«The more you try in vain To free yourself again The deeper you will fall, And you will fall…» © Peter Heppner «Suddenly»
Ваймс, проклиная лужи, курение и резкие повороты, бежал по Промозглому переулку и думал, почему, почему простые и незначительные события всё время норовят сложиться в какую-нибудь гигантскую чёрную дыру? Сначала к Страже обратились алхимики с заявлением, что у них, мол, украли часть очень ценного Порошка №3, а пошлина Гильдии Воров уплачена на год вперёд. Ваймс пообещал разобраться, поручил дело Фреду и посчитал свой долг выполненным: во-первых, ничего выдающегося в этой краже не было, а во-вторых, не факт, что она была вообще. Алхимики были, мягко говоря, не особо организованными людьми и вполне могли потерять этот свой порошок сами. Затем в Стражу пришёл младший жрец Ома и растерянно сообщил, что у них украли листья церемониальных благовоний. От неожиданности Ваймс проткнул пером Заявительный Лист и пробормотал: «А вы точно уверены?» — потому что ну кому, пусть даже не совсем в здравом уме, могли понадобиться омнианские благовония? Это дело тоже было поручено первому попавшемуся констеблю и счастливо забыто. А потом в Стражу пришёл Ринсвинд, и вот тут Ваймс напрягся, потому что любая, даже самая незначительная кража у волшебников могла грозить очень крупными неприятностями. А если верить Ринсвинду, кража Жидкой Магической Основы Для Всякого-Разного была отнюдь не незначительной, так что расследование этого дела Ваймс поручил Ангве и Шелли. К несчастью, вор оказался достаточно умён, чтобы использовать анисовое масло. К счастью, Шелли нашла несколько песчинок действительно украденного у алхимиков порошка — достаточного сыпучего, чтобы при воровстве некоторая его часть оказалась на полу, а потом въелась в подошвы ботинок виновного. Ангва взяла след, и он привёл Стражу к дому незадачливого воришки, пройдя мимо и храма Ома, и здания Гильдии Алхимиков. Тут-то всё вскрылось и вспомнилось, и Ваймс подумал, что дело наверняка ограничивается невинным заказом какого-нибудь любителя экзотики. Однако после нескольких вежливых вопросов Детрита вор неожиданно завопил, что ничего не знает. Что в их милом Обществе Анонимных Ценителей Свободного Творчества убить патриция хотел только Председатель — господин со шрамом на левой щеке — и ещё некоторые, а он сам просто выполнял указания и думал подзаработать немного денег. И сейчас так и не успевший понять, как именно всё это было связано, Ваймс, проклиная всё на Диске, зажимал лорда Игнатуса Мерва в узкую щель между стеной и огромной коробкой для сбора мусора. И конечно же, этот придурок вытащил меч, ну ещё бы он сдался добровольно и хоть немного упростил бы Страже её работу. Ваймс с лёгкостью парировал удар — боги, чему только этих лордов учат, их вообще хоть чему-нибудь учат? — выбил оружие из рук Мерва и приставил свой меч к его горлу. Восстановив дыхание, Ваймс начал думать, что же сказать: «Ты арестован» или «Ты полный идиот» — но потом все слова застряли у него в горле. Лорд Мерв улыбнулся, и эта улыбка превратила обычное, нормальное, ничем (кроме этого самого небольшого шрама на левой щеке) непримечательное лицо в маску безумца, делающего свой последний шаг в пустоту с башни Незримого Университета. — Слишком поздно.***
Патриций Анк-Морпорка открыл чернильницу, обмакнул в неё перо, но так и не донёс его до бумаги. Он резко замер, затем, словно принюхиваясь, сделал несколько глубоких вдохов и быстро — чересчур быстро — встал, поворачиваясь в движении в сторону окна. Это оказалось ошибкой. Несколько минут спустя Ваймс чуть не сшиб с ног Стукпостука, застывшего на пороге Продолговатого кабинета и с ужасом смотрящего на неподвижное тело патриция.***
Придурок Мерв, несмотря на объединённые усилия Детрита и Фреда, упрямо молчал, и Ваймс вот уже пятый час торчал в этом проклятом дворце, а дело всё не двигалось. Шельма посмотрела на результаты экспертизы чернил и покачала головой. Глава Гильдии Алхимиков развёл руками. Аркканцлер Чудакулли пожал плечами и посоветовал обратиться к своему брату. Ваймс совершенно не понимал, причём здесь первосвященник Слепого Ио, но советом всё-таки воспользовался. С отвращением скривившись, Гьюнон Чудакулли заявил, что «подобное никогда не было их модусом операнди», и перевёл стрелки на первосвященника Ома Августина Серьёзного. Вся эта неожиданно ставшая религиозной катавасия довела терпение Ваймса до температуры испарения, и ещё одного перехода он бы точно не выдержал. К счастью, этого не потребовалось: