"Мишенька", - любовь с русским акцентом...

*** — Дженс… — тянет он, сокращая имя, и улыбается. А потом подходит близко-близко и кладет руки на плечи. Дженсен замирает. Это какое-то особенное волшебство — их взгляды. Глаза в глаза, синее в зеленое, и так хочется услышать… — Что, Миш? — хриплым голосом, не отводя взгляда. Хватит, хватит мучить нас обоих… — Можно тебя поцеловать? Нужно придумать что-то оригинальное. Красивое. Что-то, достойное этих безумно красивых синих глаз… — Да, — потому что это единственный ответ, который нельзя воспринять двусмысленно. Который нельзя растащить на кусочки и смеяться, хлопая по плечу с невинным видом, убеждая, что это — просто шутка. — Спасибо. Буду иметь в виду, — Миша отстраняется и, подмигнув, отходит на пару шагов назад. И словно ничего не было, словно все привиделось в каком-то безумном сне на почве его одержимости Коллинзом. Который стоит сейчас и спокойно повторяет сценарий. Играется, как кошка с мышкой… А Дженсен ненавидит себя за то, что позволяет. И его тоже ненавидит. И любит одновременно — бывает же так… С Мишей бывает все. Этот урок он усвоил давно. *** — Ты сегодня такой красивый, — мягкий баритон и легкое прикосновение к щеке. Секунда — аромат парфюма, нежное касание, и все, пропало. Дженсену иногда кажется, что он сходит с ума. А иногда не кажется, и это страшнее. Но нужно держать лицо. Зачем? Чтобы жить. Цепляться за что-то, чтобы как-то держаться, пусть это будет роль, работа или сам Миша. — Только сегодня? А обычно какой? — Обычно… — Миша задумывается на несколько секунд, закусывает губу — случайно ли, специально ли, Дженсен не знает. Он просто молится про себя, чтобы ему хватило сил не впечатать Мишу в стену поцелуем. Или напротив, хватило смелости наконец-то это сделать. И получить то, чего хочется больше всего — нет, даже не сам поцелуй, а ответ. Что, черт возьми, между ними происходит? — главный вопрос его жизни. -…сексуальный взгляд. Я завидую твоей жене. Дженсен готов влепить себе пощечину за то, что прослушал. Это определенно была одна из тех фраз, которую можно хранить у сердца и вспоминать в такие моменты, когда становится невыносимо. Дэннил, сидящая в кресле, отрывается от очередного модного журнала. И цедит тихо и устало: — Нет, это я тебе завидую, Миша. Этот взгляд почему-то предназначен только для тебя. Дженсен молчит. Ему нечего сказать — он знает, что виноват перед женой. Но что он может поделать с собой и с отчаянно ноющим сердцем, требующим любви именно этого синеглазого «ангелочка»? И если он может только смотреть, он будет восполнять потребность в любви хотя бы так. — О, он же мой человек, а я — его ангел. У нас особая связь. — Кончено. Куда уж до вашей связи священным узам брака? — морщась, язвительно спрашивает Дэннил. Это риторический вопрос, и они молчат. — Боишься, что я уведу у тебя мужа? — Коллинз улыбается. Сволочь. — Нет. Он же уже у твоих ног, и вести никуда не надо. — Мы — просто друзья, — уже без улыбки говорит Миша. — Правда, Дженс? Но тот не может ответить. Просто не может соврать снова. Не под двумя этими пытливыми взглядами. — Да пошел ты! — Дэннил вдруг вскакивает с кресла и кидает журнал в мужа. Тот рефлекторно ловит популярное чтиво в яркой обложке и смотрит вслед убегающей жене. — Чего это она? — спрашивает он у Миши. Тот пожимает плечами. — Видимо, ее не устроило твое молчание. Ты не проснулся что ли еще? Или плохо себя чувствуешь? — Миша заботливо прикладывает руку к его лбу. Хорошо… Вот бы и не убирал, просто стоял так и обеспокоенно смотрел в глаза… И плевать на истерящую Дэннил, плевать на все… — И я бы ее на твоем месте догнал. — Ага, — Дженсен деревянной походкой идет к двери. Обернувшись, он ловит странный взгляд: в нем и сожаление, и беспокойство, и… еще что-то, что Дженсену, наверное, никогда уже не судьба разгадать. — Дэнни, ты чего убежала? — Ты мне изменяешь, — это даже не вопрос, это утверждение. И Дженсен теряется от того, насколько уверенно и обыденно оно звучит. Словно уже давно известный факт. — Я же не слепая. — У меня никого нет, кроме