На самом деле

На самом деле никто не понимал для чего это нужно. *** Мальчишка за окном ловко запускает игрушечный самолет на задний двор соседки. Девочка его ровесница, но обогнала всех мальчишек класса в росте на пять и шесть десятых сантиметра! У нее кудрявые черные волосы, а глаза блестят хитрым огоньком. Девочка прекрасно понимает свою власть, и потому не позволяет мальчишке зайти на задний двор, а выносит самолет сама, показывает ему язык и велит больше никогда здесь не появляться. Жесткая роковая красавица одиннадцати лет – что может быть страшнее. Мальчик понуро плетется с бесполезной игрушкой домой. Одри провожает его сочувственным взглядом. Усмехается грустно. В руках у нее пакеты с продуктами, за спиной тяжелый ранец набитый красками, кисточками, альбомами и учебниками. Рядом бредет какой-то студент, вызвавшийся помочь ей с сумками. Одри постоянно помогают. Один, другой, третий. Однажды она плюнула и перестала запоминать их имена. Им в любом случае не придется провожать ее долго: рано или поздно всем надоедает. - Бедняга, - усмехается студент, тоже наблюдавший за сценой с самолетом, - нелегко ему придется, а? - Да, - кивает Одри, - совсем нелегко. Они идут дальше в молчанье. Смешной студент и рыжая красавица с очень грустными глазами. Она думает: «На самом деле тебе не нужен был самолетик. Просто стоило подождать». В детстве разница в три года кажется невыносимой пропастью. Ему тринадцать, ей шестнадцать, и мальчик выглядит несмышленым коротышкой в ее глазах. Милым, добрым, веселым коротышкой. А ведь на самом деле ему просто следовало подождать… Они шли бы сейчас рядом. Одри и угрюмый упрямый Тед. Он казался бы ей таким взрослым, таким серьезным и сильным. Страшно даже представить! А ведь всё чем она занимается дни и месяцы напролет – это представляет. Представляет свою жизнь, повернись все иначе. Представляет, как помогала бы Теду готовиться к экзаменам в университете. Представляет, как однажды удивилась бы тому, что Тед за лето сильно вытянулся. Представляет, как они шли бы этой улицей, и Тед помогал бы ей с сумками. Мимо проехала полицейская машина с включенной сиреной. Одри и студент не обратили на визгливые зазывы никакого внимания. Так теперь случалось часто. Очень часто. Слишком часто, чтобы можно было еще волноваться. На стене Здания Муниципалитета старый дворник в синей униформе отдирал со стен цветное граффити. Зеленное дерево с обугленными черными корнями. Под деревом наполовину стерся лозунг: «Верни Истоки!». - Идиоты, - фыркнул студент, - «Верни истоки»?! К чему это все? Будет дерево, не будет его, кому какое дело, а? Одно дерево кислорода не сделает! – процитировал студент слова мэра в последнем его выступлении. Одри поджала губы. Если ты студентка на стипендии, следует держать некоторые свои мысли при себе. Особенно о деревьях. Студент, не подозревая о девушке ничего дурного, следовал дальше. В вечернем освещении города он казался еще более щуплым, чем был. Тем не менее, некоторые прохожие стайки девиц оглядывались на него с восхищением, и Одри думала, что, наверное, ничего не понимает в мужской красоте. Она вообще мало понимала в этой жизни. Распрощавшись со студентом на пороге своего дома, Одри закрыла дверь и тут же стремительно прошла на задний двор. Старые рисунки были стерты со стен, но иногда ей чудилось, что она все еще видит силуэты деревьев за белой известкой, и на душе становилось спокойнее. Было ведь время, когда мечтать о них не считалось преступлением? Возможно, это время когда-нибудь вернется. «На самом деле… на самом деле я полюбила тебя вовсе не из-за дерева». Газон пах пластмассой и металлом. Одри провела пальцами по искусственной траве