изучив записи Шельмы, тощий, завёрнутый в невзрачную, но качественную серую робу и полностью оправдывающий своё прозвище Августин Серьёзный сказал: — Я знаю этот состав. Но он настолько древний, что, не упомяни вы ингредиенты, я бы о нём и не вспомнил. «Да, — мрачно подумал Ваймс, — в этом-то и заключается проблема. Если бы не Шельма и Ангва, никто бы ничего не вспомнил и ничего не понял». — Мне это не понравится, не так ли? — Да, ваша светлость, — вздохнул первосвященник, — ибо, к прискорбию, речь пойдёт о Квизиции. До пришествия Восьмого пророка Бруты омнианство совершило множество ошибок, и мы, современные омниане, искренне раскаиваемся… И Ваймс достаточно хорошо и долго знал констебля Посети, чтобы не заметить переход от делового обмена информацией к проповеди. — Ваше преосвященство, — решительно прервал он поток омнианского раскаяния, — при всём уважении, не могли бы вы перейти к сути? Досадливо поморщившись, первосвященник всё-таки вернулся в колею мирского и приземлённого. — Что же… Староомниане считали, что нет пыток изощрённее и страшнее, чем те, которые человек придумывает для себя сам. И в случаях особого упорства в ереси Квизиция применяла Китч Неверных — ядовитый состав, создающий очень яркие, завязанные на опасениях и окружающей реальности условные галлюцинации. — Условные галлюцинации? — Галлюцинации, для выхода из которых требовалось выполнить определённое Условие. Как я уже говорил вашей светлости, они были завязаны на окружающей реальности, а так как окружающей реальностью были застенки Квизиции, это Условие было вполне очевидным. На его выполнение у жертвы было три дня. Ваймсу совершенно не нравилось то, к чему всё это шло. — А потом? — Если неверный был настолько убеждён в своей ереси, что выдерживал битву даже с собственным разумом… Значит, спасти его было нельзя. — Вы хотите сказать, он умирал, — припечатал Ваймс. Первосвященник сложил ладони на груди и с грустью опустил голову — с него смело можно было написать картину «Святой Какой-То Там принимает мученическую смерть», которой, скорее всего, не побрезговал бы и главный посвящённый Ому храм в городе-цитадели Коме. — Противоядие? — Работает только на жертве, находящейся в сознании. То есть уже выполнившей своё грёбаное Условие. Замечательно. — Другие варианты? Августин надолго задумался. А потом, глядя на свои руки, неуверенно начал: — Иногда, если личность еретика имела для Квизиции какую-то ценность, служитель Ома принимал конъюнктивный состав, и в логическую функцию сознания жертвы добавлялся ещё один аргумент, значение которого… — Ваше преосвященство, — снова прервал его Ваймс, которому одних только квантов хватило на всю оставшуюся жизнь, — можно проще? То есть, совсем проще? — Служитель Ома, если выражаться очень грубо, «входил» в галлюцинацию и… помогал неверному выполнить Условие. Разумеется, это срабатывало не всегда. И, откровенно говоря, лучше бы оно в принципе не срабатывало. Потому что идея «войти» в порождённую мозгом Ветинари галлюцинацию была альтернативой, которую Ваймс не хотел рассматривать, которую он не хотел ни с каким глаголом вообще. А также — ни с каким существительным, прилагательным, междометием и что там, в частях речи, было ещё. Теперь он понимал неуверенность первосвященника. Но слишком хорошо знал, что альтернативами — даже такими — не разбрасываются. — Вы сможете приготовить этот… конъюнктивный состав? — Теоретически да, но он очень дорогостоящ и к тому же дело не обойдётся без магического вмешательства… Ваймс поставил перед своим мысленным взором лицо Мерва и выразительно прищурился. — Я уверен, что вы справитесь. И я абсолютно уверен, что аркканцлер Чудакулли окажет вам всю необходимую помощь. Первосвященник сглотнул и судорожно кивнул. И боги, как же Ваймс надеялся, что до этого всё-таки не дойдёт.***
На третий день Ваймс, испытывая гнетущее чувство дежавю и ещё более гнетущее чувство безысходности, смотрел на бледного неподвижного патриция, вслушивался в его замедленное дыхание и сжимал в руке банку с грёбаным конъюнктивным составом. Стоящий рядом первосвященник Августин старательно изображал смирение и сочувственный взгляд, но, слава богам, хотя бы не молился. — Насколько это опасно? — Настолько же, насколько опасна любая галлюцинация. «То есть, — расшифровал для себя Ваймс, — физической опасности нет, зато психологической — хоть отбавляй» — Вот только… — первосвященник Августин на мгновение замялся. — Боюсь, его светлость, скорее всего, не осознаёт нереальность