И я буду дома

В канун Рождества Кас появляется на пороге бункера. Дин, открыв дверь, первым делом не паникует, не беспокоится и даже не восклицает «Кас» – нет, первым делом ему в глаза бросаются густые хлопья снега, тающие в тёмных волосах Каса, и снежинки на его ресницах. Какое-то мгновение они просто молча смотрят друг на друга, и у Дина такое ощущение, что рука словно приварена к ручке двери. А потом Кас, выдохнув взметнувшееся лентой холодное облако пара, спрашивает: – Можно мне войти? Дин слишком потрясён, чтобы сказать что-то, и ещё одно мгновение он позволяет холоду пробираться под тапки, к пальцам ног, и смотрит на дрожащего Каса, смотрит на выдыхаемые им облачка пара. Это до сих пор просто раздражающе человечно, и Дин не может отвести взгляд от нимба фонарного света над головой Каса. – Да, – наконец слышит он собственный голос – спустя, как ему кажется, слишком долгое время. – Конечно, Кас. – Надеюсь, я не обременю вас, – говорит Кас, стуча зубами, и проходит мимо Дина, оставляя за собой холод, словно не желающий его отпускать. Дин подпрыгивает, когда рука Каса, мокрая и холодная, случайно задевает его руку, а Кас буквально отшатывается, будто обжёгся. – Кас, – говорит Дин, запирая дверь. Все остальные слова спутались в клубок где-то в горле; он и хотел бы выразить ими, как чертовски он рад видеть Каса, как одно его присутствие восполняет отсутствующую часть внутри него, словно теперь всё снова правильно, пусть даже весь остальной мир катится в ад. Дин злится на Каса за это, ненавидя собственную беспомощность и необходимость сдаться этому чувству на милость. Будто Кас – это корабль посреди моря, а Дин цепляется за его якорь, вынужденный следовать за ним, куда бы он ни отправился. Может, поэтому каждый раз так чертовски больно, когда Кас уходит. Может, поэтому его так окутывает теплом от одного ощущения мягкого дыхания Каса, стоящего на расстоянии вытянутой руки. – Я знаю, что не могу остаться, – говорит Кас, а Дин замечает, что кончик его носа совсем покраснел, как и мочки ушей, его щёки испещрены розовыми прожилками, а тающий снег на его волосах начинает капать на пол. Кас крепче сжимает пальцы на мокрой толстовке и вздрагивает, и Дин видит, как из розовых они становятся белыми. – Но… – говорит Кас, – я просто… – его голос срывается, и, когда Кас заговаривает снова, в нём слышна нотка уязвимости. – В этот день всегда… на небесах было такое празднование. Для моих братьев и сестёр это было время радости, для всех нас, и я… я… не хотел быть один в Рождество. Не успев понять, что творит, Дин делает шаг вперёд и притягивает Каса, промокшего и промёрзшего за шестерых, в такие крепкие объятия, что Кас выдыхает с хрипом и пытается вывернуться, а его дыхание панически учащается. – Дин, – выдыхает Кас ему в ухо – рвано, мягко, тепло и умоляюще. – Нет, к чёрту всё, Кас. – Я не могу, – с болью в голосе говорит Кас, и Дин хочет спросить «Не можешь что?», просто чтобы услышать, как Кас произнесёт это, просто чтобы услышать это тихое признание из его уст. Но он не настолько мстителен. Он отстраняется, не глядя на Каса, и чувствует, как взгляд его тёмных слезящихся глаз отслеживает каждое его движение – как взгляд побитого щенка, которого снова выкинут на холод. – Сэм спит, – говорит Дин после очередного молчания. – Он подхватил небольшой грипп, так что подлечивается. Он не узнает, что ты здесь. Кас склоняет голову к плечу в милом дурацком жесте, как когда-то, и хмурится. – Почему это важно? Дин не утруждает себя объяснениями того, что упомянутый «он» – это, собственно, не Сэм. – Чарли собиралась приехать, но к северу разбушевался снегопад, – прочистив горло, Дин водит носком тапки по полу, внезапно почувствовав прилив смущения – из всех возможных чувств! Это же Кас, бога ради. – Так что здесь только мы с тобой, – он осторожно поднимает на Каса взгляд из-под ресниц – тот ёжится, опустив голову и покраснев. Хм. Кас покраснел. Что-то новенькое. – Я сделал гоголь-моголь, – продолжает Дин. – Если хочешь. Но он не для детей. – Я не возражаю против алкоголя, – говорит Кас, кажется, оживляясь, что должно бы в глубине души обеспокоить Дина, но почему-то не беспокоит. От его странной, неправдоподобной бодрости у Дина потеют ладони, потому что