тебя! — Дженсен говорит правду. — Я хорошо тебя знаю. Ты влюблен. И, увы, не в меня. Дэннил плачет. Она — сильная, и плачет редко, только в самых тяжелых моментах. И сейчас — такой момент. Дженсену хочется убить и себя, и Коллинза за эти слезы. — Дэнни… Я правда ни с кем тебе не изменяю, поверь. Что бы тебе там не казалось, это пройдет. Я не брошу тебя. — Да я верю. И от этого больнее… Я делаю тебя несчастным! Мой муж несчастлив со мной — что может быть хуже? Да лучше бы ты изменял! Трахал размалеванных девиц и приходил под утро с цветами! Приходил бы ко мне! Возвращался домой, в семью! А ты не со мной, даже не смотришь на меня! — она уже не просто плачет, это самая настоящая истерика. Дженсену страшно. Потому что он не может видеть ее такой, потому что слова больно ранят, задевая за живое, потому что… потому что это правда. Эклз молча сжимает ее в объятьях, не мешая выговориться. Потом он скажет, что все это — ерунда. Что он просто заработался. Что им нужно взять отпуск и побыть вдвоем, оживить чувства. Что он любит ее одну. И Дэннил поверит, потому что не хочет терять его, своего почти идеального мужа. Она же тоже женщина и тоже ведется на его обаяние, слова о любви и ласковый взгляд, даже спустя столько лет. Пусть даже это и просто иллюзия. — Я всегда ненавидела, когда на тебя лезли фанатки. Боялась, что одна из них окажется настойчивее и удачливее своих соперниц, и залезет на тебя и в постели, но… Дженсен, да как так? Как?! Я отрицала, я долго и упорно отрицала этот факт, потому что этого не может быть, но… Это Коллинз, да? Это же он? Дженсен замирает. Господи, неужели все настолько очевидно? Может быть, и кто-то из каста догадался, что Коклз для него — не просто извращение фанатов? А может быть, и сам Миша… Нужно ответить. Нужно срочно что-нибудь придумать. — О чем ты? Мы — просто друзья, и всегда таковыми были. — И ведь ты даже не врешь. Ты никогда не врешь, просто не говоришь правду. Но я все вижу. Ты изменяешь мне. Каждый день. Духовно, и это больнее. «Миша» во сне, «Миша» в душе, «Миша» везде, а меня просто нет! Тогда давай так: ты же хочешь его, да? — жестко спрашивает она, задавая вопрос в лоб. — Чего я уж точно не хочу, так это говорить об этом. — А, так значит, это я хочу? Я хочу знать, что мой муж представляет себе другого мужика, когда занимается со мной сексом? — Я никогда не делал этого, — и Дженсен снова не врет. Как можно сравнивать… Дэннил и Миша — совсем разные. Наверное, за это он и полюбил его, за непохожесть на жену. — Скажи уже правду. Мне. Себе. Ему. Скажи, — тихо и обессиленно выдыхает Дэннил. — Я люблю его, — так же тихо, вымученно, говорит Дженсен. Вот и прозвучало вслух — впервые с тех пор, как он об этом подумал. — Наверное, я должна тебя выгнать. Или ударить. Или послать. Но, знаешь, легче. Надеюсь, что тебе тоже. И уйду лучше я. Потому что если кто и лишний, так это я. Дэннил накидывает пальто и быстро уходит. Дженсен не останавливает ее, да и не пытается. Идея пригласить Мишу в гости определенно была провальной… Он просто сидит на кухне, потеряв счет времени, пока не слышит тихие шаги. — Не помешал? — Ты никогда мне не мешаешь, — это уже даже не флирт, так, усталая констатация факта. — Поссорились? — Ага. Она думает, что я ей изменяю. С тобой. Тишина… А что уже скрывать? От него ушла жена, он раздавлен и разбит, а Миша просто стоит рядом, и одно его присутствие перебивает боль от этой ссоры, что грозит стать роковой для четы Эклзов. — Но это же бред. Хочешь, я сам ей скажу? — Неа. Не хочу. И это — самое страшное. Коллинз присаживается на корточки и берет его руки в свои. — Холодные. Ты замерз? Хочется брякнуть что-то вроде «Согрей меня», но Дженсен только неопределенно кивает: — От нервов. Так бывает. А Миша просто наклоняется ниже и дует на его руки. Обдавая их горячим воздухом и почти касаясь губами… Это последняя капля. Дженсен вскакивает со стула и вырывает руки. А потом кричит, потому что говорить спокойно уже не может: — Уйди! Катись к черту, Коллинз! Ты разрушил мою жизнь! Это все из-за тебя! От меня жена