. Обернулся. Лина стояла посреди дороги, прижав руки к груди, и смотрела на меня. Я сделал несколько шагов к ней. В воздухе витала опасность. - Кстати, - по моей спине прошел мороз, - а где... твоя сестра? - Дома, - Лина всхлипнула, я увидел, что ее руки покрываются мурашками от холода, - с родителями и учителем. - Учителем? - Меня словно ударило молнией, волосы на всем теле зашевелились от предчувствия чего-то недоброго. - Да, учителем, - Лина непонимающе взглянула на меня, - я о нем не слышала раньше никогда, но он приехал пару недель назад, живет в нашем доме. Высокий эльф, с длинными волосами, и бровями такими, ну, знаете... - И она показала пальцами разлетающиеся к вискам эльфийские брови. Я подошел к ней и подал ей руку. - Пойдем, дитя мое, со мной. Переночуешь в храме, домой тебе идти не советую, особенно с выручкой. Лина непонимающе посмотрела на меня. - Ради всех святых, только не стой столбом, - нетерпеливо сказал я и подтолкнул ее в сторону улочек, ведущих к храму. Лина разрыдалась. - Я... я не понимаю, святой отец... причем тут я? Моя сестра? Ее учитель? - Она жалобно протянула ко мне изукрашенные синяками руки. - Я тоже не понимаю ничего, - честно ответил я, - но я знаю одно: мне нужно поговорить с учителем твоей сестры. Лина побрела передо мной в сторону храма. Я задрал голову и посмотрел на небо, которое затянуло темно-багровыми тучами. Каждая жила моего тела вопила о смертельной опасности и об обете, который я давал, когда стал монахом. - Учитель, значит... - Я потер заросшие щеки. - Учитель-вредитель-мучитель... Темнота, нависающая над городом, становилась совсем непроглядной. На душе было тяжело, но я твердо знал, что могу что-то с этим сделать. Затем я и был прислан сюда. "Предсказания не лгут", вспомнил я слова наставника, "просто иногда они сбываются не сразу". В моем случае предсказание исполнялось почти молниеносно. *** Я прислонился спиной к холодной стене своей кельи, а Лина, шумно выдыхая, устроилась у меня на коленях, уложив голову мне на плечо. Мой взгляд зацепился за ее платье, сброшенное за ненадобностью рядом. В легкой красной ткани в тусклом свечении из окна сияли серебряные монеты - огромная, по меркам местных, сумма, целое состояние. - Откроешь свою таверну, с вином, азартными играми и продажными женщинами, - прошептал я и легонько дернул плечом. - А? - Мое движение выдернуло ее из полудремы. - Ну ты что, - укорил я ее, - спать сюда пришла, что ли? - Извини, - она коснулась моего плеча губами, - после того, как ты в прямом смысле осыпал меня серебром, я уже не знаю, зачем я здесь. На эти деньги ты мог развлекаться в нашем порту пару недель, не меньше. - Да, - согласился я, зевнул и легонько шлепнул ее по обнаженной шелковистой ягодице, - расскажи мне о своей семье. Мои глаза притерпелись к темноте, я увидел на близком лице Лины изумление. Она растерянно постучала по моему плечу пальчиками. - Ну так? - Меня немного напрягла ее расслабленная неторопливость. - Я просто думаю, с чего начать, - призналась она, и я почувствовал всем телом замешательство, окутавшее ее, - мои родители - хорошие люди, но всегда были скупыми... Мы едва научились читать и писать, а математика и прочие вещи, - она махнула рукой, - этому мы учились на пальцах. Поэтому я до сих пор, - я ощутил ее смущение и засмеялся, стиснув ее в объятиях, - делаю ошибки в самых простых счетах... - А Рилай? - Она дернулась при звуке имени сестры. Лина помолчала, глядя в окно. - Почему-то все думают, - сказала она наконец, - что я, раз старшая, то обязательно ее мучаю. Так-то иногда бывает, - она кивнула, и я вспомнил, как она ударила сестру локтем в живот, - но, поверь на слово, началось это давно... и, честное слово, все было взаимно! - Верю. - Я кивнул, вспомнив, как Рилай при словах о сестре словно стиснули ледяные змеи лжи. Лина взяла мою руку и уложила на свою ступню, маленькую и шелковистую, однако показавшуюся мне неестественной, причем сначала я даже не понял, почему. - Чувствуешь? - Я провел рукой по ее ножке. - Только четыре пальца. - Вот! - Лина