Канарейка в подарок.

Кто-то сказал, что с приходом тепла в наш город вернутся птицы. Живущие в своем мире, они лишь изредка будут сидеть на моем подоконнике и стучаться в стекло. Наполеон без спроса принесет мне клетку, а в ней — маленькая желто-серая птица с четверть ладони. «Это кенар» — скажет. — «Он будет жить у тебя». «Но...» «Никаких "но". Чтобы потом ты мне не говорил, что я о тебе не забочусь.» Поцелует украдкой и уйдет, не желая всё время "торчать в этой чертовой дыре". А я останусь, провожая его взглядом из-за окна и абсолютно не зная, что же делать с этим внезапным подарком. Кенар будет жить на подоконнике в кухне, где за двойным стеклом белёных окон хорошо видно открытое небо. Примерно через неделю в наш город вернется солнце, заголубеет воздух, перетянув серые тучи как одеяло куда-то на запад, где по вечерам, на площади, гудят громкоговорители, льется музыка и звенит мальчишечий смех. Я всегда любил такие моменты, сидел на подоконнике, постукивая костяшкой пальца по оконной раме в такт звучащей в голове мелодии. «Точно, ненормальный» — так Наполеон говорит. Он вернется. Выманит от окна в спальню, где, погасив свет, будет целовать и гладить меня, пока не настанет утро. Я буду слушать его сердцебиение и замирать. Он — перебирать мои кудри и улыбаться. Я никому не расскажу о его нежности, о том, как он закрывает глаза перед тем, как прикоснуться губами к моим запястьям, о том, как боится перестать быть для меня Всем. Но, в прочем, меня об этом никто и не спросит. Он уйдет, накинув на голое тело рубашку и застегивая на ходу мелкие, непослушные пуговицы. «Ты придешь еще?» — спрошу, не открывая глаз. «Может.» Наполеон коснется губами моего виска, щекоча кожу щек своими волосами. Не открывая глаз, услышу, как хлопнет входная дверь. Как за стеной, проснувшись, перепрыгивает с жердочки на дно клетки желто-серая птица.