он думал, что встретит Рождество наедине с парой фильмов о Джеймсе Бонде, а Кас… Кас… – Ты уверен, что не против, если я останусь? – тихо спрашивает Кас, и Дин кивает, сглатывая непонятный комок в горле. – Конечно. Тебе здесь всегда рады, Кас. Непроизнесённое «кроме тех случаев, когда тебе не рады» повисает в воздухе. Кас изображает быструю пронизанную болью улыбку и отворачивается, словно собираясь пойти к кухне, но Дин останавливает его – нужно принести ему сухую одежду. – Эта одежда вполне подходящая, Дин, – возражает Кас, дрожа, и Дин закатывает глаза. – Просто подожди здесь, ладно? У меня есть старая пижама, которая тебе наверняка подойдёт. Просто… сними это, я заброшу всё в сушилку. Дин идёт к себе в комнату, чувствуя, как сердце по какой-то необъяснимой причине гулко колотится в горле, и хватает первую попавшуюся удобную одежду – поношенную футболку AC/DC (она ему совсем мала, но папа подарил ему её на Рождество, когда ему было 16, и он слишком сентиментален, чтобы её выбросить) и потёртые трикотажные брюки. Когда он возвращается, Кас стоит посреди зала в простых белых трусах, скрестив руки на груди и дрожа. – И вообще, почему ты был так легко одет? – хмурится Дин. – Хочешь помереть от пневмонии до Нового года? – но его взгляд не в силах не блуждать по телу Каса, его плоскому животу, по плечам, острым позвонкам, и в горле внезапно пересыхает. Кас бормочет извинения, взволнованно проводя рукой по мокрым волосам, будто чтобы стряхнуть влагу, и Дин молча протягивает ему одежду. Кас пошатывается, надевая трико, и Дин, не раздумывая, мгновенно оказывается рядом и придерживает его за локоть, сжав пальцы и отпуская далеко не сразу после того, как Кас выпрямляется. Кас таращится на него, тёмным, ищущим взглядом, задающим вопросы, на которые Дин не мог бы ответить, даже если бы постарался. Он сглатывает и отпускает локоть Каса; тот неохотно отступает, и странное притяжение между ними, удерживавшее Дина на месте, кажется, берёт перерыв. – Ладно, вижу, что ты прекрасно сложен, но надень футболку, – шутит Дин, пытаясь разрядить обстановку, но Кас только с любопытством приподнимает брови, натягивает футболку и смотрит на него будто в ожидании дальнейших указаний. Между ними всё ещё остаётся что-то напряжённое и печальное, что-то непроизносимое и неразрешимое, но на вкус оно кажется Дину сладким. С горечью, но сладким. Но Дин всегда терялся при воссоединениях. Он говорит Касу выбрать фильм, а сам идёт на кухню за гоголем-моголем. Половину времени, ушедшего на его готовку, он представляет, какой была бы комната Каса в бункере, если бы она у него была, а вторую половину усердно подавляет мысль о том, что Кас повесил бы дурацкую полку с расставленными по алфавиту книгами и звуковыми фильмами 1920-х. Кажется, такое бы ему понравилось. Дин шаркает в комнату и обнаруживает Каса стоящим на коленях у DVD-плеера, внимательно изучающим обложку к фильму, сощурив глаза и поджав губы. – Выбрал? – спрашивает Дин, наверное, слишком громко; Кас подпрыгивает, поднимает взгляд и с лёгкой улыбкой кивает. – Да? Что там? – Кас молча показывает ему, ожидая одобрения, и Дин неверяще коротко хмыкает: – Чувак. Серьёзно? – Он кажется интересным, – возражает Кас. – Мэг советовала мне его, когда заботилась обо мне. – Ещё бы, – бормочет Дин, чувствуя, как в голове зарождается что-то тёмное и уродливое, но он запихивает это подальше – Кас, наверное, даже не знает, что Мэг мертва. И Дин не может набраться решимости сказать ему, не в такую ночь; не тогда, когда Мэг кажется единственным оставшимся у Каса другом. Он так с ним не поступит, как бы ни плевать ему было на Мэг. Да и что значит для Дина Винчестера одна ложь в череде других? – Ага, ладно, – Дин протягивает ему гоголь-моголь и забирает диск. – Его мне Сэмми сегодня подарил. Ещё не открыл, – Дин хмурится на написанные жирными буквами слова «Эта замечательная жизнь» и чёрно-белое изображение двух очень счастливых людей. – Сомневаюсь, – бормочет он себе под нос, раскрывая упаковку и вставляя диск в проигрыватель. Кас устраивается на продавленных диванных подушках и украдкой бросает на него взгляды поверх кружки, пока Дин возится, приносит одеяла и подушки и наконец устраивается рядом с Касом – на приличествующем