и тут же испытала страшное, подступающее к горлу тошнотой, отвращение. Она слышала отрывки вечернего телеэфира из зала, где родители ужинали искусственно выращенной индейкой с искусственно выращенным брокколи. «Из лучших био-лабораторий города», - заверяла реклама. Ведущий новостей говорил о строительстве нового центра развлечений с особенным тропическим микроклиматом, говорил о презентации нового автомобиля класса люкс, о работах над трещинами в куполе, о беспокойствах жителей о повышение налога на «старость», о многом, в общем-то, говорил, кроме самого главного. Диктор и словом не обмолвился о Деревьях. Одри закусила губу, чтобы не заплакать. «На самом деле, всем наплевать» - подумала она, а потом далеко где-то в центре города прогремел взрыв, и вой полицейских сирен зазвучал со всех сторон. Войска немедленного реагирования выехали на вызов, заглушая шумом тяжелые мысли, и слезы, и даже сами воспоминания. *** - Верни истоки! Верни истоки! Человеку - воздух! Человеку - воздух! Верни истоки! – скандировала толпа молодежи на площади возле искусственной речки. Площадь горела. Люди взрывали самодельные гранаты, вооружались вырванным у полицейских оружием, жгли на высоких постаментах флаги города и водружали новый флаг зеленого дерева с обугленными корнями. Они не начинали беспорядков, но с удовольствием их поддерживали. - Им не надоело? – рявкнул Билли Сержант, некогда студент факультета журналистики, а ныне командир небольшого отряда «Обороны», - Штурмовать нас каждый день?! Лучше бы эвакуировали эту часть города и взорвали бы к черту с воздуха! - Они не могут, - буркнула влюбленная в него по уши бывшая учительница младших классов Минди, - некуда эвакуировать. Тем более купол не выдержит сильного взрыва, им придется сломать его. - Все равно. За четыре года я бы придумал что-нибудь получше еженедельного штурма. В конце концов, отдали бы нам к чертям этот центр, и жили бы мирной жизнью, закрывая на очевидное глаза. Идиоты! - Оно всем ясно. - И эти дурни тоже хороши, - Билли кивнул на дерущуюся молодежь по ту сторону стены сопротивления. Они не были настоящими членами «Обороны», и пожалуй приходили на митинги исключительно от скуки, чем немало раздражали настоящих защитников Дерева. Раздражали особенно тем, что будоражили почем зря правительственные отряды, дежурящие возле линии сопротивления, и этим вынуждали «Оборону» растрачивать силы на незапланированные мелкие стычки с солдатами, вместо того, чтобы мирно нести положенный караул. Вот и сейчас, полицейские открыли стрельбу по митингующим, но небольшая группа оперативников начала целиться на баррикады, грозясь задеть Билли и его отряд. Парень устало поморщился, зная, что здесь нельзя давать и малейшего спуску. Скомандовал: - Минди, доставай гранаты! Огонь! А потом все тонуло во взрывах. «Оборона» гордо держала за собой район бывшего центра, правительство пыталось отвоевать его обратно, и казалось в дыму, пыли, криках и вое сирен все забывали, за что именно они борются. *** Молодой человек, одетый по последней полевой моде в пуленепробиваемую куртку и широкие военного типа бриджи вышел из небольшого криво построенного оружейного склада и отдышался. Их «Революция», их «Оборона» затянулась на долгие четыре года, и в этом было что-то определенно неправильное. Неправильное, как со стороны властей, не способных справиться с кучкой забаррикадировавшихся студентов, так и со стороны обороны, слишком свыкшихся с надобностью убивать и защищаться. Каждый год их становилось все больше – это правда. Появлялись подпольные собрания. Политические деятели. Люди нашивали себе на обратную сторону рубашки эмблему «Обороны» и скандировали: «Нам – Воздух!». Когда Тед отправлялся за древесным семенем к сумасшедшему старику, он хотел совсем не этого. Чего он хотел? Теперь и не вспомнить. За четыре года тринадцатилетний мальчик, схватившийся за автомат и решивший охранять росток будущего трюфельного дерева до последней капли крови, вырос, вытянулся и как-то затвердел. Он прошел через толпу незнакомых почему-то присоединившихся к нему людей, задаваясь вопросом, мучившим его каждую ночь: «Что дальше?». Что будет, когда посаженное им дерево вырастет, когда его корни уйдут глубоко в землю, а крона достигнет самого купола, что тогда? Что все они будут делать? Эти люди, перемазанные сажей и маскировочным гримом, эти безумные герои, бьющиеся за неведомый им незнакомый мир, думают ли они о будущем? Верят ли во что-то? Тед не был политиком, не был солдатом, не был даже и ребенком. Он просто оберегал данное сумасшедшему старику слово, с ревностью и упрямством, за которое мать так часто звала его «ослиными ушами». Временами Теду казалось, что в случившемся есть еще причина. Нечто, побудившее начать его войну с режимом. Нечто, кроме завещания умирающего банкрота и нечто, кроме растирающейся за городом радиоактивной пустыни. Дерево. Оно было ему важно еще до того, как превратилось в хрупкий зеленый росток. До того как стало символом сотен разных, таких непохожих друг на друга людей. "В этом проблема", - думал Тед. В беспрерывной войне на баррикадах, окруженные бессильным, но злостным неприятелем, сидя на взрывчатке, заложники и террористы в одном лице, они, служители «Обороны», забывали прошлое. Забывали важные вещи, простые вещи. И более всех забывал Тед. - Здравствуй, командир, - приветствовал его Лютый, мужчина некогда служивший О’геру, но потом, по неясным причинам, переметнувший на баррикады. Он долго и терпеливо добивался доверия много более молодых, чем он, людей, студентов, представителей богемы, бунтарей и вчерашних начинающих политиков. Окончательно же ему до сих пор верил только Тед. Такова плата за клеймо «шестерки мэра». Лютый был не единственным, кто звал Теда командиром, но, пожалуй, первым, кто вкладывал в это звание священный, почти сакральный смысл. Когда дерево окрепло, и «Оборона» из затянувшегося митинга переросла в настоящее маленькое войско, шестнадцатилетнему Теду пришлось потесниться в роли негласного лидера перед более опытными и знающими авторитетами. Лютый встал на защиту мальчика, навел порядок в разрозненных рядах недавнего студенчества и со знанием дела подошел к военной дисциплине, укрепив тем самым позиции Теда в качестве предводителя растущей «Обороны». Тед многим был ему обязан. Но по-прежнему не знал, чем заслужил преданность мужчины? - Слушаю, - отозвался Тед коротко на приветствие Лютого. Его правая рука никогда не здоровался с ним без лишней надобности. - Пришла кодировка о следующей поставки провизии. Кое-кто говорит: код поменялся. Ну, будто его тщательно пытались сделать схожим нашему, но не уловили некоторых тонкостей. - И что же? Игнорируйте. - Если мэр готовит засаду, неплохо было бы застать его врасплох на его же поле. Тед только хмыкнул, выказывая и одобрение остроумной идее, и некоторые сомнения по поводу ее необходимости. Наконец сказал: - Мы храним Дерево. Незачем лишний раз выставлять себя агрессорами. Я слышал взрыв, Лютый. Что произошло? - А, это, - Лютый поморщился, - это не мы. В городе зреет группировка под знаменами «Обороны». Буянят по мелкому, но иногда собираются в большие группы, и начинается бедлам. Наш человек из мэрии старается приструнить молодежь, но эти школьники и своих-то мозгов не имеют, куда им к чужим прислушиваться? - Мирное население пострадало? - Хрен их знает. Нам