с горячностью закивала. - Когда мне было шесть лет, а ей пять, она украла в кухне мясницкий нож и ночью отрубила мне палец! Ты можешь не верить... Я задумчиво погладил ее по шелковистой спине, пытаясь успокоить, но она отодвинулась от меня, а ее глаза блестели от гнева. Она откинула волосы назад и ткнула в свое плечо, которое "украшал" небольшой шрам: - Это - в восемь лет она "пролила" на меня раскаленный свечной воск, случайно, конечно же! - Рука Лины метнулась к шее и ткнула пальцем в длинную и тонкую отметину. - А это - в двенадцать, когда я счищала снег с дорожек в саду, а Рилай сидела на родительском балконе, на меня упала большая острая сосулька, чудом прилетевшая мне не на голову! А сколько еще ран зажило без следа... - Она заплакала и уткнулась лицом мне в плечо. - И никто, никто никогда мне не верил! Лина-стерва, Лина-дура, Лина тиранит младшую сестру, а палец - это сама уронила тесак на ногу и решила свалить на Рилай! Вот почему я решила уйти из дома, наконец! Лучше быть уличной девкой, чем чувствовать, что тебя каждую секунду может убить родная сестра, плоть и кровь! - Я верю тебе, - прошептал я, - только пожалуйста, не разводи сырость. Она моментально успокоилась, всхлипнув всего раз. Я снял ее с коленей и усадил рядом с собой. Взглянул на молитвенник, но решил, что это будет лишним. Наконец, я решился и поднялся. - Ты куда? - Беспокойно спросила Лина, глядя, как я натягиваю штаны и застегиваю рубаху. - Есть дела, которые откладывать больше нельзя. - Уклончиво ответил я, натягивая сапоги. - Оставайся здесь. Закрой окно, ложись и спи. Если я не вернусь на рассвете - возвращайся домой, поняла меня? Не вздумай искать меня. - Слушай, - неожиданно сказала она, - кто ты? Герой? Спаситель, посланный богами? Я посмотрел на нее и начал натягивать плащ. - В первую очередь, Лина, - мои пальцы застегнули серебряную застежку у горла, - я человек. Все остальное - уже потом. *** Я шел по улице легко и быстро, не глядя под ноги - все равно не удалось бы ничего разглядеть в тусклом свете уличных фонарей. Ощущение близкого исполнения пророчества подгоняло меня, и я побежал, и остановился только в конце улицы, перед большим и обшарпанным островерхим домом. Я сделал пару шагов к дому и остановился. В доме не было ни души, но я чувствовал следы сильных человеческих эмоций - страха, недоверия, ужаса и смертельного облегчения. За моей спиной легко процокали каблуки; я обернулся и на моей шее повисла легкая, словно тростиночка, Рилай. - Привет, - прошептала она, поцеловав меня и не забыв, конечно, больно укусить меня за нижнюю губу, - ты пришел ко мне в гости? - Добрая ночь, - ответил я в полный голос, - да, решил навестить, подумал, что тебе, может быть, одиноко в такую холодину. Она прижала палец к моим губам и засмеялась: - Не кричи, - ее шепот стал еще тише, - разбудишь моих родителей. Сегодня мы с ними круто поругались. "Зачем ты лжешь", мысленно крикнул я, "я знаю, что твоих родителей уже нет, я вижу твое вранье в воздухе! Зачем ты это делаешь?". Но мой мысленный посыл остался без ответа, Рилай тихонько уперла колено в низ моего живота. - А ты можешь перелезть через городскую стену? - Она шумно задышала мне в ухо. - Я хочу показать тебе чудную полянку в лесу, тут недалеко. И там мы сможем спокойно... пообщаться... - И она переместила колено чуть ниже. - Я-то могу, - согласился я, не понижая голоса, - а вот ты... Тебя мне предлагается перенести на руках? - Именно, - она звонко и фальшиво рассмеялась, словно посыпались монеты на холодные камни. Я подхватил ее и перекинул через плечо. - Многовато чести будет вам, юная леди, - объявил я, - повиси-ка, как мешок с сеном. Она послушно, на первый взгляд, повисла, свесив вниз руки, но вдруг я ощутил легкий щипок за зад и закатил глаза. - Ты все еще уверена, что это я - развратное чудовище, которое тебя соблазнило и воспользовалось твоей добродетелью? - Ага, - согласилась она и хихикнула. - Тогда виси себе и не... не выходи из роли бедной жертвы, - досадуя, ответил я, - а главное, не трогай, когда не