расстоянии. Он чувствует тепло, исходящее от Каса, через подушки, и борется, используя всю свою силу воли, с желанием поддаться искушению и податься к Касу, как и слишком много раз до этого. Это было бы слишком просто. Кас устраивается поудобнее, по-детски подтянув колени к груди и обхватив чашку ладонями. – Это неверно, – объявляет он спустя тридцать секунд после начала фильма. – Ангелы не разговаривают друг с другом в образе звёзд. – Кас. Я выключу, если продолжишь в том же духе. – Вы посылали за мной, сэр? – спрашивает одна из звёзд на экране. – Да, Кларенс, – отвечает ей другая, и Кас вздрагивает, услышав знакомое имя. – Человек внизу на земле нуждается в нашей помощи. – Прекрасно, – говорит Кларенс. – Он болен? – Нет, – отвечает другой ангел. – Хуже. Он предался унынию. Сегодня ровно в десять сорок пять по земному времени этот человек всерьёз решится отринуть величайший дар Господа. – Самоубийство, – глубокомысленно поясняет Кас Дину, делая глоток, и Дин закатывает глаза. – Кларенс, – говорит другой ангел, – если ты хорошо поработаешь с Джорджем Бэйли, то получишь крылья. – Это тоже неверно, – бормочет Кас, и Дин в ответ пихает его ступнёй. Дин думал, что возненавидит этот фильм, но наблюдает за тем, как разворачивается сюжет, даже с некоторым интересом. Кас же с головой погрузился в происходящее, возможно, потому, что это история ангелов-хранителей, и да, пусть и с неслабой натяжкой, Дин подмечает собственное сходство с Джорджем и чувствует при этом некоторый дискомфорт. Джордж спасает жизнь своего брата Гарри ещё в детстве, а потом отдаёт ему все деньги, чтобы он мог поступить в колледж. Сам Джордж остаётся в тени, продолжая семейное дело. Не раз и не два Дин принимается жевать собственную щёку, как в нервном тике, видя, как Джордж по ходу фильма разваливается на части, теряя всё, что у него есть, как семейное дело Джорджа рушится у него на глазах. И Дин, и Кас полностью захвачены сюжетом к тому времени, как Джордж теряет последнюю надежду и идёт к мосту, чтобы распрощаться с жизнью. – Он этого не сделает, я так не думаю, – говорит Дин, грызя ноготь, когда Джордж становится на край моста. – Ну, это работа Кларенса – присмотреть за ним, – замечает Кас и, конечно, не ошибается: Кларенс прыгает в реку, чтобы отвлечь Джорджа от собственного прыжка. – Хех, – говорит Дин, когда Джордж срывается за Кларенсом. – Какова ирония. Ну, что охраняемый спасает ангела-хранителя. – Да, – странно говорит Кас, отводя взгляд в сторону. – Ирония. – Откуда ты взялся? – спрашивает Кларенса сборщик платы за проезд по мосту. – С неба, – отвечает он и обращается к Джорджу: – Мне нужно было действовать быстро, поэтому я и прыгнул. Я знал, что если буду тонуть, ты попытаешься спасти меня. Видишь, ты так и сделал, и так я спас тебя. – Ну и кто ты такой? – огрызается Джордж на экране. – Кларенс Одбоди, А-К-2, – отвечает Кларенс. – Одбоди… А-К-2. Что такое А-К-2? – Ангел второго класса. – Звучит знакомо, – дразнится Дин. – Не хватает ножа в грудь, – отвечает Кас, и Дин снова пихает его в ответ. – Эй, что это значит? – продолжает Джордж на экране. – Что ты там говорил? Почему ты хочешь меня спасти? – За этим меня и послали, – отвечает Кларенс. – Я твой ангел-хранитель. Дин отрывает взгляд от экрана и переводит его на Каса, замечая, как от мерцания телевизора блестят его глаза и как он поджимает и расслабляет пальцы ног. – Ну, ты похож на такого ангела, которого я и заслужил, – говорит Джордж. – Ты типа падший ангел, да? Что с твоими крыльями? Кас поворачивает голову и встречает взгляд Дина своим, полным чего-то горького и печального, и они долго смотрят друг другу в глаза, пока на экране продолжается разговор. – Я ещё не заслужил свои крылья. – Не знаю, так ли уже мне охота иметь рядом бескрылого ангела. – О, мне нужно их заработать, и ты мне поможешь, правда? Кас сползает ближе к Дину, а тот не знает, от алкоголя или же от близости Каса в теле чувствуется такая угольная тяжесть, словно он горит изнутри. – Конечно, конечно. Как? – Позволь помочь тебе. Кас кладёт лоб на лоб Дина – от него всё ещё пахнет холодом, улицей и чем-то тёплым и сладким – может, гоголем-моголем, может, чем-то другим. – По-моему, уже слегка поздновато, – говорит Джордж. – От меня больше