Один день Джона Уотсона

Снег хлопьями падал с неба. Так быстро, словно каждая из снежинок, идеальная и неповторимая, должна была замести следы трагедии как можно скорее. Сотни тысяч уникальных снежинок ложились на узкую горную дорогу, укрывая её, подобно ватному одеялу. Белый Ленд Ровер мог слиться с этим «одеялом», если бы не его чёрная изнанка: словно огромный жук, он лежал вверх дном на обочине. Его колёса-лапки по инерции вращались вокруг своей оси. Сила столкновения с выступом скалы выбросила Шерлока из машины на несколько ярдов. Он лежал на спине, и пасмурное небо отражалось в его прозрачных невидящих глазах. Кровь, хлынувшая из разбитого затылка, мгновенно окрасила алым снег под его головой. Джон медленно подошёл к Шерлоку и лёг рядом. Затем, повернувшись, склонился к его окровавленному лицу и мягко поцеловал в остывающие губы. Распахнув рот в немом крике, Джон просыпается и в ужасе таращит глаза в потолок. Холодными пальцами касается своего рта, желая продлить ощущение чуть тёплых губ Шерлока. Пальцы Джона быстро согреваются, и он постепенно приходит в себя. Очередной день сообщает о своём наступлении криками соседских детей на улице. — Мне снятся одинаковые сны, — говорит Джон, утыкаясь лицом в подушку. — У меня совсем нет фантазии. Кряхтя, он встаёт с постели, разминает плечо и идёт в ванную. «Мне снишься ты», — пишет Джон в углу запотевшего зеркала, пока бреется. Быстро стирает и пишет то же самое ниже. Шерлок мёртв. Так или иначе, его смерть нельзя было отменить ни тогда, ни сейчас. И всё равно невозможно поверить. Это невыносимо: просыпаться каждое утро и продолжать быть Джоном Уотсоном, зная, что Шерлока нет. В каждом прожитом дне нет смысла. Стоит признать, что особого смысла не было и раньше, но, глядя на людей, собак, небо, машины, Джон видел их цвета, чувствовал запахи, ощущал текстуру предметов и определял каждую вещь. Теперь ничего этого нет. На самом деле монохромное зрение, отсутствие обоняния, нетактильность — сущая чепуха. Есть же слепоглухонемые люди. И живут себе. Так в чём же дело? Почему вдруг так явственно ощущает Джон своё сердце? Как правило, люди редко задумываются, из чего они состоят, пока тот или иной орган не проявляет себя. Кариес или отит, воспаление гортани, язва желудка, камни в почках, геморрой, наконец: каждый орган в теле может причинить боль. У Джона болит сердце. Сначала временами, потом чаще и сильнее с каждым разом. Да прямо сейчас, пока Джон идёт на кухню, оно сжалось, кажется, до размера теннисного мяча. Джон, вцепившись обеими руками в спинку стула, ждёт с минуту, когда боль отпустит. В гостиной звонит телефон, а настенные часы в кухне громко отсчитывают одну секунду за другой, пока Джон пьёт несладкий чай. Многолетняя привычка не употреблять сахар и не курить не помогла снизить уровень сахара в крови самого Джона, но зато в свои 47 он совершенно не толстый. Сегодня пятница, значит, Джона ожидает восьмичасовая смена. Значит, сегодня тот второй день в неделе, когда Джон чувствует себя нужным хоть кому-то. Он встаёт из-за стола, ставит кружку в раковину, затем идёт в прихожую и стоит перед зеркалом, заклиная своё отражение прожить ещё один день. Просит дотянуть до вечера. Потом долго возится со шнурками, портфелем и плащом. Телефон в гостиной звонит в четвёртый раз, когда Джон выходит на улицу. Он знает, что звонит Сара, но никакая сила и, тем более, женщина не заставит Джона ответить. В день, когда Шерлок умер, Джону позвонил Майкрофт. Это был вечер, и дождь лил, как из ведра. Джон сидел в кресле и читал. Майкрофт сказал, что Шерлок ехал к нему и родителям в Оклахому и разбился по дороге. Спустя полминуты молчания будто окаменевшего Джона, Майкрофт с искренней болью в голосе добавил, что Шерлок был мёртв уже почти сутки. А когда Джон, прочистив горло, спросил адрес, куда ему приехать, Майкрофт ответил, что никуда ехать не нужно. Джону не позволили смотреть, как закапывают гроб с Шерлоком в землю. Его не желали видеть на похоронах. Джон даже не знает, где именно в Оклахоме могила человека, с которым он прожил шестнадцать лет, каждый год из которых был наполнен Шерлоком и только им, и музыкой, голосом, цветами