надо, мою задницу, иначе я могу, - и я дернул плечом, демонстрируя силу, - невзначай так скинуть тебя с городской стены. Ты же пока не умеешь летать? - Она покачала головой. - Ну вот и болтайся себе. Я свернул в проулок и, увидев в сотне метров от себя белую крепостную стену, ускорил шаг и, наконец, тяжело побежал, не заботясь о висящем на плече грузе. С разбегу я, зарычав, взбежал вверх по высокой и ровной стене, и услышал, как Рилай изумленно попискивает. Я зацепился руками за зубцы, рассчитанные на лучников, и залез, наконец, на стену. Шокированная Рилай обмякла на моем плече, и я решил, что дальше ее уже ничем не удивить, и прыгнул со стены, как прыгал тысячу раз до этого с высоких камней монастыря - раздвигая руками пространство, быстрее звука, быстрее света. Земля за крепостной стеной встретила меня мягкими уколами хвои в колени, которые я преклонил к земле. Рилай, напомнившая мне соломенную куколку, скатилась с моего плеча и бухнулась в траву. Я поднялся и встал над ней. - Ну, что ты разлеглась? Неужели будем... общаться прямо тут? Я-то не против, - и я цинично развел руками, - но неужели тебе не жалко стражников в дозоре, им-то за что это наблюдать со стены? - Придурок, - прошипела Рилай и больно дернула меня за косу, отросшую уже почти до земли, - я еле сдержалась, чтобы... - Не заорать от страха? - Гнусным голосом спросил я. - Не вывернуться наизнанку? Не обделаться в ужасе? А когда было страшнее - когда я лез вверх или когда прыгал вниз? Она поднялась и, мрачно взглянув на меня, принялась отряхиваться. Я посмотрел на ее платье, с которого она пальцами, аккуратно снимала сухие иголки и прилипшую листву. - Ну и козел же ты, - сказала она наконец, а в ее голосе засквозила усталость пополам с озабоченностью. - Еще какой, - согласился я, - ужасный козел, кобель и придурок. Рилай ухватила меня за руку и потащила в чащу. Я шел за ней, стараясь не смеяться над тем зрелищем, которое мы должны были представлять со стороны - тщедушная девушка, упорно тянущая в чащу леса огромного мужика на две головы выше и в два или три раза шире себя. Я нехотя двигался за ней, как огромный корабль, который вытягивает с мели лодочка на веслах. Другой рукой Рилай прикрывалась - ветки больно хлестали ее по лицу и шее, мне же щелчки ветвей по коже казались шутливыми подколками веселой и ласковой матери. "Потому что лес - моя колыбель, и могила - лес", снова подумал я. Рилай вытащила меня на небольшую полянку, которую я легко перепрыгнул бы в один прыжок, и, отпустив мою руку, убежала в лес на ее противоположном конце, тихонько смеясь. Я слышал, как она бегает между деревьев, но преследовать ее не стал. - Уж не хочешь ли ты сказать, - громко произнес я, разворачиваясь и разводя руками, - что я еще и должен поймать тебя в этих скромных чащах? - Нет. - Вдруг произнесла она злобно за моей спиной и чем-то больно ударила меня по затылку. Я задохнулся и рухнул на четвереньки, и Рилай нанесла второй удар, который заставил меня распластаться на земле и коснуться ее губами. Я ощутил сильный пинок ногой по ребрам. - Вырубился, шавка? - Презрительно спросила она, не ожидая ответа. - Иди ты в бездну, дрянь, - я попытался приподняться от земли на руках, но в моих глазах померкло от третьего удара тяжелым топором с длинной ручкой. Я прижался к теплой и мягкой лесной траве всем телом и закрыл глаза. *** Моих закрытых век коснулся свет разгорающегося костра. Я приоткрыл глаза и тут же закрыл их обратно - свет больно ударил по ним. Во рту было сухо, а голова гудела, словно после недельной попойки. "Сидел бы в своей келье", с досадой подумал я, слушая, как стучит кровь в затылке, "развлекался бы с Линой и в ус не дул, а теперь валяешься, как идиот, с разбитой головой. И что тебя потянуло сюда?". Я тихонько пошевелился и понял, что сижу, прислоненный к дереву, и руки мои связаны за ним. Я слегка пошевелил руками - связаны они были дурно, да и веревка показалась мне хлипкой, словно гнилой. Я мог легко разорвать путы - это меня успокоило. Ребра над сердцем, там, куда Рилай пнула меня