... the good life

И Джимми говорит: «Поехали». Старый, но все еще на полном ходу эдсель, спортивная сумка с вещами на заднем сидении, забитая до верха, и много горючего, как для них, так и для машины. Джимми смотрит на натирающий браслет на закинутой на переднее кресло щиколотке Перси, пыльной и покачивающийся в такт, и смеется от того, что напряжение наконец-то отпускает. Они свободны ближайшие два месяца и могут делать все, что захотят - никакой больше головы, переполненной рифмами и словами, только переливающаяся всеми красками пустота. Золотые дни и пурпурные ночи, жгучий ветер и выжатая до максимума педаль газа на хайвэе, «Baby Let’s Play House» в Долине Смерти и «Mr.Soul» в Долине Монументов. Настроение скачет от «мы все умрем в этой пустыне» до «пой мне еще». В Шайенне у Роберта заканчиваются чистые футболки и он говорит, что это судьба, а в Санрайз-Мэнере Джимми читает вслух Уильяма Блейка за пол литра бензина. В Бойсе они оба считают количество пролетевших над ними за час самолетов, и выигравший пять долларов Роберт, счастливо отравляется гамбургерами. Они проскакивают Платт-ривер. Сбегавший на пять минут в придорожный круглосуточный магазин, Перси видит только вылезающих из-под моста нищих и сидящих с удочками рыбаков. Подавив внезапное желание присоединиться, он берет два черных кофе в стаканчиках и бутерброды в герметичной упаковке. Но за два шага до машины, разворачивается обратно и, сам не ожидая, отдает половину. Джимми не спрашивает – уже спит, уронив голову на руль. Он почти не дает Роберту вести, говоря, что Ярдбердз не должны стать венцом его карьеры. Не то чтобы Роберт обижался, он ведь и правда случайно сел на те зеркальные очки. И вот сейчас он тоже совершенно случайно вытирает пятно от кофе картой, хмыкает и опускает сиденье пониже. Русла могут изменить течения, но движение реки всегда остается. Маленькие городки мелькают за спиной как светлячки. Вечер в Техасе и пение из открытой двери белой церкви. Роберт курит, облокотившись на капот, и дым улетает вверх, создавая туман на завтра. Джим отбирает сигарету себе, потому что он может, потому что Перси надо беречь голос, потому что все это путешествие ему надо курить и выжечь прорастающее в себе. And go home to my Lord and be free Oh freedom, oh freedom, oh freedom over me К хору подключается юный девичий голос и звенит серебром на верхних нотах. Старый дом в Далласе, скрипучая гостиница, ступеньки скрипят под ботинками, румяная и полная женщина выдает им латунные ключи и желает сладких снов и благословения. За стенкой поют сверчки, Джимми смотрит в окно и видит на сидящего на крыльце Роберта. Завтра он опять будет спать в машине, и жаловаться на ноющую поясницу, а сейчас ночные мотыльки летят к нему. Джимми натягивает одеяло до самых ушей и закрывает глаза. Под утро дождь начинает щекотать стены дома, и они отправляются, оставив чаевые на столе, придавив голубой пепельницей. Луизиана – двое парней на мотоциклах обгоняют их, крича что-то и махая руками. Темные волосы, темная кожа, близнецы. Роберт кричит им в ответ и до зенита они оказываются на пляже. Вода лижет Джимми щеку, как преданная собака, и обнимает за грудь нежно, как первая девушка. Они смотрят с Робертом друг на друга и бессовестным образом ржут. Волосы у обоих от влажности и ветра вьются похлеще, чем у Этты Джеймс. Нанырявшись до боли в груди и обсохнув, все вчетвером заваливаются в бар, и, кажется, после второго бокала пива Роберт запрыгивает на небольшую сцену, берет микрофон, подмигивает молоденькой официантке (о, Роберт, это уже педофилия) и поет. «Отпусти мой народ, ооох Иисус, пусть мои люди пойдут со мной». И они уходят по настойчивому требованию хозяина, еле успев расплатиться. Роберт кладет руку Джиму на плечо и спрашивает, не пора ли им домой. Кокаиновый воздух Нового Орлеана пробирается в легкие, луна подмигивает белым светом и Джимми соглашается, прижимает Роберта к стене ближайшего дома и слушает как он стонет. Черный джаз и сильный укус в плечо, стук каблуков и тугое горячее под ширинкой Роберта – накрыть рукой, провести и сыграть мелодию; рот Перси приоткрытый, жарко дышащий и влажный. Сладко обвести большим пальцем по контуру губ и не поцеловать, слушать, как он рычит, но не давать свободы. Рядом загорается свет в окне, слышен звон посуды, стук, а потом снова темно. Пальцы Роберта скользят за пояс джинсов, задевают ногтями от нетерпеливости. За ними, будто извиняясь, следует язык, слизывая лакричные полоски. Но Джимми знает, что от раскаяния тут нет и следа, и прижимает голову Роберта покрепче к себе, не особо церемонясь. Новая певичка в соседнем клубе сегодня диво как хороша. Он кончает на ее контральто. По дороге Роберт неустанно болтает, подбирает троих попутчиков, которые еле помещаются в машине. Они обсуждают миллион разных тем, так что у сидящего за рулем Джимми начинает гудеть голова, поэтому он пытается сосредоточится только на дороге. Он не поклонник громкого голоса, непонятных песен, тонких буддистских шуток, тантрических экспериментов и людей в общей массе, но все это не имеет значения, правда ведь. Любовь и дорога совсем не похожи на песни Битлз или мантры, это скорее струна, которая рвется прямо посередине концерта, и тебе надо продолжать играть, как будто ничего не произошло. И под конец не остается ничего, кроме этой струны, даже тебя.