и запахами, бурлящей кровью в венах, прикосновениями, любовью. — Чёртовых шестнадцать лет, Шерлок, — бубнит Джон, пока едет на велосипеде в больницу. Он с яростью крутит педали, увеличивая нагрузку на своё слабое сердце, нарочно не соблюдает правила дорожного движения, чтобы попасть в аварию, но в больницу приезжает без приключений. Во время первой операции что-то идёт не так, и сердце шестидесятилетнего Дэвида Купера останавливается. Джон вскрывает грудную клетку пациента и делает прямой массаж сердца: сжимает его в руках, заставляя биться. Джон хочет почувствовать этот ускользающий ритм в своих ладонях, это воплощение жизни. Может быть, тогда Джон тоже оживёт? К несчастью, ничего подобного он не ощущает, и только писк кардиомонитора оповещает, что мистер Купер снова жив. И будет жить ещё лет пятнадцать, если прекратит употреблять фастфуд. Джон снимает окровавленные перчатки одним движением и выходит из операционной. В холле покупает стаканчик кофе в автомате и отправляется на чёрную лестницу, чтобы покурить. На первый взгляд может показаться, что Джон крепкий и сильный, словно солдатик из металла: легко сжать в кулаке, но сломать невозможно. Однако, с другой стороны, Джон кажется маленьким и худым, с залёгшими тенями под глазами, с аккуратными ладонями и сединой в русых волосах. И он именно такой и есть — маленький, одинокий и никому не нужный. Чего боится Джон Уотсон? Бедности, одиночества, смерти? Нет. Джон боится, что однажды ему перестанет сниться Шерлок и он забудет, как тот выглядел, как звучал его голос, какой была его походка. Джон боится забвения. Он не может позволить Шерлоку исчезнуть, потому что это слишком жестоко. Потому что Джон не верит в Бога или переселение душ. Всё, что осталось у него от Шерлока, это память, и больше ничего! Что же делать? Что делать с этой болью внутри? Джон вскидывает руки и кричит, кричит изо всех сил про себя. Затем выбрасывает окурок и возвращается в больницу. Он идёт по коридору, всматриваясь в лица врачей, пациентов, их родственников, и размышляет, способны ли их сердца любить? Трепетать, заходиться в рваном ритме от боли, похоти, счастья? Вопросы остаются без ответов, потому что в действительности Джону всё равно: он отгораживается от людей своим несчастьем. Оперируя второго пациента по фамилии Перкис, Джон чувствует тяжесть мыслей о самоубийстве, преследующих его сегодня с утра настойчивее обычного. Перед глазами стоит образ письменного стола, в ящике которого лежит пистолет, подаренный Шерлоком девять лет назад. После обеда Джон звонит Саре, ещё трезвой и улыбчивой. Она зовёт его на ужин и просит принести джин. После развода Сара пьёт каждый день, звонит Джону по утрам, иногда плачет при встрече. Джон обещает прийти вечером и прячет пистолет в свой портфель. — Хреново выглядишь, — заведующая отделением хирургии Донован участливо хлопает Джона по плечу. — Спасибо, — улыбается Уотсон. — С утра неважно себя чувствую. — Заполни карту Перкиса, и можешь идти. — Спасибо, — снова улыбается Джон. Через полчаса он стоит у стойки администратора в банке, ожидая, когда ему принесут ключи от сейфовой ячейки. Все сокровища Джона: чековая книжка, пять тысяч фунтов стерлингов и рисунок Шерлока левой рукой, совершенно уморительный дракон, нарисованный на спор. Джон прижимает сложенный пополам листок шёлковой бумаги к лицу и вдыхает: ничем не пахнет. Да и может ли пахнуть рисунок десятилетней давности? Только в воспоминании Джон может воспроизвести запах корицы за ухом Шерлока, когда они сидели вдвоём у камина в один из редких спокойных вечеров. Прижимаясь к спине Шерлока, Джон поглаживал его соски и нашёптывал детский стишок про гения-леворучку, не умеющего ничего делать правой рукой. Шерлок, будучи правшой, утверждал, что левая рука его так же «гениальна», как и правая. Он схватил свой Молескин, лежащий на кресле, и принялся рисовать, игнорируя нарастающее возбуждение от ласк Джона. В конце концов, Шерлок едва успел отбросить ручку и блокнот, когда Джон уложил его на свою грудь. Позже Джон нашёл вырванный листок в мусорной корзине и понял, почему Шерлок так и не показал его: толстенькая сарделька с треугольным