ногой, слегка побаливали, но были целы. Я тихонько вздохнул и осторожно приоткрыл один глаз. Я увидел сидящую у костра на коленях Рилай, шевелящую горящий хворост топором. Вдруг она отбросила его в сторону и уставилась, как загипнотизированная, в темноту меж деревьев, куда уходила тонкая тропинка, по которой давно уже не проходил человек. По тропинке, приближаясь к поляне, кто-то шел. Я чувствовал сильное утомление и раздражение этого человека. - Господин! - Пронзительно завизжала Рилай. В ее крике, от которого у меня заложило уши, послышались истеричные нотки. - Господин! Я слышу, что вы идете! Покажитесь же, господин! Шаг идущего по лесу не ускорился ни на йоту, но он приближался, я начинал слышать хруст веток под его ногами. - Господин! - Рилай подскочила, как ужаленная, и кинулась к вышедшему на край поляны высокорослому эльфу, худому и при этом широкоплечему, с длинными светлыми волосами. Рилай попыталась кинуться ему на шею, но он грубо оттолкнул ее и вошел в круг света. Я сразу узнал его. Несмотря на странный шарф, в который он кутался, и висящие на носу бесполезные очки, которые он снял и кинул в костер. Я никогда не забывал эльфа, которого видел раз в жизни, в три года. За прошедшие почти двадцать пять лет он почти не изменился, разве что его лицо окончательно потеряло детские черты, исхудало и осунулось, черты лица стали более грубыми, из-за чего он - большая редкость для эльфа - в сорок лет выглядел на тридцать. Было видно, что его подбородок зарос светлой щетиной. Кончики его ушей и бровей отчего-то поникли, а весь его вид выражал досаду, усталость и уныние. - Господин, - заискивающе проговорила Рилай, я видел, как она покраснела, глядя на эльфа, - все давно готово, я жду только вас... - Ее голос звенел, а эльф, недовольно пошевелив ушами, хрипло проговорил: - Помолчи. - Господин... - Я сказал, заткнись! - Рявкнул он и закашлялся. - От твоих воплей в лесу Урса дохнет! Он сел к костру и протянул к нему озябшие руки. Рилай, как собачонка, села рядом с ним. Эльф кивнул на меня: - Кто это? - Настоятель нашего храма, господин, - с готовностью отозвалась девушка, - приехал где-то полгода назад. Я, как вы и говорили, втерлась к нему в доверие и... - И соблазнила его? - эльф дернул ушами. - Ну и шлюха же ты. "И ничерта ты не втерлась", хотел ехидно сказать я, но из пересохшего горла воздух вышел только с легким стоном. Эльф поднялся и пошел ко мне, а я прикрыл глаза, чувствуя, как он садится на корточки и вглядывается в мое лицо. - Быть не может... - Он коснулся ледяными пальцами моего века, и я резко распахнул глаза. Наши взгляды пересеклись, эльф секунду смотрел на меня, а затем резко подскочил и кинулся на Рилай. - Дура! - Взревел он, и его рыку позавидовал бы тот самый мифический медведь. - Идиотка недоразвитая, кусок мяса с дырками! Я ясно сказал тебе, корова, что жертва должна быть человеком, ты понимаешь, человеком, а не эльфийской кровью! Не орком, не эльфом, не полуэльфом, не дворфом! Человеком! - Господин... - Она открыла рот, чтобы что-то сказать ему, но он наотмашь ударил ее по лицу, и она, как подкошенная, упала в траву и заплакала навзрыд. Эльф пнул ее по ребрам. - Быстро поднимайся, тупая ты дрянь, - произнес он, и его голос послышался шипением рассерженной змеи, - и приведи сюда любого человека! Своих родителей, - он гневно дернул ушами, - стражника, монаха, не важно! Любого человека, или, клянусь Солнцем, я принесу в жертву огненному духу тебя! - Господин, - Рилай поднялась на колени и ухватилась за полу его плаща, рыдая и размазывая по лицу слезы, - мои родители... я убила их, господин! Чтобы они не смогли помешать вам! - Дура! - Взревел он снова. - Тогда веди сюда свою сестру! - И он отпихнул Рилай, оставшуюся стоять на четвереньках, от себя ногой, и произнес длинное витиеватое ругательство на древнем наречии, в котором я смутно угадал слова о матери Рилай, ее сестре, самой Рилай и долгих и страшных плотских извращениях с ними в главной роли. - Надеюсь, ты хоть знаешь, где твоя сестра?! - У меня в келье, видит седьмой