докладывают, что нет. Тед понимал неуверенность Лютого. С недавних пор внешняя разведка «Обороны» упорно не хотела считаться с теми, кто оставался на баррикадах. Они докладывались идейному лидеру и командиру с должным почтением: мол, все хорошо, почва готовиться, внутренний управленческий строй города трещит по швам от народного недовольства и грядущей Революции. Но Тед прекрасно понимал, что люди, ведущие его людей за линией «Обороны», видят в нем и в его отчаянном войске только символ, за которым скрыт молодой, несмышленый ребенок и кучка радикально настроенной молодежи. Он даже понимал, что приверженность идеям Дерева для тех, кто правит бал за линией сопротивления, является лишь удобной необходимостью, чтобы подмять власть под себя. Партия недовольных существовала и до Дерева, и до путешествия Теда за купол, даже до его рождения. Они хотели свергнуть мэрию, и тут были солидарны с «Обороной», но вряд ли эти серьезные люди в костюмах, галстуках, никогда не державшие в руках автомата, всерьез верили, что одно Дерево изменит мир. Зато оно могло изменить равновесие сил и хорошо смотрелось на новом городском флаге. Что Тед мог поделать? Он был заперт в кольце сопротивления, его единственной защите и тюрьме, выйди из которой, он тут же был бы растерзан мэрий, приверженцами консервативных убеждений, теми несчастными, чьи близкие пострадали при первых терактах. Тед еще ни разу не убил человека лично, но осознавал, что кровь на его руках никогда не отмоется. Он нес ответственность за каждое убийство во имя убеждений «Обороны», за каждого идиота-школьника возомнившего себя революционером и застреленного полицейским на митинге. - Скоро будет собрание, - напомнил Лютый, замедляя шаг и позволяя Теду уйти вперед, - юго-восток трещит по швам. Людей навалом, но боеприпасов не хватает. Если О’Гер прознает о нашем бедственном положение, апрель прошлого года повториться. Тед кивнул. Он помнил, как спецподразделение городской армии пробилось сквозь баррикаду в южной части «Обороны». То было самое кровавое из когда-либо случавшихся в черте города побоище. Кровь ручьями стекала в канализационные трубы, убитые закрывали телами асфальт, но самым тяжелым было возвращение мертвых родным. Единственный раз, когда мэрия согласилась пойти на уступки, и позволила грузовику с мертвецами выехать из линии сопротивления в городскую черту, без опасности быть взятыми под арест или убитыми. Это впрочем, не помещало правительству сразу после соблюдения положенного траура, ополчиться на «Оборону» с удвоенным рвением. Черт возьми, Тед не мог их за это ни в чем обвинить. Но и сам поклялся никогда больше не допустить подобного. Где-то далеко снова раздался взрыв и вой сирен. На этот раз в линии «Обороны», но Тед посчитал, что Лютый сможет справиться нынче и сам: нападения, стычки, небольшие баталии случались каждый день. Теду нужно было думать о многом, поэтому он позволял назначенным командирам взводов самим выигрывать маленькие сражения. Большие же сражения он позволял выигрывать… впрочем, не было у них по-настоящему больших и по-настоящему выигранных сражений. Сплошные агонизирующие танцы на пепле детской мечты. Тед миновал караул в самом центре сопротивления, и вошел в стеклянную оранжерею, где нежилось, в поддерживаемом мягком климате и влаге, Дерево. Вокруг оранжереи ласковым кольцом обвивался красный венок из взрывчатки. Всякий раз ,когда Тед смотрел на него, ему становилось не по себе: взрывчатка могла в случае чего уничтожить весь их город, а главное купол, лишив людей нормального воздуха и шанса дожить до второго рождения земли, о котором так самоотверженно кричала «Оборона». Увы, поначалу взрывчатка была