хвостом и лапами-бочонками весьма условно могла называться драконом. — Разве это справедливо, чтобы один-единственный человек был смыслом жизни для другого? — бормочет Джон, задерживая взгляд на рядах матово-серых ячеек. — Разве я давал на это согласие? Чёрта с два. Джон забирает деньги, прячет рисунок во внутренний карман пиджака и выходит из банка. В два часа дня на улицах Лос-Анжелеса пусто, но, возможно, Джон просто не видит никого, как всегда. Он направляется в супермаркет за Джином для Сары. Джином с большой буквы, потому что всё остальное у Сары названия не достойно. — Однажды ты мастурбировал, — говорит Джон и весело усмехается, глядя на полки с бутылками. Ставит одну и берёт другую, затем ещё одну. — Я застукал тебя! Ты был просто пунцовый от стыда, помнишь? Никогда не встречал людей, способных покраснеть всем телом. Весь, с головы до ног. Ты так стыдился, что у тебя даже не было сил спрятать фотографию, на которую ты смотрел, когда ласкал себя. Мою фотографию. Боже. Ничего более возбуждающего я не видел. Я медленно подошёл к тебе и поцеловал, помнишь? А потом перевернул на живот и взял без подготовки, там же, крепко прижимая твоё пылающее лицо к спинке кресла. — Иногда мне казалось, что я мог бы тебя сожрать, — шепчет Джон, пытаясь пройти мимо кассира, и выходит из магазина. Он так ничего и не купил. Джон не хочет идти к Саре. Он хочет, чтобы начался дождь, ливень, страшная гроза, даже ураган, какого ещё не видели на всём западном побережье. И чтобы молнии вспыхивали на небе, озаряя бушующий ливень. Чтобы все пальмы рухнули, сломанные шквальным ветром, а люди спрятались, а Джон побежал бы бегом, притягивая беду. И молния ударила бы прямо в него, и всё бы закончилось. Но синоптики обещали, что на выходных будет ясно, да и не бывает в марте гроз. Джону душно. Он стягивает плащ и шагает к заливу. В минуты отчаяния, когда ему хочется вопить, он всегда идёт к морю. В это время года на городских пляжах никого нет, и можно кричать, и кататься по песку, и плакать навзрыд — всё, что душе угодно. Свидетелей не будет. Джон знает это наверняка. Джон, который внешне спокоен, твёрд, как кремень, мужественен, как настоящий солдат, знает об истериках всё. — Ты когда-нибудь видел, как скрещивают деревья, Шерлок? — Джон садится на холодный песок и загребает его широко расставленными пальцами, словно окапываясь. — У нас был дом на юге Англии и большой сад. Мой отец выращивал фруктовые деревья: абрикосы, вишни, яблоки. Много всего. Однажды отец позвал меня в сад: в руках у него была толстая ветвь сливы. Он сделал глубокий надрез в стволе восьмилетнего абрикоса и вставил в углубление ветвь сливы, заточенную клином на конце. Потом крепко обвязал белой бечевой вокруг. Плоды, что выросли на этом гибриде, выглядели как сливы, а внутри были оранжевыми, мясистыми и сочными, как абрикос. Я ел эти синие абрикосы из рук отца, пачкая его ладонь и свой подбородок сладким соком. Мне было восемь. Джон бросает круглые камешки в море, стараясь попасть в набегающие волны. — Когда ты долго живёшь с человеком, ты будто врастаешь в него, твои корни оплетают корни другого. И если оторвать этого одного человека от того, другого, жизнь второго заканчивается. Медленно, но верно. Джон встаёт с песка и быстро идёт к морю. — Почему я не говорил тебе о деревьях? Почему не рассказывал о своём отце? Почему я думал, что всё успею?! Мгновения жизни бесценны и неповторимы. Пожалуй, самую сильную боль вызывает ощущение именно неповторимости. Джон не допускает мысли, что может встретить другого человека и снова полюбить, но ведь теоретически это возможно. Только, кого бы он ни встретил, никогда и ни с кем не будет так, как с Шерлоком. Шерлок никогда не говорил Джону, что любит его, не говорил напрямую. В минуты особенной нежности он становился вплотную к Джону, громко сопел ему в висок и показывал обе ладони. Вот и всё признание. Джон брал его руки в свои и по очереди целовал. Вот и весь ответ. Шерлок говорил: «Не бойся глубины». Он брал Джона за руку и вёл в море, отплывая с ним на пол мили, и учил нырять. Он помог Джону преодолеть страх воды и научил плавать. Шерлок говорил: «Если я умру