сон, - ехидно сказал я и сглотнул. Рилай подскочила и, выставив вперед руки с опасно острыми когтями, кинулась на меня, страшно завывая. Она склонилась над сидящим мной, собираясь выцарапать мне глаза, но я изо всех сил и так быстро, как только мог, пнул ее ногой по коленям. Она отлетела от меня, прокатилась по земле, разметав собой костер, и растянулась на другом конце поляны. Платье на ней тлело в нескольких местах. Эльф потер руками лицо - признак усталости, подошел ко мне и сел рядом, прислонившись к дереву спиной. Мы молча смотрели, как девушка, рыдая и постанывая, бьет руками по своему платью, туша его. - Как твой отец? - Неожиданно спросил он, задев своим плечом мое. - Не знаю, - честно ответил я, - не виделся с ним тринадцать лет. Рилай попыталась подняться, но с визгом упала обратно и ухватилась за колени. - Ты мне ноги сломал, - завизжала она, и у меня снова заложило уши, - ты, придурок, ничтожество, недоносок! - Ты хотела принести меня в жертву, - не выдержал я, - а я, значит, придурок и недоносок? - Я б за такое, - поддакнул эльф, - не то что ноги сломал, а вообще расчленил бы. Мы снова затихли, тишину нарушали только рыдания и всхлипывания Рилай. - У меня руки связаны, - тихо заметил я, - так что со зверствами есть определенные трудности. Она умненькая девочка. Эльф тихо засмеялся. - Была бы умненькая - не сидел бы ты тут сейчас, - сказал он, - чем она тебя? Топором? - Ага. Раза три. - Пожаловался я. Он поднялся. - Что ж, тем лучше, - он загородил от меня поляну, и я увидел в его руке сияющее магическое лезвие, с которого стекала, капая на землю, такая плотная и ощутимая волшебная сила, что у меня по спине пошли мурашки, а волосы встали дыбом. - Подумать только, Магина... - Он крутанул лезвие в руке, оно пропало и появилось снова. - Когда-то я таскал тебя на плече, а сегодня мне придется тебя убить. Настоящий мастер не оставляет следов, правда? Я передам твоему отцу, что ты сражался храбро, - И он замахнулся на меня лезвием. Я рванул путы на своих руках и остановил его вооруженную руку на расстоянии пальца от своей шеи и сжал ее так сильно, как только мог. Каэль гневно вскрикнул и замахнулся на меня второй рукой, наотмашь ударив по лицу. Я видел магическую силу, капающую мне на плечо, прожигающую плащ и больно ранящую кожу. Я выворачивал его руки, с которых лилась все нарастающим потоком магия, от которой мне всегда было не по себе и с которой я столкнулся сейчас лицом к лицу. - Сейчас ты думаешь, это я - твой враг? - Прошипел он. - Я... никогда... не врал тебе... Годы тренировок отошли на задний план. Вне себя от причиненной мне боли, я начал изо всех сил впитывать эту смертоносную мощь. Я видел, как округляются глаза волшебника, я ждал момента, когда поток силы иссякнет, чтобы вернуть взятое обратно. Я дождался. Ливень его собственной магии обрушился на Каэля, я видел в ее голубоватом свечении, как его кожа покрывается ранами и начинает кровоточить, и теперь уже не магия, а кровь стекает с его носа, подбородка. кончиков пальцев и краев плаща. Несколько секунд он стоял надо мной. Капля его крови приземлилась мне на подбородок, и я быстро слизнул ее языком. Он пошатнулся и рухнул спиной назад в траву. Я закрыл глаза и прислушался к тому, как его кровь уходит в лесную землю. - Ты... что сделал? - Прохрипел он. - Что это за... магия? - Антимагия. - Я посмотрел в небо, закрытое от меня ветками деревьев. - Я... умру? - Он дернулся. - Нет. Всего лишь поваляешься без сознания пару дней. Такое бывает от потери крови. Ты не знал? Он замолк и замер. - Каждые тысячу лет, - тихо сказал я, - в семье первоэльфа рождается первенец, имя которому - Антимаг. И он, рожденный от магии и из магии, отказывается от нее. И ждет, пока не сбудется пророчество, которое предназначается лично ему. Это то, о чем мне не смогли рассказать ни отец, ни Аюшта. Эльф шевельнулся, и я понял, что он слушает меня. - У пророчества, - я поежился, - есть три части. Десять лет ушло у меня на то, чтобы разделить и понять, каковы они. Я закрыл глаза и по памяти прочитал: - Когда чета скупцов расплатится кровью с плотью, а великий сосуд будет опустошен, тогда топор решит судьбу убийцы. - Бред, - прошипел Каэль и попытался сесть. Его раны покрылись запекшейся кровью, отчего лицо напоминало маску. - Бред, бред, бред. Ваши пророчества - чушь собачья. - Бред, - согласился я. - Между тем, скупые родители Рилай убиты ей самой, а ты, Каэль, великий волшебник, совершенно истощен духовно. Опустошен, я бы сказал. Разве не так? - Тогда где топор? - Он усмехнулся. - Если бы я знал... Я услышал, как кто-то бежит по лесу. Кроме того, этот кто-то довольно громко сопел и ойкал, когда ветки хлестали его по лицу. - Магина! - Я услышал голос Лины, закатил глаза к небу и сам выругался, помянув ее уже покойную матушку. - Я тут, - крикнул я и закашлялся, а пыхтение и зовущий меня по имени голос начали приближаться, и, наконец, на поляну, продравшись через кусты и крапиву, выскочила встрепанная Лина в измятом платье, босиком и с крохотной кожаной сумочкой на плечах. Она остановилась как вкопанная и ахнула, прижав руки ко рту и глядя на окровавленного эльфа, растянувшегося в золе посреди поляны, сестру в обожженном платье, которая, увидев ее, начала страшно улыбаться, и меня, с лицом, покрытым чужой кровью. Она кинулась ко мне и опустилась рядом со мной на колени. Тем временем Рилай за ручку подтянула к себе топор. - Лина... - Рукой я попытался обратить ее внимание на медленно поднимающуюся на изуродованных ногах Рилай с топором в руках, сверлящую взглядом сестру. - Помолчи, - ласково прошептала Лина, вытащившая из сумочки льняной платок и вытирающая мое лицо, - скоро все будет хорошо... Слова не шли из моего горла. Я закашлялся, пытаясь заговорить. Рилай тем временем медленно и тихо приближалась к сестре, отвратительно хромая. Ее лицо было искажено ужасной кровожадной улыбкой, которая делала ее безобразной. Каэль поднял голову как раз тогда, когда изувеченная нога Рилай протянулась по земле мимо его руки. - Эй, рыжая, - прохрипел он, - смотри, сейчас я спасу твою задницу, - и он дернул Рилай, которая медленно заносила топор над сестрой, за исковерканную лодыжку, измазанную сажей. Та пронзительно завизжала, роняя топор, который чиркнул лезвием Лину по обнаженной спине и упал в траву. Лина резко обернулась. - Ааа, сестренка... Это ты... - Она вытерла спину рукой, на которой кровь блеснула в свете загорающейся зари огнем. - А я еще собиралась тебе помочь, когда закончу с этими! Лина подхватила топор и движением дровосека закинула его на плечо, после чего сделала шаг к сестре. - Это тебе за ложь! - Заорала она, размахнувшись, ударила Рилай топором. Каэль закрыл уши, а я поморщился от ужасного визга Рилай, от которого тишина предрассветного леса разбилась в стеклянную пыль. - Это тебе за мой палец! - Рилай взвыла; Лина опустила топор на ее плечо. Каэль, перевернувшись, отполз на край поляны, откуда широко открытыми глазами смотрел, как Лина топором с безумными криками избивает свою сестру, которая продолжала ужасно визжать. Наконец, Рилай замолчала, а ее тело упало в траву, а Лина, хрипя, продолжала долбить топором лежащее на земле тело. Ошметки мышц и сгустки крови разлетались по поляне, Лина начала утробно рычать. Я, охнув, поднялся, подскочил к ней и обхватил. Она попыталась вырваться, истошно крича, но, поняв, что из моей хватки ей не вывернуться, уронила топор мне на ногу и заплакала. Каэль уткнулся лицом в траву. - Женись на ней. - Его голос звучал глухо. - Слышишь? - Женюсь, - неизвестно зачем пообещал я, - женюсь и буду бить за то, что не послушалась и пошла искать меня. Поняла? И я нежно поцеловал Лину в шею. - Не рыдай. Самое страшное еще впереди. *** Эпилог От самых гор мы гнали лошадей так, что свист ветра в ушах стал привычным и почти любимым звуком. На постоялых дворах, где мы заливали в себя очередные кружки эля, мы просили, нет, требовали самых крепких лошадей. - Эта кляча не выдержит моего друга, - заорал Каэль и стукнул кулаком по столу хозяина конюшни, пока я, недовольно урча, переодевал рубаху, - я даю вам десять