происходящего, каким бы оно ни было. Но не беспокойтесь: так как речь идёт о галлюцинации, он не сможет причинить вам вреда. Учитывая предыдущие размышления Ваймса и то, что коронным оружием патриция являлось в первую очередь слово, а уже потом — широкий набор колюще-режущего, это ничуть не утешало. — Спасибо за помощь, ваше преосвященство. Дальше я уж как-нибудь сам. — Да благословит вас Ом, ваша светлость, — с облегчением ответил Августин и чуть ли не бегом бросился к двери. Честно говоря, Ваймс вполне его понимал и даже немного завидовал. Покачав головой, он стянул с патриция покрывало, расстелил его на полу, сложив вдвое, и лёг, пытаясь устроиться поудобнее. Хотя какое-то тут, к чёрту, могло быть «поудобнее». Вот именно — к чёрту. Ваймс снял с банки крышку, сделал глубокий вдох, закрыл глаза…***
…и, снова открыв их, увидел расплывчатые, словно находящиеся по другую сторону матового стекла очертания внутренней части Пупсторонних ворот. Оглянувшись, Ваймс обнаружил, что весь окружающий его пейзаж состоит из размытых дымчато-серых пятен — к счастью, складываясь, они всё-таки образовывали знакомые места, так что проблем с навигацией не предвиделось. А для того чтобы понять, куда именно идти, совершенно не нужно было обладать выдающимся умом. Чем ближе Ваймс подходил к дворцу патриция, тем чётче становились образующие город линии и ярче — краски. Чёрно-белый набросок превращался в знакомую разноцветную карту: с каждым шагом уходящие в разные стороны дороги отличались всё сильнее, а здания узнавались всё с большего и большего расстояния. Вот только чётче не значило правильнее. Ночной Анк-Морпорк всегда был относительно тихим. В тёмное время суток вероятность самоубийства повышалась в разы — улицы города становились практически пустыми, но ключевым словом здесь было «практически». В любом переулке можно было встретить хоть кого-нибудь: что-то бормочущего себе под нос попрошайку, идущего в кабак или из кабака, гнома, жмущегося к стене уличного торговца — опасность опасностью, но бизнес никто не отменял… Этот ночной Анк-Морпорк был мёртвым. Боги с ними, с людьми — ни в одном из окон не горел свет, и единственным звуком, который слышал Ваймс, был стук его собственных подошв. Честное слово, даже пронзительный крик из тёмной подворотни был бы лучше, чем… это. На столбах и стенах домов с определённой периодичностью висела какая-то бумага, и, когда буквы наконец обрели достаточную для чтения чёткость, Ваймсу пришлось несколько раз пробежаться глазами по одним и тем же строчкам, прежде чем его мозг смог обработать подписанное Хэвлоком, лордом Ветинари, распоряжение о комендантском часе. Сюрреализм этого варианта не-происходящего определённо выходил за даже неразумные рамки. На подходе к дворцу Ваймса в очередной раз царапнуло ощущение вопиющей неправильности. Он не видел ни одного нагрудника Дворцовой Стражи, не видел никакой охраны вообще и, вопреки здравому смыслу, практически успел поверить в то, что хотя бы эта часть пути будет простой. Но перед самым входом на тусклый, растекающийся расплавом бронзы, копоти и грязи свет фонаря выступили стоявшие в тени — бывшие тенями — два чёрных клерка. Воплощения незаметности начиная с одежды и заканчивая лицами: такие лица никогда не остаются в памяти, потому что поверхностная часть мозга без колебаний пихает их в категорию «самого обыденного на Диске», считая недостойными внимания и уж тем более каких-то там опасений. Ваймс очень хорошо знал, насколько обманчивым — смертельно обманчивым — было это впечатление. Он послал застывшей в абсолютной, неестественной для рода людского неподвижности парочке свой коронный взгляд «Я умею делать людям больно и, поверьте, я не выше этого», который стёк с неё, как стекает по водосточным трубам чистая дождевая вода — быстро, безвозвратно и не оставляя никаких отметин. Дело начинало пахнуть взрывоопасной смесью. Ваймс уже было принялся обречённо оценивать свои шансы в схватке с двумя тренированными убийцами, но тут один из клерков, бесстрастно всматривающихся в его лицо, неожиданно спросил: — Джон Киль? Очень неожиданно. — Да? — скорее тоже спросил, нежели ответил Ваймс. Этого почему-то оказалось достаточно. — Следуйте за нами. И снова знакомые до фантомной боли места и вещи: чуть истёртые мраморные плиты пола, два широких лестничных пролёта, тихий стук аритмичных часов и, наконец, любимая стена для битья рядом с входом в Продолговатый кабинет. Его дверь со щелчком захлопнулась за спиной Ваймса, и метафизический запах