раньше, не хочу, чтобы ты вспоминал обо мне и грустил, не хочу, чтобы ты...». Закончить ему никогда не удавалось, потому что Джон затыкал его рот поцелуем или бросал в него подушки, или поражённо смотрел, или уходил. Беда в том, что Джон никогда не пытался представить, что будет с ним, если Шерлок умрёт. Люди не принимают мысли о смерти всерьёз, пока живы. Иногда Джон часами сидит в своей спальне и вспоминает. Он закрывает глаза и смотрит на Шерлока снизу вверх, сверху вниз. Вот его большие ступни и длинные ноги, обтянутые дизайнерскими брюками, худой живот и красиво вылепленная грудь под кремовой рубашкой. Затем шея, практически в любую погоду обмотанная синим (зелёным, серым, кирпично-красным, голубым в чёрную полоску) шарфом. Аккуратная голова с копной каштановых кудрей. Гениальная голова и сексуальный затылок. Джон спрашивает себя, разве затылок может быть сексуальным? И широко улыбается, мысленно поворачивая Шерлока к себе спиной. Смотрит на широкие плечи, угадывая под рубашкой острые лопатки и линию позвоночника. Дальше поясница, идеальной формы ягодицы и безволосые бёдра. Когда Шерлок снова лицом к Джону, он уже без одежды. Джон смотрит снизу вверх, отмечая каждую родинку на теле, жёсткие волосы в паху и мягкие волоски внизу живота. Затем пупок и маленькие соски, широкие ключицы, едва заметный кадык и гладко выбритый подбородок. Губы, нос, скулы и глаза. На глазах Джон останавливается и переводит дыхание. Джон видит сотни людей за день, за всю жизнь перевидал тысячи. У Джона прекрасная память, но он не может вспомнить ни одного человека, у кого были бы такие же глаза, как у Шерлока. Неповторимый цвет — все оттенки моря, неповторимая форма идеального миндаля, неповторимый взгляд. Острый и проникновенный, тёмный от страсти или гнева, нежный и почти детский. — Шерлок, ты неповторим, — шепчет Джон, растирая песок между пальцев. — Я никогда не мог тобой насытиться. И не смог бы. В конце концов, твоя смерть ничего не меняет — мне всегда было недостаточно тебя. Джон подходит к воде и смотрит, как садится солнце, и думает, что у него есть, по крайней мере, шесть часов, чтобы проститься со всем миром. Джон не питает иллюзий: он не нужен этому всему миру, с точки зрения масштабов Вселенной, Джон — букашка, и его смерть ничего не изменит. Но сейчас, в эту самую секунду, когда волны одна за другой мягко ложатся на носки его коричневых ботинок, Джон понимает, что этот мир нужен ему, он всё ещё его часть. Но это ощущение принадлежности длится мгновение и тут же отступает, оставляя после себя бесконечное одиночество. Джон всё решил ещё утром. Тянуть время бессмысленно. Когда на пляже становится темно, Джон идёт к Саре. Он задаёт себе вопрос: почему он до сих пор к ней ходит? Сара не была его врагом, но и другом её назвать сложно, не смотря на знакомство длиной в двадцать с лишним лет. Когда-то Сара была врачом (они с Джоном учились вместе в медицинском, ещё в Англии), но потом вышла замуж, родила сына и с тех пор о профессии не вспоминала. Когда четыре года назад Джон и Шерлок переехали в Америку, Сара последовала за ними. Ни для кого не было секретом, что она всегда любила Джона Уотсона. Со временем, даже Шерлок с этим смирился и почти не ворчал, когда Джон приходил к Саре раз в неделю. Сара открывает дверь и с улыбкой обнимает Джона. — Как здорово, что ты пришёл. — Вряд ли, — отвечает Джон, отстраняясь. — Я не принёс Джин. Сара смешно подмигивает и за руку тянет в дом: — Я знала, что ты забудешь и купила сама, — Сара уже немного пьяна. Джон на ходу стаскивает ботинки и проходит в столовую, по привычке оглядывая всё помещение. Он подходит к сервированному на двоих столу и нетерпеливо поднимает крышку фарфорового блюда. Внутри жаркое с овощами, Джон раздувает ноздри, вдыхая аппетитный запах: оказывается, он очень голоден, но Сара не спешит ужинать. Она включает Этту Джеймс и кружит по комнате, не сводя с Джона глаз. Сара редко говорит Джону, как плохо тот выглядит последние полгода. Он нравится ей любой, даже такой, как сегодня: усталый, измученный и сильно постаревший. Более того, сегодня, кажется, он нравится ей больше всего. — Чем ты занималась, дорогая? — спрашивает