золотых - десять! - за двух нормальных лошадей! - Но господин, лучше них... - Пытался оправдаться конюх. Я не стал ничего объяснять эльфу, когда меня, сидящего за столом, накрытым под ветвями огромного дуба возле дома моего отца, словно пронзило ледяным холодом предчувствия ужасной беды. Мы сидели рядом и смотрели, как Аюшта, смеясь, катает на спине одного из моих младших братьев, который так же звонко, как и мать, хохотал, когда она перескакивала через ручеек, на берегу которого отец сидел, недовольно поглядывая на них - их звонкий смех и болтовня мешали ему ловить рыбу. Я, прислонившись к дереву спиной, наблюдал, как древесная дива-служанка наливает мне эль, когда в моей душе ледяным цветком, отдающим замогильным холодом, раздалась тревога. Я вскочил и задрожал, а Каэль похлопал меня по плечу: - Эй. Ты чего? - Нам... нужно возвращаться к морю. - Проговорил я, хватая себя за горло и глядя округлившимися глазами на эльфа. - Фу. А я думал, тебя тошнит, - ответил он и поднялся. - Ну, надо так надо. Я готов был сорваться с места, но прежде кинулся к отцу, который по прежнему возвышался надо мной, хоть разница в росте и была уже не такой колоссальной. Аюшта, мягко цокая копытцами, остановилась рядом с нами. Отец изучал мое лицо, изукрашенное шрамами, и обритую почти налысо голову. - Езжай. - Сказал он громогласно. - Я вижу, есть причина. Не задерживайся, если нужно спешить. Аюшта положила руку мне на плечо. - Магина? - Произнесла она вопросительно. - Может быть, ты расскажешь, в чем дело? Я только покачал головой и пошел к своей лошади. - Резко по жене соскучился, стояк не дает наслаждаться общением с родными, - ехидно проговорил Каэль и ахнул - мой отец отвесил ему подзатыльник. - Никогда не шути про то, чего не знаешь, - заметил отец, - и вообще, не стой столбом, садись на лошадь и езжайте, ведь промедление, - я спиной ощутил, что он смотрит на меня, - смерти подобно. - Колыбель твоя - лес, - произнесла Аюшта, благословляя нас, уже сидящих на лошадях, и мы пришпорили коней. Примерно на половине дороги я понял, что мы опоздали. Но какое-то темное и тяжелое чувство гнало меня вперед, звало и подталкивало, и я не смог сопротивляться. Запах гари и нереальный для июля холод мы ощутили за сотню миль. Каэль замолчал и просто несся рядом со мной, прикусив губу и нещадно терзая лошадь шпорами. Мы скакали, поднимая пыль, а окружающий ледяной воздух заставлял наши волосы вставать дыбом. Наконец, мы въехали на холм, с которого мы могли увидеть город... Но не увидели. На месте города, в бухте, было видно только огромное черное пятно выгоревшей земли. - Лина!.. - Ахнул я и пришпорил коня, который, как вихрь, понесся по дороге, ведущей с холма к городу. Каэль поскакал за мной, бормоча ругательства. Гарью несло нестерпимо, а чем ближе мы подъезжали, тем сильнее становился еще и запах горелой плоти. В моем рту было солено от крови - я прикусил в ужасе язык. Через несколько часов мы подъехали к пепелищу - безжизненному царству смерти, в которое превратился город. - А пахнет вкусно, - тихо сказал Каэль. - Заткнись, - пробормотал я. Я слез с лошади и шагнул в кусты. Меня долго и мучительно выворачивало, из глаз лились слезы. Наконец, я разогнулся и, сняв с пояса фляжку, быстро опорожнил ее до половины. В соседних кустах Каэля так же нещадно рвало, и я бросил фляжку в его спину. Он ловко поймал ее рукой. Я подошел к тому месту, где была раньше крепостная стена и присел, вытирая губы рукой. От моего прикосновения камень, ставший снаружи совершенно черным, но изнутри сохранивший белый меловой цвет, рассыпался в пыль. - Ну не от огня же! - Крикнул я в отчаянии. Каэль подошел сзади и положил руку мне на плечо. - Держись, друг. - Я сбросил его руку и поднялся, и пошел через пепелище к тому месту, где стоял дом, в котором я оставил беременную Лину два месяца назад. - Лина! - Позвал я и дрогнул, к моим глазам подступили слезы. - Лина!.. - Магина, - Каэль рукой повернул мою голову в сторону залива, где я дальнозорко различил стоящую на морском берегу фигурку. Я собрался с