единственным их щитом от городской армии. Их бы растоптали, прежде чем они успели поднять над городом свой флаг, не будь вокруг Дерева этого смертоносного венца. Но он и теперь наводил на Теда страха. Тед прошелся по мягкой почве. Дерево было выше его ростом. Четыре года, как никак. Белый ствол покрывался первыми следами будущих черных пятен, сердцевина распускалась рыжим мягким пушком. Цвет кроны заставлял сердце щемиться от забытого, выброшенного из головы за недостижимостью, образа. «Одри, Одри… Вспоминаешь ли ты Теда? Мечтаешь о деревьях, или посчитала глупого влюбленного в тебя мальчишку злодеем и террористом, как сделали это многие? Винишь себя? Винишь меня? А Одри ли тебя звали?». Тед присел рядом с Деревом на корточки. Прижался лбом к стволу, ощущая приятную шероховатость коры. Болезненно сморщился. Дерево было дорогим ему другом, единственным смыслом позволяющим держаться, обещанием и воспоминанием. Но все-таки Тед ненавидел Дерево всем сердцем. Ненавидел за революцию, за «Оборону», за кровавый апрель, за сумасшедшую сказку о Лораксе, в которую он поверил, за увядшего от старости старика. - Если только, - прошептал Тед и замолк. «Одно дерево кислорода не сделает». Тед услышал это высказывание несколько месяцев назад и долго смеялся горьким удушающим смехом. На самом деле… на самом деле, он боялся, что это действительно так. *** Чай остыл. Блинчики иссохли. Черноволосый юноша ехидно улыбнулся и царски развалился в не по-царски старом потрепанном кресле. Снял широкополый зеленый цилиндр, посмотрел на сидящего рядом рыжего мужчину в кричащем оранжевом костюме. И сказал, растягивая лениво слова: - На самом деле, этого следовало ожидать, друг. - Но… - мужчина сжал в руках фарфоровую кружку и вздрогнул от грома взрыва, сотрясшего стены пустующей квартиры - Но… как же… дерево? Оно растет, оно уже совсем большое! Я не понимаю! - Нечего тут понимать, Лоракс, - потянул юноша, отпивая ледяной чай, - ломать, не строить. Одним деревом дела не поправишь. - Все должно было разрешиться само собой. Глянь на меня! – мужчина всплеснул руками, и кружка, упав на пол, разбилась вдребезги, - разве я был таким? Разве ты был таким?! Они должны были вернуть миру воздух, природу, зелень, а не людей убивать! - Они и возвращают, - отозвался юноша миролюбиво, - как могут. Без магии, без чудес, без всякой надежды на успех, но возвращают. Возделывают свой сад. - Это неправильно. - Как раз таки правильно. Юноша встал и подошел к окну. Сложил за спиной руки. Едва слышно прошептал: - Если только. И повернулся к собеседнику. - Разве не это ты имел ввиду, друг? «Если только». Если только хватит сил, если только наберешься храбрости, если только сумеешь постоять за новый мир. Впрочем, ты мог бы щелкнуть пальцами, и подобно герою моих историй подарить маленькому Теду много-много трюфельных семечек. - У меня нет больше магии, - ответил Лоракс неохотно, - дерево выросло, и я вернулся, но магии не осталось. Ума не приложу, почему. - Вот как. Юноша хмыкнул понимающе, оскалился в нарочито широкой улыбке. - Тогда я угадал все правильно: мир вернется, если только он перестанет быть нашим, друг. Пусть уж строят, как могут. Нам остается наблюдать. - Боюсь, что так, - отозвался мужчина, тоже встал, старчески крякнул, и заметил, - умерев, ты сделался еще хуже живого. Неужели тебя ничуть не мучит совесть? Юноша задорно рассмеялся: - Настолько я, выходит, плохой. - Да, уж. Чаю будешь? - Буду. И юноша снова уставился в окно, наблюдая за разрываемым войной миром, созданным им, но отныне ему не принадлежащим. Вопреки крови, взрывам и крикам, на душе было спокойно, а в глазах светло. На самом деле, Уанслер верил - все будет хорошо.