толку мёртвого, чем живого. – Нет, ты не должен так говорить! Я не получу свои крылья с таким отношением. Ты сам не знаешь, что сделал. Если бы ты не… – Да, если бы не я, всем было бы лучше. Слушай, паренёк, иди и найди себе подопечного получше, ладно? – Нет, ты не понимаешь. Моя работа… – О, заткнись! Дин не знает, заснул Кас или нет; он дышит медленно и размеренно, и Дину бы не хватило мужества его разбудить. – Ты до сих пор считаешь, что, убив себя, сделаешь других счастливее? – Ну, не знаю. Думаю, да. Наверное, было бы лучше, если бы я вообще не рождался. – Что ты сказал? – Я сказал, что жалею, что появился на свет. – Дин, – шепчет Кас почти неслышно. – Прости. – За… – Дин ёрзает от удивления и возмущения, и Кас сонно отстраняется, чтобы посмотреть на его выражение лица. – Чёрт, за что, Кас? Если кто и должен просить прощения, то это я. В смысле, я… чёрт, я… – Кас наблюдает за ним, за его губами, и это должно бы отвлекать, но почему-то не отвлекает. – Я не хотел, чтобы ты уходил, – шепчет Дин, закрывая глаза при этом признании. – Когда ты вернулся к нам в бункер несколько месяцев назад… я никогда не хотел, чтобы ты… – Я знаю, Дин, – негромко перебивает Кас. – Я знаю. Они долго молчат; ничего не говоря, смотрят фильм, наблюдая, как Джордж видит жизнь окружающих такой, какой она была бы, если бы он не появился на свет. Дин смутно ощущает, что между ними должно происходить что-то иное, какое-то откровение. Ему хочется потянуться к Касу, оказаться ближе. В приступе паники Дин осознаёт, что хочет поцеловать Каса. И после того до конца фильма он не может прекратить представлять, как бы отреагировал Кас, если бы он сделал нечто настолько сумасшедшее. Отстранился бы, дёрнулся, уставился бы на него безумным взглядом, произнёс бы его имя несчастным, хрупким голосом. Собрал бы вещи, умчался бы прочь, не оглядываясь. Всего на мгновение Дин представляет, что позволил бы себе это, позволил бы себе Каса, и, как только эта возможность пробегает перед его мысленным взглядом, он отметает её, потому что он не может. Не может поцеловать Каса. Не может сделать ничего из этого. Кас не может остаться. Будь у их отношений саммари, оно бы заключалось в этой фразе. Это тупо и откровенно мазохистично – забывать об этом снова и снова. Дин поворачивается обратно к экрану с чувством пустоты внутри и со всё увеличивающейся незаинтересованностью наблюдает за тем, как Джордж осознаёт, что бы в городе изменилось без него. – Его брат, – вспоминает Дин с некоторой горечью. – Его брат бы умер, не спаси он его. Спустя какое-то время Джордж опускается на колени у могилы брата и о чём-то говорит с Кларенсом, но Дин больше сосредоточен на том, как Кас медленно стекает на него, словно горящая бумага до того, как превратиться в пепел. И, может, это из-за того, что он пьян, или из-за того, что он изголодался по этому, но он позволяет этому случиться, позволяет Касу полулечь на него. Наблюдая за тем, как Джордж осознаёт своё влияние на жизни и мысли других людей, Дин с горечью думает, что в настоящей жизни такое не сработает. Нельзя просто так получить сверху ангела, который покажет тебе, какой ты охренительно выдающийся и насколько ты заслуживаешь жизни. Так не бывает. Кроме тех случаев, с теплом думает он, опуская взгляд на тёмные волосы Каса, когда это всё-таки случается. В итоге Джордж возвращает себе семью и деньги, а на Рождество получает от Кларенса подписанный экземпляр своей любимой книги. Звонит колокол, и его младшая дочь говорит: – Знаешь, папочка. Учитель говорит, что каждый раз, когда звонит колокол, ангел получает крылья. – Так и есть, – говорит Джордж, широко улыбаясь и глядя в потолок. – Так и есть. Молодец, Кларенс! Фильм сменяется титрами, и Дин таращится на незнакомые уползающие вниз имена. Кас уже определённо спит, всё ещё поджимая колени к груди, положив голову Дину на плечо и поджав босые пальцы ног. Где-то в доме двенадцать раз тихо бьют часы – полночь, и Дин тепло улыбается. Он не может решиться разбудить Каса, так что просто тянется за ближайшим одеялом и накрывает их обоих, чувствуя глубоко внутри что-то тихое и спокойное. Что-то мирное, тёплое, что-то… правильное. – С Рождеством, Кас, – шепчет Дин, целуя его в макушку, и проваливается в сон.