силами и прыгнул вперед, оставив друга за спиной. Я добрался до берега меньше чем за три прыжка - третий был лишним и я, промахнувшись, прыгнул прямо в воду... Но не ощутил прикосновения воды, а больно ударился о лед. Поскальзываясь, я с огромным трудом поднялся и заскользил к берегу. У кромки воды, на черном песке стоял черный женский силуэт. - О боги, - прошептал я, узнав в совершенно обгоревшей женщине свою жену, - Лина! Лина! Она безучастно смотрела на меня, а я, добежав до нее по толстому льду, сковавшему прибой, рухнул перед ней на колени и прижался лицом к ее покрытому пеплом животу. - Лина, Лина, моя любовь, - шептал я, а она медленно, словно скованная чем-то, погладила меня по голове, - Лина, как я счастлив, что ты... - Они все погибли, - проговорила она, не отрывая взгляда от горизонта, - но это не я, не я, не я... Я отодвинулся от нее и коснулся ее - опустевшего! - живота. - Боги... - Я увидел на ее бедрах изнутри запекшиеся потоки крови, разоренное лоно и израненные бока, покрытую ожогами грудь. В руке Лина сжимала - да что же это - окровавленный топор, а на второй руке из-под сочащейся кровью плоти выступали почерневшие кости пальцев. Появившийся за спиной Лины Каэль присвистнул. Его лицо выражало несказанное удивление, ужас и отторжение. - Ты мне поверишь? - Ее взгляд остановился на мне, в нем были боль и безумие. - Поверишь? Поверишь? Поверишь? Я смог только кивнуть. Она запрокинула голову и крикнула так, словно ее голос отдался от самого свода небес и усилился в тысячи раз: - Это она! Она! Она! Я продолжил молчать, ничего не понимая. - Она пришла! По воде! И заморозила всех! Я не могла ничего сделать... Он родился... Ночью! Я его спрятала! Она его нашла, нашла в подвале нашего дома и топором... - Лина зарыдала так, словно собиралась выплакать целый океан, слезы текли по черным щекам. - А потом... потом я... Я подожгла ее! И она сгорела! Я ее убила! Я поднялся и прижал Лину к себе. Она выронила из руки тяжелый топор, проломивший лед, и обняла меня обгоревшими руками. - Но ведь я ее убила! - Она застучала руками по моей спине, а ее голос был напоминал рев страдающего зверя. - Я убила ее тогда, в лесу! Эльф сказал, что она мертвая! Что она уже не человек, а куча мяса! Каэль, начавший было прикуривать, изумленно открыл рот и выронил трубку. Я широко раскрытыми глазами поглядел на него. - Это была... Рилай? - Переспросил я. Лина судорожно закивала головой, прижимаясь ко мне. Я крепко сжал ее. - Она сначала заморозила всех, а потом... сожгла? - Спросил Каэль недоверчиво и поглядел на меня. - Это я... - Лина зарыдала с новой силой. - Это я сожгла всех! Она всех убила, а я... сожгла... - Она застонала от боли. - Когда она убила его, - ее ладонь метнулась к животу, - у меня в голове помутилось... И все вокруг вспыхнуло. Я посмотрел на Каэля, который ловил мой взгляд, и медленно кивнул. Я твердо знал, что Лина говорит правду, хоть вокруг бушевал еще океан магических сил, которые заслоняли мой разум. - Значит, одна - ледяной маг, другая - огненный, - он наконец закурил, - редко такое бывает... Но ты скажи лучше, как могла эта девка выжить там, в чаще, когда она была раскрошена в фарш?! - Я не знаю, - медленно сказал я, сжимая Лину в объятиях, - если я был готов простить ей козни против себя самого, то простить ей это... Каэль пожал плечами. - Я знаю, что такое месть. - Не в мести дело, - я втянул в легкие воняющий воздух и оглядел берег, покрытый ровным слоем древесного пепла и раскиданных человеческих останков. - Я не терплю таких головоломок. И не могу позволить никому так дурачить себя. Моя жена, - я погладил Лину по чудом уцелевшим волосам, - ребенок, дом, город - слишком большая цена за эту загадку. Небо осыпалось первыми серебристыми звездами. За холмами над пепелищем еще горела полоска заката. В моей душе воцарился странный покой. Лина постучала по моему плечу пальцами, и я вгляделся в ее - тоже спокойные - глаза. - Наш ребенок - жертва, - она шмыгнула носом, - жертва Скриок. - Богине мести? - Она кивнула. - Что ж. Меня устраивает.