Джон, улыбаясь одними глазами. — Наконец привела дом в порядок, дорогой, — отвечает Сара, поводя плечами и возвращая улыбку. Она очень любит их старую игру в супругов. Двадцать пять лет назад эта игра чуть не привела их к зданию мэрии. Джон передумал в последний момент. — Даже приготовила ужин. — Похвально. Только если мы сейчас же не начнём, я умру от голода. Джон кладёт ладонь между лопаток Сары, чуть подталкивая её к столу, затем задвигает за ней стул. Он молча ест, пока Сара рассказывает о своём дне, ничем не отличающемся от других, ругает современную молодёжь, в том числе собственного сына, которого считает идиотом. Джон согласно кивает на каждое слово, замечая, что Сара не прикасается к еде и очень много пьёт. Это плохой признак: когда Джон будет уходить, она непременно закатит сцену, но внезапно Сара встаёт из-за стола и, сменив пластинку, протягивает руку. — Давай потанцуем, — просит она, и Джон, который не любит танцы, и Саре об этом известно, соглашается. В последний раз. — Я хочу вернуться в Лондон, — Сара прижимается к Джону. — Мне всё здесь осточертело. — Это замечательная мысль, — равнодушно отзывается Джон. — Поедем вместе? Джон чуть отстраняется, и на лице его грустная улыбка. — Я не могу. — Почему? — А какой в этом смысл? — Начать всё заново. — Глупости. Мне нечего делать в Англии. И поздно что-либо начинать. Сара пристально смотрит на Джона и, кажется, начинает злиться. — Ради бога, Джон, никогда не поздно попробовать жить по-другому. Джон хмурится: — К чему ты это говоришь? Ты знаешь, что я не люблю Лондон. Когда Шерлок предложил переехать... — Джон обрывается на полуслове, замечая, каким гневным становится выражение лица Сары. — Ну, конечно: Шерлок! Кто же ещё? «Шерлок думал», «Шерлок предложил», «Шерлок сказал» — кругом один только Шерлок! — кричит Сара. Джон отступает на шаг, глядя на разъярённую женщину, едва узнавая в ней свою подругу. — Когда же это закончится, Джон? Шерлок умер восемь месяцев две недели и семь дней назад! Видишь, я считаю! А ты всё твердишь его имя и не успокоишься. — Прекрати, — глухим голосом просит Джон. Его кулаки медленно сжимаются. — Это ты прекрати! Ты ведь всегда хотел быть нормальным, как все. Если бы ты остался со мной тогда! — голос Сары срывается. — Мой сын мог бы быть твоим, это могла быть наша семья! Мы были бы счастливы. Но ты оказался грёбаным педиком... Шерлок — фальшивка, он был для тебя замещением нормальной жизни... Закончить Саре не удаётся, потому что Джон мгновенно нависает над ней с перекошенным от ярости лицом. — Замещением?.. — выдыхает Джон. Сара испуганно моргает, осознавая, что перегнула палку, но отступать больше некуда — она упирается в стену. — Шерлок — моя душа, моё тело, мой воздух! — кричит Джон. И это первый раз, когда он повышает голос на свою единственную подругу. — Мы были парой, и любили друг друга. Мы прожили вместе шестнадцать лет. Это ты называешь «замещением»? — Прости, — еле слышно отвечает Сара. — Прости меня. Чёрные от потёкшей туши слёзы катятся по её щекам. — Мне очень жаль, Джон, — голос Сары полон раскаяния. — Я знаю, что ты любил Шерлока больше, чем кого-либо. — Я устал, — обречённо говорит Джон, опуская руки вдоль тела. — Я устал без него. Сара медленно сползает по стене и садится на пол, вытянув ноги. Джон, последовав её примеру, садится рядом и долго молчит. — Знаешь, я ведь тоже любила его, — продолжает Сара. Она сейчас очень пьяна, но Джон знает, что подруга не лжёт. Это Джон был обычным и ничего из себя не представлял, как считает он сам. А Шерлока любили все. — Я рассказывал тебе, как познакомился с ним? — спрашивает Джон. Сара закатывает глаза: — Тысячу раз. Лучше дай мне покурить. — Нет! — восклицает Джон. Достаёт зажигалку из кармана серых брюк. Сара склоняется к его руке с зажигалкой, лежащей на бедре. Джон медленно поднимает руку и Сара тянется за ней. — Всё неправда, что я говорил. — Неужели? — Сара глубоко затягивается и безразлично смотрит на бежевую стену напротив. Саре всё равно. — Всё неправда. Это было не на дискотеке в клубе, куда я зашёл по ошибке. Не тогда, когда я вышел из него и пошёл дождь. И не в магазине. Не в