взрывоопасной смеси стал ещё чётче и острее. Ни сколь-нибудь надёжного плана, ни хотя бы грубого понимания происходящего и ни малейшего представления о том, что может или не может произойти дальше — отличный расклад. Просто отличный. — А, Ваймс. Добрый, скажем так, вечер. Воистину добрый. Стоящий у окна патриций обернулся, и Ваймс, с облегчением выдохнув, непроизвольно сделал шаг вперёд. Вопреки всем зыбким, осторожно ползающим по подсознанию ожиданиям, Ветинари был… Ветинари. Совершенно та же внешность, те же движения и та же аура «Я поимею вас всех с вашего же согласия» — если бы не пустой, мёртвый город и охраняющие дворец чёрные клерки, можно было подумать, что никакого галлюциногена нет. — Добрый вечер, сэр, — ответил Ваймс. И всё-таки не удержался: — Почему ваши люди назвали меня Килем? Ветинари неопределённо взмахнул рукой. — Должен же я был как-то вас обозначить. Одного словесного описания было бы недостаточно, — оно всегда расплывчато и не даёт никаких гарантий — а Сэмюель Ваймс умер восемь лет назад. Согласно архивным записям, я был настолько возмущён его мятежом, что, когда его наконец-то поймали, не просто вынес смертный приговор, а лично привёл его в действие. Очень интересное чтиво, должен признать. — Всё та же рука снова взметнулась и указала на заваленный бумагами стол. — В лучших традициях так называемых антиутопических романов, которыми так славится Эфеб. Ваймс моргнул. Потом моргнул ещё раз и взял свои мысли по поводу отсутствия галлюциногена обратно. — Я… поднял против вас мятеж? — Причём самый близкий к успеху из всех. И последний: после того, как я вас обезглавил, желающих продолжать борьбу за правое дело не нашлось. На это можно было ответить тысячами «Как?», «Зачем?» и «Почему?», но Ваймс всегда считал себя неисправимым реалистом и, соответственно, вопросы реальности занимали его гораздо сильнее попыток разобраться в хитросплетениях порождённого ядом бреда. Точнее, один-единственный вопрос, который, по сути, уже и не был вопросом. Цепочка «Сэмюель Ваймс казнён за измену — патриций Ветинари «обозначает» его своим клеркам как Джона Киля» имела хоть какую-то логику и смысл только в одном случае. — Вы знаете, что происходит. Вы осознаёте, что это галлюцинация. Ветинари медленно и очень выразительно провёл рукой по лицу. — Мой дорогой Ваймс, ну разумеется. Я же не идиот. Если мне не изменяет память, вызвавшая всё это смесь называется Китчем Неверных. Перепутать его с чем-либо практически невозможно из-за очень характерного запаха и ещё более характерного эффекта. Предвосхищая вопросы — да, я знаю, как именно он работает. «Слава богам», — с облегчением подумал Ваймс. Вообще-то, учитывая то, что речь шла о Ветинари, ожидать чего-то иного было глупо — о его неизменной осведомлённости не знал только глухой, слепой, тупой и парализованный, и обычно она раздражала Ваймса до зубовного скрежета. Но сейчас он был благодарен за возможность пропустить стадию неловких объяснений и сразу перейти к тому, с чем у него всегда было лучше, чем со словами. — И что конкретно мы должны сделать, сэр? Повисла многозначительная, проводящая какую-то невидимую черту пауза. — Сэр Сэмюель. — Ветинари вскинул брови и посмотрел на него с сочувственным удивлением — чересчур искренним для того, чтобы быть искренним. — В данных реалиях я не просто тиран, а сумасшедший тиран. На расформирование созданной моей паранойей системы изнутри уйдут десятилетия. Все, кто хоть как-то могли мне противостоять, мертвы. Как вы думаете, что конкретно вы должны сделать? Именно в такие моменты люди начинают хлопать глазами, разводить руками и беспомощно сваливать всё на неожиданные повороты судьбы. Ваймс сел. И, наплевав на все приличия, закурил. Какая-то маленькая его часть хотела закрыть глаза, заткнуть уши и прокричать что-нибудь матерно-нечленораздельное, но другая, гораздо большая, доставшаяся в наследство от Старины Камнелица велела немедленно взять себя в руки и напоминала, что всё могло быть намного, намного хуже. Это не помогало. Четверть сигары спустя сочувственное удивление перекинулось со взгляда Ветинари на его голос. — Право слово, Ваймс. Вы выглядите так, будто никогда не рассматривали подобный расклад. Конечно, Ваймс его рассматривал. Но эти мысли были либо безобидной, чисто теоретической фантазией, вызванной слишком долгим пребыванием в Продолговатом кабинете, либо Самым Крайним Случаем, в котором вина патриция будет доказана и очевидна. Здесь же получалось какое-то ни то ни сё, серединка на