To be, or not to be

“To be, or not to be; that is the question… “ Шекспир всегда позволял Артуру ненадолго расслабиться, погрузиться в совершенно иной мир, вспомнить собственное благородное театральное прошлое. Шекспир для Англии – как некая святыня, одна из вершин литературной истории. И именно поэтому в минуты беспокойства или тревоги, в минуты простого желания уйти от чего-то (или, быть может, кого-то) Артур брал в руки заветный томик, любовно смахивал пыль с многовекового издания одной из гениальных пьес и погружался в чтение, в очередной раз обдумывая поставленную драматургом проблему, пытаясь в многочисленных преисполненных философией диалогах (или монологах) найти ответы и на собственные вопросы в том числе – словно выискивая некий знак, что исходил из глубины веков, но таил в себе неумирающую мудрость, живущую и актуальную до сих пор. Ему жизненно необходимо было привести в порядок свои мысли. “To be, or not to be; that is the question…” Действительно, быть или не быть? А кем быть, если всё-таки быть? Весь мир – театр, а люди в нём – актёры. Нет, Артур не был простым человеком. Не был он и простым актёром. И в то же время нельзя было сказать, что человеческое ему было чуждо. Этакая паутина черт и характеристик. Быть или не быть? Позволять или не позволять? Англичанин знал, что, несмотря на внешнюю показательную колкость и недоступность, он не мог сбежать от скрывающегося внутри настоящего его. Подобно людям он чувствовал. И чувства подавляли, прожигали, сгрызали. Стремительно и безостановочно. И, тем не менее, он не мог честно и безоговорочно признаться самому себе. Внутренний голос отказывался произнести очевидное. “Whether 'tis nobler in the mind to suffer…” И правда, не лучше ли страдать? Не лучше ли смотреть на него как на заклятого врага? Не лучше ли бессмысленно упиваться собственной горечью и самоустановленными запретами? “Or to take arms against a sea of troubles…” Оттолкнуть его, унизить. Покрыть всевозможными ругательствами. Просто-напросто уничтожить. Именно. Уничтожить ненавистного француза. “And makes us rather bear those ills we have Than fly to others that we know not of?” Какое ужасающее проклятье! Конечно же, как отказаться от подобного великолепия! От истинного неприкрытого мазохизма! Выносить собственные страдания в голове и в сердце! Артур отложил книгу в сторону. Даже горячо любимый Шекспир навевал мысли о нём. Об одном французе, о ненавистном французе. Он ломал все старательно воздвигаемые стены, нагло вторгался в личное пространство, преодолевал тщательно выстроенные барьеры! Он смеялся своим отвратительным смехом, задирал, провоцировал. Он более тысячелетия не давал спокойно жить, разметая к чертям привычное течение бытия. Он игрался, строил из себя дурачка. Он – актёр. Ему впору бы покорять величайшие театры мира Дурачков сложнее всего пронять. Казалось бы, вот он – дурак, и его незыблемая простота лежит на поверхности. И никто не торопится постигать его душу, но зато любой торопится улизнуть, оттолкнуть дурачка от себя. А он навязчиво продолжает терзать, вторгаться в закрытую душу. Таким он был, этот француз. Хитёр, навязчив. Грамотный актёр. И так же, не менее навязчиво, англичанин продолжал гнуть свою линию, колючую и отталкивающую, показательно возмущённую. И стал бы Артур переживать, если бы не знал, что скрывается под маской дурачка? Такая же прожигающая ненависть, бьющаяся вот уже много веков со всепоглощающей любовью. В этой игре они были равны. “Thus conscience does make cowards of us all…” Строчки всплыли в памяти. Шекспир словно подталкивал Артура к осознанию чего-то важного. Какой же он трус! Он боится принять самого себя, боится правды. И Франциск. Франциск, кажется, тоже боится. Вот она – проявляющаяся человеческая натура. Почему они боятся самих себя? Неужели показная ненависть настолько вошла в привычку, что при наличии зрителей они никогда не смогут уже вести себя иначе? “The fair Ophelia? Nymph, in thy Orisons Be all my sins remembered.” Да будут же помянуты грехи! Зачем же брать на себя ещё больше? Не лучше ли всё-таки хотя бы перед ним не брать на душу грех притворства, но открывать себя? Нет, не создавать барьер отчуждения, не осуждать настолько же показного дурачка, насколько же изображать из себя недотрогу, но просто искренне открыться. Не до такой степени, что выдавать самое откровенное, самое личное, нет. Он поймёт. Он должен понять, где барьер имеет право на существование. Ведь он совсем не дурак. Ведь он тоже имеет сокровенное. Возможно, однажды… однажды он приоткроет чуть больше. И Франциск охотно согласится, отдавая что-то взамен. “To be, or not to be; that is the question…” «Быть, » - решил Артур. «Знаешь, Франциск, а ведь я действительно люблю тебя. И смысл этих слов ты должен постигнуть сам». «Знаешь, Артур. Я тоже. Постигни же вновь сказанное».