Осознав, прими

У меня инаковая слепота, как бывает порой у лесных растений: понимая шедших ко мне назад, оборвавших следами земные вены, согреваю их на своей груди, одичав-обезумев среди травинок, не пытаясь снять золотых пластин, покрывающих лес антрацитной пылью — если рядом берег, то в чём беда? Различая дыханием флейты голос, сквозь тропинки дети идут туда, где сбивает о камни из дуба вёсла одинокий путник — совсем немой, отдающий за каждого морю перья, проводящий тех, что как он, домой, выпуская обратно наивно-смелых. «У тебя инаковая слепота», — признаётся знакомый, когда-то зрячий, — «если б пала сверху моя звезда, ты бы первый вести меня к небу начал». Осознав, прими: я не ваш герой, и вожак из меня не по сердцу пленным — превращаясь в плавкое серебро, выбиваю трескучие клеток стены, а лоза свивается над главой, обагряя ресницы бурлящей кровью, ведь ночами людям не так темно, если ноги полмира объять готовы. Выступая в круг, я плачу сполна за плывущие в мареве лунном речи, чьи ладони лезвием бритв лежат под молчанием волн, где пребудет вечным мой усталый Бог — то его юдоль, здесь он ветром гуляет, справляя тризну по считавшим время, и пред отцом восстающий воскреснет с изнанки. Присно на ладони липнет белёсый свет, а заплаты дождя покрывают крышу. Ледяная сталь для меня красней, чем пожары — тому, кто из Дома вышел: не проснувшись, чувствую, сколь близка изменённая сумраком переправа. У меня инаковая слепота, но зачем-то вернуться мне дали право.