половинку, слишком нереально для реальности и слишком реально для фантазий. Вся эта ситуация вообще в принципе была слишком «слишком». Не говоря уже о том, что даже при самом неудачном связанном с реальностью раскладе, времени на раздумья, скорее всего, было бы значительно больше. Ваймсу очень хотелось выпить. Маячивший на периферии зрения и слуха Ветинари ничуть не помогал. — Ну же, сэр Сэмюель. Это несложно. Если вам так будет легче, можете считать это приказом. О да. Приказ, несомненно, делал всё легче. Как же иначе. Можно подумать, без него вариантов выбора было больше. Ваймс выдохнул в потолок очередную порцию сигаретного дыма и повернул голову, ожидая увидеть воплощение издевательской иронии. Но Ветинари спокойно, расслабленно стоял у окна, и в его глазах не было ничего: ни насмешки, ни вызова, ни угрозы — ничего. Он просто стоял и просто смотрел. У него, если подумать, тоже не было особого выбора. И ещё большой вопрос, что сложнее: убивать или умирать. Ваймс потушил сигару об подошву ботинка, встал и вытащил меч из ножен. — Сэр, вы точно, абсолютно точно уверены, что это сработает? — Сэр Сэмюель, это моя галлюцинация. Разумеется, я уверен. «А даже если и нет, — подумал Ваймс, — это, в конце концов, галлюцинация. В ней просто нельзя умереть по-настоящему». Он обошёл стол, остановился, не желая подходить к патрицию ближе, чем требовалось, и резко выбросил руку вперёд — Ветинари до самого конца не сдвинулся ни на йоту. Только едва заметно дёрнулась грудная клетка за мгновение до удара, и сузились в аккуратную чернильную точку зрачки одним мгновением после. Ваймс чувствовал, как меч проходит сквозь тело, встречая и преодолевая сопротивление, но для того чтобы поверить в эту иллюзию реальности не хватало одной очень простой и очень банальной вещи. Крови не было нигде: ни на мече, ни на полу, ни на одежде патриция. Стрелки часов медленно отсчитали секунду и встали — словно продолжая их движение, каменный пол кабинета вздрогнул и качнулся вниз. Стол патриция пошёл трещинами, оконное стекло беззвучно раскололось, и две застывшие фигуры окружило облако обломков и осколков — смешивающихся, сплавляющихся, пролетающих насквозь, но неощутимых. Виднеющееся в пустом провале окна ночное небо сложилось в плоскость и разорвалось — последним, что видел Ваймс, был чистейше белый, бьющий по глазам из образовавшейся трещины свет.***
Ветинари потребовалось пять дней, чтобы принять нужное количество доз противоядия, отлежаться положенный минимум и как ни в чём не бывало вернуться к своим обязанностям. Ваймсу потребовалось пять дней, чтобы один изначально слегка царапающий подкорку вопрос стал назойливым и неотступным. Задавать его было откровенно неуместно, особенно сейчас, когда окончание официального доклада поставило точку в этом шизофреническом во всех смыслах деле, но Ваймс всё-таки не удержался. Намертво зафиксировав взгляд на своей излюбленной точке чуть выше и левее плеча патриция, он сказал: — Вы могли убить себя сами, сэр. И боги, вслух это звучало ещё… неправильнее, чем в голове. Ветинари поднял правую бровь. — Я, разумеется, мог бы, но это не было бы выполнением Условия. Нет, сэр Сэмюель, для того чтобы Китч Неверных прекратил своё действие, меня должны были убить вы и именно вы. Уточнение было, мягко говоря, неожиданным. — Э… Почему, сэр? — А сам ты как думаешь? И Ваймс чуть было не попросил повторить вопрос. Не ради смысла, — смысл был более чем ясен — а ради интонации. Во время Лешпского Инцидента полиглот Моркоу восторженно рассказывал всем и каждому о любопытных, по его мнению, различиях между клатчским и морпоркскими языками. Десятиминутка просвещения не миновала и Ваймса, и он с в общем-то вполне искренним интересом прослушал короткую лекцию о местоимениях второго лица. Как оказалось, в этом вопросе морпоркский позорно проигрывал: в нём существовало одно-единственное «вы», с помощью которого обращались и к толпе, и к конкретному человеку, в то время как в клатчском таких местоимений было аж пять. Одно обращение к нескольким людям; два вежливо-официальных, зависящих от пола, — к кому-то незнакомому, старшему или вышестоящему и два неформальных, так же зависящих от пола, — к кому-то близкому. И когда Моркоу для иллюстрации попытался интонационно переложить эту систему на морпоркский, его неформальное обращение к близкому человеку мужского пола было очень похоже на то, что только что произнёс Ветинари. Который так и не дождался ответа и решил взять дело в свои руки. — Ответ, сэр Сэмюель, очень прост. Потому что ты Командор Городской Стражи Анк-Морпорка. Согласись, это довольно логично. «Нет, — подумал Ваймс, — я всё-таки не ослышался. И нет, это нихрена не логично». Городская Стража Анк-Морпорка испокон веков прогибалась под безумных королей и сумасшедших тиранов — чёрт возьми, он сам долгие годы успешно занимался тем же самым и, если бы не Моркоу и заварушка с драконом, сдох бы пьяным в хлам в какой-нибудь канаве на том же самом этапе. Разумеется, инстинкт самосохранения не позволил добраться до языка ни одной из этих мыслей. — Да, сэр. Ветинари кивнул. — Что ж, не смею тебя задерживать.***