университете. И не на свадьбе у Мэри. Кстати, ты читала, что её обвинили в шпионаже против Великобритании? Это было в «Тайм» лет пять назад. Премерзкая оказалась баба, — Джон склоняется к Саре и шепчет в самое ухо, от его жаркого, заговорщического шёпота на шее Сары поднимаются тонкие светлые волоски. — Я был в Бартсе. Зашёл к Майку за своим анализом, — Джон отодвигается и прикрывает глаза. — Ну, ты ведь знаешь, как у нас это происходит? Да. Я зашёл к Майку и говорю: «давай мне мою мочу, у меня сильная жажда», — Джон хихикает. — Я даже не заметил его сначала. Представляешь, какой болван! Шерлок стоял рядом, а я валял дурака и не видел. Сара потихоньку засыпает, уронив голову на плечо Джона. — Держу пари, Шерлок глядел на меня, как на придурка. А Стэмфорд сказал: «Джон, это Шерлок Холмс. Шерлок, это Джон Уотсон». Шерлок даже не кивнул тогда, а я стоял, как истукан, и не знал, куда мне провалиться со своей мочой. Было так стыдно. Я слова не мог из себя выдавить, и всё смотрел на него бесконечно. Сара негромко всхрапывает и Джон, очнувшись, глядит на её чуть покатый лоб и рыжие пряди. Сара всегда нравилась Джону. Они были знакомы тысячу лет. Пожалуй, Джон любил её, но не так — разве этого было недостаточно?.. Сара так ничего не поняла. Когда Джон поднимается, чтобы уйти, Сара, в миг отрезвев, провожает его до двери. — Останься, Джон. Мы могли бы попробовать, клянусь! Если и было когда-нибудь для этого время, то оно именно сейчас, — неожиданно серьёзно говорит она. Джон целует Сару в лоб. — Ничего у нас не выйдет, — тихо отвечает он. Лицо Сары становится почти неузнаваемым от боли. — Мы пробовали, вообще-то, забыла? До свидания, Сара. Прощай. Джон идёт, не оборачиваясь, но знает, что подруга плачет, прислонившись к двери. Пустые ночные улицы внезапно пугают Джона, а боль в сердце нарастает с каждым шагом. Джон решает, что нужно пропить курс таблеток, что назначил ему Андерсон полгода назад. Джону отвратительна перспектива свалиться замертво от инфаркта посреди улицы. Довольно смешно, учитывая, что он возвращается домой, чтобы пустить себе пулю в лоб. Джон заходит в дом и закрывает все замки: сегодня он решил умереть и сделает это. Он пишет прощальную записку — сбивчивую и бестолковую, в которой ничего не объясняет — экономке миссис Хадсон и вкладывает в конверт деньги. Затем раскладывает на диване пиджак, брюки и новую сорочку, ставит на пол начищенные до блеска чёрные туфли и прикалывает к рукаву пиджака пояснительную записку: «В этом хоронить». Джон заметно нервничает, оглядывая результат своего труда: только бы ничего не забыть и всё сделать правильно! Всё-таки не каждый день умираешь. После садится за письменный стол в кабинете и пишет посмертные письма Саре, Майку Стэмфорду и старому другу Грегори Лестраду в Англию. На писанину уходит почти полтора часа, и Джон чувствует себя усталым. Он идёт в душ и, стоя под тёплой водой, воображает, что это слёзы текут по его лицу бесконечным потоком. Однако плакать совсем не хочется. Джон надевает мятую голубую футболку и серые домашние штаны и возвращается в спальню, где на широкой постели его ждёт чёрный браунинг с полным магазином: словно готовый к любой прихоти любовник. Уотсон берёт его в руку, вздрагивая от холода металла, садится на постель, опираясь спиной о высокое изголовье. Затем направляет пистолет в открытый рот. Палец на курке чуть подрагивает, ещё секунда и соскользнёт. Джон почти готов, когда приходит мысль, что мозги из простреленной головы испачкают спинку кровати. И дело не в том, что Джону хоть сколько-нибудь жаль красное дерево девятнадцатого века итальянского ложа. Просто не эстетично. Тогда Уотсон ложится на кровать полностью, головой на подушку: подумаешь, придётся её выбросить. И снова вспоминает об экономке. Чёрт возьми, она даже откровенный хлам не выбрасывает, а перину Джон купил всего два месяца назад! Миссис Хадсон просто вынуждена будет чистить и подушку, и наволочку. Каково же будет стирать вещи, на которых застрелился Джон? Дьявол! Джон откладывает пистолет и вспоминает о коричневом спальном мешке, что подарила Молли Хупер, девочка-патологоанатом с грустными глазами, когда Шерлок и