ушла, понимаешь! Жена! Мать моего ребенка! А я знаешь, о чем думаю? О тебе! Я! Тебя! Нена… — он замолкает, потому что рот крепко зажимает теплая ладонь, а сам он уже прижат к стене. Почти что как в той сцене, с Захарией и Апокалипсисом… — Я не мог позволить тебе сказать это, — тихо говорит Миша, а потом вдруг обнимает крепко-крепко, так, что чуть ли не ребра хрустят. — Прости меня. Прости, пожалуйста. — Это ты меня прости… — шепчет Эклз, кладя руки не на плечи, а на талию. Плевать, ему так удобнее. — Миша… Миша, я… Ты мне нужен, так нужен… — Тсс. Я с тобой. Все хорошо. Она вернется, вот увидишь… — Не хочу… — произносит он одними губами. Тот не слышит или делает вид. Впрочем, как всегда. Дженсен иногда думает, что если бы он на полном серьезе заявил бы Коллинзу, что так мол и так, Миша, хочу я от тебя детей, тот бы проигнорировал. Поржал бы, конечно… Но проверить не хватает смелости. Даже так — в шутку… — Тебе надо выпить. Алкоголь в доме есть? Желательно — покрепче. Дженсен понимает, что Миша — последний человек, с которым ему нужно пить в таком состоянии, но просто уже слишком устал противиться манящей синеве любимых глаз… *** Утром он смотрит на Мишу в своих объятиях и понимает, что если так, то он не хочет просыпаться никогда. Только бы лежать рядом, чувствуя его сонное дыхание на щеке. Похмелье? Плевать! Если это любовь, то какое дело до дурацкого запаха изо рта? Тем более, что у него самого сейчас дело с этим обстоит не лучше. Они просто слишком много выпили. И заснули прямо так — на диване, не раздеваясь. В обнимку, потому что иначе слишком мало места. Слишком мало места — горькое оправдание, которое рушит чудесную картину их совместного утра. Дженсен гладит его по колючей щеке и целует в приоткрытые губы. Не так уж ужасно, как он думал. Потом аккуратно пытается встать, но Миша прижимает его крепче, как любимую игрушку и шепчет сквозь сон: «Викки». Хочется повеситься от безысходности. Конечно, кто же еще может целовать Мишу по утрам? Но тот вдруг просыпается и, подарив ему ошалелый взгляд заспанных синих глаз и робкую улыбку, говорит: — Привет. — Доброе утро, — тихо отвечает Дженсен. — А я уж удивился, что делает жена в моей постели, и почему от нее так несет перегаром, — Коллинз усмехается. А потом тянется рукой под одеяло и выуживает пачку жвачки. — Будешь? Она клубничная, не смейся только. Но выбирать особо не приходится. — Ммм, клубничка. Спасибо, — Дженсен отправляет в рот сразу две пластинки и перекатывает их языком во рту. Миша все еще обнимает его одной рукой, и это приятно. — Мы переспали? Дженсен давится жвачкой. — Что ты так смотришь? Я просто не помню, а мы в обнимку, ну и… — Миша улыбается. — Ладно, не отвечай. По твоему взгляду мне все понятно. — Может быть, это я просто не помню? — с еле слышимой надеждой в голосе спрашивает Эклз. — Такое ты бы запомнил. Гарантирую, — Коллинз нажимает пальцем на его нос и смеется. И поди, разбери, шутит он или нет. — Ну да что не причудиться попьяне. Мне даже показалось, что я тебя поцеловал, представляешь? — А ты и поцеловал. Это как раз я помню, — Дженсен говорит абсолютно серьезно. Такого не было, конечно — у него-то с памятью все в порядке. В отличие от Миши. И на этом, кажется, можно сыграть. — Я? — Коллинз меняется в лице. — Ну да. Помнишь, ты спрашивал, а я разрешил? И ты решил все-таки это сделать. — А ты что? — А я поцеловал тебя, — даже придумывать не надо. Сколько же раз это происходило в его голове… Миша хмурится и убирает руку. — Кончай прикалываться, не было такого, — но в его голосе слышится сомнение. — Было-было, не отпирайся. — А чем докажешь, если было? — Поцелуй меня еще раз. Сработает тактильная память, — Дженсен спокоен и серьезен. Главное сейчас — ничего не испортить. Может быть, и удастся подловить Мишу, пока он такой сонный и безоружный. — Ну? Мы же актеры. Коллинз морщится от этой фразы. Она просто отвратительна. И ею можно объяснить любой поступок, даже то, что Миша тянется своими губами к его и мягко целует. Дженсен запускает руку в его волосы и стонет так протяжно и