Ваймс знал, что Ветинари никогда не врёт напрямую, предпочитая отделываться тщательно взвешенными частями правды: достаточными для того, чтобы любое обвинение во лжи выглядело нелепо, но недостаточными, чтобы восстановить полную картину. В его ответе, несомненно, был какой-то смысл, но он упорно ускользал, и это раздражало Ваймса сильнее всей положенной ему по должности бумажной работы. Когда человек долго и безуспешно бьётся над какой-то конкретной загадкой, его психика начинает подкидывать ему не особо приятные сюрпризы. Он начинает видеть намёки на эту загадку там, где их нет и в помине, сводить к ней все — даже начинающиеся в очень отдалённой и параллельной плоскости — мысли, натягивать её на совершенно не относящиеся к делу вещи — и это далеко не полный список. В случае Ваймса такими неприятными сюрпризами стали сны. И честное слово, даже прежние кошмары о несущихся за ним разъярённых вервольфах были лучше. Вот уже пятую ночь Ветинари просто стоял у чёртового окна и просто смотрел; а Ваймс до побелевших костяшек сжимал в руке меч, и в его голове жило характерное для снов взявшееся ниоткуда Абсолютное Знание, что так надо. С каждым разом нежелание поступать как надо, увеличивалось вдвое, но он всё равно одним точным ударом вгонял меч в сердце патриция. И в каждом из этих снов время не спешило останавливаться, а иллюзия — разрушаться, и Ветинари начинал падать, и стоящий слишком далеко Ваймс всё время не успевал подхватить его тело, и оно прижимало подставленные слишком поздно руки к неподвижному полу, и кровь заливала пальцы, и Ваймс спрашивал: — Почему? И мёртвые глаза отвечали ему на клатчском: — А сам ты как думаешь?***
Счастливый попрошайка скрылся в ближайшем переулке, сжимая в руке двадцать анк-морпоркских долларов; компания шатающихся гномов на другом конце улицы нестройно горланила «Золото, золото, золото»; а С. Р. Б. Н. Достабль печально смотрел на нераспроданные (то есть все) сосиски — ночной Анк-Морпорк жил своей обычной неспокойной жизнью. Дворцовая стража благоразумно не обратила на Ваймса никакого внимания — мирно работающий в приёмной Стукпостук поднял голову от своих бумаг, удивлённо пожал плечами и кивнул. Дверь Продолговатого кабинета закрылась с тихим щелчком. — А, Ваймс, — невозмутимо поприветствовал его патриций. — Чему обязан столь поздним визитом? — Почему я? Почему это было так принципиально, чтобы тебя убил именно я? — Ваймс знал, что нагло пропустил уважительное «сэр», — впрочем, в последнее время это и так, само по себе, случалось всё чаще и чаще — что он тоже, как смог, перешёл на клатчское «ты», но ему было наплевать. Игры закончились. И Ветинари не мог не чувствовать это настроение, но почему-то вместо того, чтобы вышвырнуть нежданного посетителя из своего кабинета, он спокойно сцепил руки в замок, положил на них подбородок и спросил: — А почему ты так долго колебался? И это было последней каплей. — О боги, да потому что! — заорал Ваймс. — Или ты думал, что я получу от этого какое-то извращённое удовольствие? Ты думал, что я радостно схвачусь за возможность… Он понятия не имел, за какую именно возможность, по мнению любящего думать за других патриция, мог тогда схватиться. Отыграться? Отомстить? Польстить своему самолюбию? Это было не просто неправильно, это было оскорбительно до той особой степени, с которой начинают чесаться кулаки. Ветинари прикрыл глаза, а затем медленно встал, подошёл к окну и заговорил, обращаясь к своему отражению. — Нет, сэр Сэмюель, разумеется, ни о чём подобном я не думал. Что же касается твоего вопроса… Ты, мой дорогой Ваймс, стал именно Командором Городской Стражи не просто так. Ты арестовывал меня уже дважды. А уж сколько раз ты пренебрегал моими приказами, страшно даже подумать. И я абсолютно уверен, что, если бы события начали разворачиваться так, как они развернулись в порождённой Китчем Неверных галлюцинации, именно