Джон уезжали в Штаты. — Там же есть горы, — сказала она, — и Гранд Каньон. Вы можете устроить поход, — слабо улыбнулась Молли. Шерлок, игнорируя попытки Молли быть вежливой, хмуро смотрел в сторону. Ему было грустно. — Вы можете хотя бы попробовать, — едва слышно произнесла она. Шерлок тогда просто её обнял, а Джон поцеловал девушку в щёку. Больше они не виделись. Джон встаёт и подходит к шкафу, начинает перерывать нижние полки в поисках спального мешка: он оказывается на самом дне шкафа, там, где лежат альбомы с детскими фотографиями Уотсона. Вытащив мешок, Джон проводит ладонью по обложке старого альбома из жёлтого плюша. Уникальная память Джона заключается в том, что он помнит всё с ним связанное, но только те моменты, что так или иначе затронули его самого. Сейчас некстати вспоминается, что у Джона нет ни одной детской фотографии Шерлока; тот не хотел показывать — стыдился или вредничал. А потом они уехали, и Джон не поднимал этот вопрос. Теперь же хочется рыдать: Шерлок умер, а Джон никогда, никогда не видел ни одного его детского фото. Джон прикрывает глаза, сгребает спальный мешок в охапку, и, подойдя к кровати, раскладывает его по всей длине. Ставит пистолет на предохранитель и залезает в мешок. Он оказывается по росту, и Джон усмехается: дурочка Молли подарила короткий мешок дылде Шерлоку. Затем Джон снимает браунинг с предохранителя и, положив его себе на грудь, застёгивает молнию спальника до самой макушки. Берёт оружие в руки (это довольно-таки неудобно, так как он скован со всех сторон) и снова открывает рот. В мешке оказывается тесно и нечем дышать. Темно и страшно. Джон вдруг вспоминает, что хотел увидеть рассвет и уж после — умереть. Он с тяжёлым вздохом открывает молнию и неловко вытряхивает себя из шуршащего тёмно-коричневого кокона. «Застрелюсь в душе» — решает Джон. Не раздеваясь, он забирается в ванну, садится на бортик и не до конца закрывает матовую занавеску из пластика. Открывает рот и смыкает губы вокруг чёрного ствола пистолета, двумя пальцами жмёт на курок и, в последнюю минуту решив, что кровь на кафеле будет тяжело отмывать, поворачивает голову в сторону. И вдруг замечает в отражении зеркала свой силуэт за шторкой: круглую голову со всколоченными волосами и дулом пистолета во рту. Господи, как глупо. Джон бросает пистолет на дно ванны и кричит. Затем срывает занавеску и кубарем вываливается на пол, пребольно ударившись виском о кофейного цвета плитку. Медленно поднявшись, он бредёт по коридору, открывает замки входной двери и идёт к морю. — За что люди любят друг друга? Почему из тысячи себе подобных мы вдруг выделяем кого-то одного и отдаём ему своё сердце? Почему людям так важно любить и быть любимыми? За что ты любил меня, Шерлок? — Джон ложится на песок и смотрит в чёрное небо. — Я ненормальный. Я разговариваю с тобой, а тебя нет. Мне пора в сумасшедший дом. Джон снимает штаны и футболку, ёжась от прохладного воздуха, и, подойдя к воде, пробует её температуру большим пальцем правой ноги. И улыбается: — Шерлок, идём купаться, — обрадованно шепчет он. — Вода такая тёплая! Джон идёт в море, глядя на лунную дорожку. Оказавшись в воде по пояс, он с головой ныряет. Солёная вода легко выталкивает его худое компактное тело на поверхность. Если бы Джон не умел плавать, он с удовольствием бы утонул. — Вернись. Вернись ко мне, Шерлок, — уговаривает Джон, обнимая волны. — Прошу тебя. Джон плывёт уже четверть часа, всё больше отдаляясь от берега. Негромкий плеск воды и размеренное дыхание странно успокаивают. В голове мелькает мысль, что можно плыть вперёд, пока не останется сил — тогда он не сможет вернуться обратно, но прилив относит его, сонного и обессилевшего, на берег через двадцать минут. В Конституции любой страны у каждого человека есть право на жизнь. Это право является неотъемлемым и даровано человеку каждым государством. Почему же человеку не дают право на смерть? Почему самоубийство и эвтаназия — грех и преступление соответственно? Джон хочет умереть, потому что у него больше нет сил жить. Ему не нужна жизнь. Ему больно от каждого дня. Джон думает, что в конце концов ему придётся отправиться в Нью-Йорк, в Бронкс или