натурально, что Миша не может устоять. Он целует его, жадно, страстно, вылизывает его рот, поддевая языком жвачку и не обращая внимания на остаточный перегар. Они причмокивают губами, продолжая битву языками за жвачку, пытаясь отобрать оба кусочка… Дженсен отстраняется, тяжело дыша и улыбаясь. Во рту у него — две жвачки и вкус Миши. Четыре, если считать в пластинках, — поправляет его внутренний голос. По поводу Миши у него возражений нет. — Я победил, — выдавливает он. — Ты соврал, — Миша качает головой. — Нехорошо. — Прости… Они не знают, что сказать. От Дженсена ушла жена, а он влюбленно улыбается абсолютно наиглупейшей, но очень счастливой улыбкой своему другу, с которым они только что поцеловались. Это не укладывается у него в голове. Но он просто смотрит на Мишу, удивляясь, как тот не замечает бегущей строки: «Миша, я же люблю тебя». — Так мне было как-то спокойнее, — Миша возвращает руку на его талию и снова прижимает его к себе. И так хорошо, что промолчать невозможно. — Миш, выходи за меня, а? Коллинз смеется и целует его в макушку. — Нет, ты такой забавный. Я настолько ослепителен, что после одного поцелуя ты готов провести со мной всю свою жизнь? — Да. — У тебя вообще-то жена есть. Зачем тебе еще и муж? — Она ушла, так что я свободен. — Идиот, — он усмехается и качает головой. — Иди к черту. Я не собираюсь варить тебе кашки на завтрак, Эклз! — Я предпочитаю яичницу и могу делать ее сам. И даже поделиться с тобой, — Дженсен подмигивает. — Нет. Даже ради утренней яичницы. Миша убирает руку, и Дженсен понимает, что нужно признаться. Что нельзя позволить ему отшутиться после такого, просто невозможно! — Я люблю тебя. — Дженсен… — Миша изумленно смотрит на него во все глаза. — Даже я бы не стал шутить над такими словами. — А я не шучу. Я люблю. Тебя, — Дженсен подпирает рукой голову и смотрит на него с вызовом. — Я тебя тоже люблю. Как друга. — Ясно, — Дженсен усмехается. О, это прекрасный способ послать. — Ладно. Я, пожалуй, позвоню жене. А ты позвони своей, пока не заголубел от такого общества. И я думаю, что нам лучше не общаться вне съемок, друг мой. Вот так. Резко обрубить, и все. С корнем, как бы ни было больно. Миша смотрит, и в его глазах Дженсен видит отражение собственной боли и смятения. — Ты это серьезно? — Абсолютно. До последнего слова. Даже про яичницу, — он улыбается одними губами. — Хватит с меня, Коллинз. Он встает, молча оправляет чуть не сползшее на пол одеяло. Миша тоже поднимается. — Спасибо, что заехал. — Выгоняешь? — он вскидывает на него отчаянный взгляд. — После такого — и выгоняешь? — Именно после такого и выгоняю, — подтверждает Дженсен и идет к двери. Миша понуро плетется за ним. Одевается, даже застегивает уже куртку, а потом смотрит на Дженсена и теряется. — Я не хочу тебя потерять. Дженсен молча ждет, пока он уйдет, сложив руки на груди. — Правда, не хочу. Мы могли бы… Дженс… Тот молчит по-прежнему. Миша чувствует себя сволочью и придурком. Он открылся ему, сделал первый шаг, а теперь из-за дурацкого страха Миши все должно сломаться?! — Господи, столько лет, да почему я опять туплю?! — Миша шагает в ботинках прямо на ковер — Дэннил убила бы, если бы увидела. Но она не увидит, никогда уже не увидит, а Дженсену это неважно. Ему важно только то, что Миша крепко сжимает его в объятьях и шепчет: — Мой. Мой, никуда не отпущу! Выгнать меня решил, после такого утра — выгнать… Да пошло оно все к черту, пошли они все, кроме тебя! Я хочу быть с тобой, я согласен, я люблю… — Мишенька… — выдыхает Дженс. И это так трогательно, что становится последней каплей. Миша смеется, а потом тянет его на этот самый ковер. Нависает сверху, целует раз за разом и шепчет: — Как? Как ты меня назвал? Ох уж этот твой русский акцент, научил на свою голову… — Я люблю тебя, — говорит Дженсен на русском. Он знает эту фразу еще на четырнадцати языках, и тут же озвучивает свои познания Мише. Тот снова смеется и снова целует. Ровно пятнадцать раз — за каждое признание. И Дженсен готов выучить ее на всех языках мира, только бы не отрываться от родных губ…