ты поступил бы по справедливости. И только по справедливости. И Ваймс с облегчением выдохнул. Да, он всегда знал, что мнение патриция о нём было далеко не лестным, но не настолько же. И если бы после всех этих лет он искренне верил, что Ваймс способен убить его спокойно и без колебаний, пусть даже и не по-настоящему… Этот самый титул Командора Городской Стражи можно было смело передавать Моркоу, потому что сам Ваймс его не заслуживал. Он обошёл стол, встал рядом с Ветинари и тоже уставился в оконное стекло. — Что ж, хорошо, что ты доверяешь мне хотя бы в этом вопросе. Тёмное, слегка смазанное отражение патриция усмехнулось — сам патриций повернул голову и тихо сказал: — Не только. И это была совсем не та правда, за которой Ваймс приходил. И уж точно совсем не та правда, которую он ожидал. — Ты… — Да. — Но почему? — Ваймс понимал, что его заело на это несчастное «почему», как неисправный бес-органайзер, но ничего не мог с собой поделать. — Потому что, — совершенно спокойно, словно ничего особенного не происходило, ответил Ветинари, — как я уже говорил, твоё чувство справедливости обострено до опасных для самого тебя пределов. Потому что тебе не нужна власть. Потому что я уже перестал считать, сколько раз ты спасал мне жизнь. Проще говоря, потому что ты Сэмюель Ваймс. И с каждым словом вакуум в голове Ваймса становился всё абсолютнее. А потом в самом его центре зародилась мысль, что Ветинари стоит на Том Самом Месте, а сам Ваймс — много ближе, и сейчас ему пришлось бы бить не вперёд, а снизу вверх. Он, сам не зная зачем, начал поднимать руку, и на середине своего неопределённого пути она была осторожно перехвачена на удивление тёплыми пальцами. Они оба застыли, как застыли две недели назад в копии этого кабинета стрелки часов. Дыхание Ветинари приобрело несколько дополнительных тактов, и всё сильнее и сильнее фокусирующийся на его ритм Ваймс прекрасно понимал, что происходит. Он вспомнил, как когда-то давно, больше пятнадцати лет назад, налетел в Шлюшьих Ямах на тощего мальчишку — хотя, конечно, мальчишкой он казался только сейчас, спустя всё это чёртово время. Они оба полетели вниз и, когда мир перестал шататься и скручиваться, мальчишка оказался распластан на грязной земле, а Ваймс — на нём. Он лежал, сжимая коленями худые подрагивающие бёдра, утыкаясь носом в пахнущую дешёвым мылом шею, и обречённо думал, что к причинам проблем с координацией медленно, но верно прибавляется ещё одна. Мальчишка хорошо знал своё дело и, подавшись вперёд, выдохнул: «До моей комнаты всего двести пятьдесят ярдов», — и Ваймс знал, что вот это безрассудство побьёт все рекорды, но он был очень пьян и очень глуп и отдал мальчишке все оставшиеся деньги, и боги, как же нелепо и неловко всё это было. Когда они наконец добрались до злосчастной комнаты на вопрос «Чего ты хочешь?» Ваймс смог ответить только: «Мне всё равно, только чтоб тебе не было больно». В итоге мальчишка, оседлав его, сделал всё сам и, вопреки всем расплывчато-теоретическим представлениям Ваймса, ему, судя по всему, действительно было не больно, и даже совсем не. Получив десяток «Да, боги, не волнуйся так, какой же ты милый» на десяток «Всё точно в порядке?», Ваймс ни о чём не пожалел. Просто потому, что и так находился на самом дне, и ещё одно падение не решало ничего. Тогда Ваймс был молод, очень пьян и очень глуп — сейчас он мог похвастаться разве что третьим. Не встретив никакого сопротивления, он высвободил запястье, сделал два шага назад и выдавил из себя хриплое: — Это очень плохая идея. — Да, — медленно опуская руку, согласился Ветинари. — Это очень плохая идея. Настолько же плохая, как идея вступить в стражу, арестовать дракона, угрожать вампиру или рвануться во враждебно настроенную страну на первом попавшемся корабле. Проще говоря, настолько же плохая, как все идеи, сделавшие их обоих теми, кто они есть. И это с лихвой покрывало недостающую бутылку и молодость. — Веди.***