куда похуже, в самые трущобы, надеть белый остроконечный колпак и кричать, что все афроамериканцы — обезьяны. Тогда его убьют, и всё будет кончено. Но такой расклад — самый удачный, и Джон в него не верит, потому что, скорее всего, за подобное поведение его просто покалечат и отдадут под суд за расизм, а он ничего такого не думает. Ему вообще плевать на чёрных, белых, красных, плохих и хороших людей. Джон не может себя убить, и от этого очень горько. — Какого хрена?! Какого хрена, Шерлок? — кричит Джон, бессильно ударяя кулаками по мокрому песку. — Зачем ты оставил меня? Господи, зачем ты меня оставил? Я никто без тебя, меня нет. Как ты мог?.. — горестно вздыхает Джон. — Знаешь, я был так зол, Шерлок. Я не знал, куда себя девать. Я видел снег повсюду. Я видел твою кровь и твои глаза. Я видел горы на дне пробирок в лаборатории и твой шарф на каждом грёбаном американце. И твои волосы у каждой женщины. Твою улыбку и твои руки. Боже, я искал их повсюду, но не нашёл ни толики тебя ни в ком. Ни одной капельки, — Джон рассеяно трёт лоб и крупные песчинки остаются в его светлых бровях. — Я не нашёл тебя нигде. Когда Джон возвращается домой, уже слышно пение птиц. Значит, скоро рассвет. Джон проходит на кухню, делает себе чай и молча пьёт, стоя у холодильника. Потом идёт в спальню и глядит на скомканный спальный мешок на полу возле кровати. И когда первые лучи восходящего на горизонте солнца пронизывают пространство комнаты, Джон вдруг со страшной ясностью понимает: Шерлок мёртв навсегда. Горячая, неистребимая и неестественно огромная надежда на то, что Шерлок вернётся, умирает в Джоне мерцающими всполохами солнечного света на тёмно-серых стенах спальни. И Джон, наконец отпустив Шерлока, и по-настоящему с ним попрощавшись, выпускает чашку из рук. Он видит, как она медленно, словно в кино, летит на пол, мягко ударяется о светлый ковёр, изливаясь на него своим содержимым, превращая янтарную жидкость чая в бурое пятно. А следом за чашкой Джон падает сам, прижимая правую руку к груди, где так чудовищно и нестерпимо больно сжалось сердце. Толстый ковёр приглушает стук головы Джона об пол. Джон лежит на спине и не может вздохнуть. Освещённая утренним солнцем комната быстро погружается во мрак, надвигающийся с другой стороны из открытой двери спальни, ведущей в гостиную. Джон невероятным усилием поворачивает голову вправо и видит, как из темноты к нему идёт Шерлок — стройный, помолодевший и красивый. Джону становится больно от его красоты, но он ни за что не закроет глаза, даже не моргнёт, чтобы не пропустить ни секунды с Шерлоком. Шерлок склоняется над Уотсоном и невесомо прикасается к его правой руке, вынуждая отпустить, наконец, сердце, за которое так уцепился Джон. И когда рука Джона соскальзывает с груди на пол, он перестаёт чувствовать какую бы то ни было боль. — Ты видел меня? — спрашивает Джон. — Скажи, ты видел меня там, возле перевёрнутой машины? Ты чувствовал, как я тебя целую? Ответь мне, Шерлок... Джон в действительности не может произнести ни слова: вся правая сторона его тела парализована. Из глаз Джона текут слёзы. Тёплые и чистые ручейки, минуя его чуть оттопыренные уши, стекают на ковёр. Так много слёз. Шерлок кивает в ответ, взгляд его нежный и светлый. Он встаёт в полный рост, весь сияющий и недоступный. Ещё секунда, и он уйдёт. Господи, нет! — Шерлок, — просит Джон. — Ну, же, забери меня с собой! Пожалуйста. Мне больше не нужно никаких чудес. Просто забери меня. И тогда Шерлок протягивает свою ладонь Джону, призывая встать. Джона окатывает паника, что паралич не позволит ему протянуть руку в ответ. Он с отчаянием закрывает глаза всего не мгновение, а когда открывает, то оказывается рядом с Шерлоком. И Джон такой же молодой и цветущий, с грудью, полной свежего воздуха, светлой радости и теплом воспоминаний. Крепко держа ладонь Шерлока, Джон с некоторым недоумением смотрит на самого себя, лежащего на полу спальни. На лице того Джона улыбка. Шерлок сжимает руку Джона, мягко и одновременно надёжно. Кажется, Шерлок больше никогда его не отпустит. И на лице Джона, того, что отныне молод и вечен, и рядом с Шерлоком, наконец, тоже безмятежная улыбка.