Они ввалились боком в спальню патриция — Ваймс, целуясь, чуть не ударил его головой о косяк, лишь в самый последний момент успев подставить руку. Ветинари либо не заметил, либо — что вероятнее — не придал никакого значения чудом миновавшей его опасности. Он, как ни в чём не бывало, продолжил криволинейное движение и упал на кровать, одной рукой притягивая Ваймса на себя за ворот рубашки, а другой — начиная расстёгивать свою робу. Несколько коротких мгновений Ваймс просто смотрел на эту другую руку, а потом обхватил Ветинари за плечи и перекатился, в свою очередь увлекая его — на себя. Доверие за доверие. И, если уж на то пошло, безумие за безумие. Вот только Ветинари почему-то не особо оценил этот широкий жест. — Сэмюель, — спокойно сказал он, упираясь на руки и чуть-чуть подаваясь назад, — это необязательно. Поверь, мне абсолютно всё равно. И Ваймс пожалел о смене позиций, вот только совершенно по другой причине: теперь у него не было возможности хорошенько приложить патриция о спинку кровати. — Да я как бы понимаю, — с сарказмом ответил он. И продолжил намного серьёзнее: — Не знаю, что ты там опять себе придумал, но я просто этого хочу. Именно этого и именно так. Но тебе всё равно лучше бы знать, что ты делаешь. Ветинари пристально вгляделся в его лицо, словно выискивая намёки на какие-то там свои опасения, а затем кивнул и сдвинулся. Края полурасстёгнутой робы мазнули Ваймса по груди, и это царапающее ощущение почему-то оказалось не особо приятным. Отсюда следовал простой вывод: с одеждой пора было решительно кончать. В этом смысле патриций был в гораздо более выигрышном положении: когда Ваймс, выиграв нелёгкое — по причине начавших подрагивать рук — сражение и с робой, и с находившейся под ней рубашкой, только начал исследовать местами неровную из-за шрамов кожу, он уже успел перейти к бёдрам, слегка царапая их внутреннюю сторону. И это ощущение было более чем приятным. А потом патриций, лукаво усмехнувшись, неожиданно опустил голову, и все словесные категории ощущений вылетели у Ваймса из головы. Подавшись вперёд, он вцепился руками в волосы Ветинари и прошипел что-то нечленораздельное, но очень одобрительное. И не особо нужное: судя по всему, в дополнительном одобрении не нуждалось ни одно из действующих лиц. Поглощённый попытками хоть немного разжать пальцы и пощадить шевелюру патриция Ваймс не заметил, как тонкая рука потянулась к вытащенной заранее из тумбочки банке. Последующие за этим движения пальцев по логике должны были быть неприятными, но сейчас никакой логики не было и в помине, сейчас всё сглаживалось, а после особо удачного поворота — умножалось. Ветинари поднял голову и снова пристально всмотрелся в лицо Ваймса, на этот раз — вопросительно. Поборов искушение закатить глаза, он кивнул, уже в который раз отвечая: «Да». И, чёрт возьми, это всё-таки было больно. — Двинешься — покалечу, — стиснув зубы, прохрипел Ваймс. Ветинари на удивление связно ответил: — Ну хоть не убьёшь. И Ваймс не отказал себе в удовольствии прикусить ему содержащую болевую точку область между плечом и шеей. Правда, судя по тому, что патриций, резко выдохнув, до побелевших костяшек сжал кулаки, вместо небольшой мести получилась непреднамеренная провокация, что, по мнению Ваймса, было излишне жестоко. Сделав несколько глубоких вдохов, он сжал руками плечи Ветинари и выдохнул: — Давай. И Ветинари действительно прекрасно знал, что делает: сам Ваймс ещё не успел осознать, что чего-то не хватает, а он уже сместился, меняя угол, и логика снова ретировалась, прихватив с собой все словесные категории кроме: — Быстрее. Давай, быстрее. Патриций послушно ускорился, но этого было недостаточно, и Ваймс, на этот раз обхватив его не только руками, но и ногами, снова перекатился и задал свой ритм, и теперь уже Ветинари шипел что-то нечленораздельное, и одобрительное, и ненужное. А потом ненужным стало практически всё.***
Ветинари разглядывал потолок с таким пристальным интересом, словно поставил перед собой задачу пересчитать все покрывающие его трещины, включая те, что только начинали задумываться о своём существовании. А Ваймс мирно создавал пожароопасную ситуацию, куря прямо в постели и стряхивая пепел в стоящую на прикроватной тумбочке чашку. Хотя о какой, к чёрту, пожароопасной ситуации могла идти речь, если вокруг и так было сплошное пепелище. — И что мы теперь будем со всем этим делать? Ветинари пожал плечами. — Мы будем делать или не делать. Вот так вот просто. И плевать на равную, а то и большую по высоте Кори Челести гору осложнений, которую породят оба эти варианта. Впрочем, если подумать, всё действительно было просто. И даже более чем. — Сэмюель. Вопреки расхожему мнению, мне всё-таки нужна хотя бы пара часов сна в сутки. Тебе — тем более. Я понимаю, что есть много гораздо более важных и привлекательных вещей, но хотя бы ради разнообразия предлагаю сейчас заняться именно этим. — Ага, — пробурчал Ваймс, туша сигару о внутреннюю стенку чашки. — Ты ещё прикажи. И Ветинари улыбнулся — практически так же, как улыбаются обычные нормальные люди. — А смысл?