Красный

Подушка окрашена в нежно-розовый, похожа на мягкий примятый холм. Такой же цвет расплескался ровной глазурью по белой стене, по ширме, по сброшенному на пол полотенцу. Я смотрю на закат сквозь пальцы. Боюсь обжечься. Красный — цвет высокой температуры. Когда мне жарко, я тоже иногда становлюсь красным. Но это случается всё реже, что-то сломалось внутри, сбилась какая-то программа. Или что-то изначально было сломано? …Меня никто не чинит. Мне просто не дают окончательно развалиться, зачем-то связывают мне руки, чтобы не сломал себе что-нибудь. А я пытался. Прыгал на стены, обжигаясь закатом. Улыбался, когда на коленях вспыхивали фиолетово-красные пятна синяков. Но сегодня мне не хочется пытаться, сегодня слишком горячий закат. Ожоги — слишком болезненно и неприятно. Сейчас, кажется, вечер? Не знаю, стрелки прилипли к треснувшему циферблату часов на стене, батарейка закатилась под тумбочку, а тиканье осталось. Оно у меня в голове, его слышно иногда, если приложить пальцы к вискам и нажать сильно-сильно. Дробный стук откуда-то извне, щёлкает в двери ключ, и я вскакиваю, одёргивая пижаму, сажусь на скрипнувшей кровати, едва не падаю на пропитанную красным свечением заката подушку. У этой женщины в белом короткие волосы и много-много прохладных колец на пальцах. Она приносит на подносе лекарство — разноцветные таблетки, а в рукавах халата — болезнь. Она приходит — и мне становится жарко. Сердце бьётся так, что кажется — останутся синяки. Я чувствую ладонью удары, потому что прячу под футболку свои ужасные руки. Ненавижу их, плёнка серой кожи отвратительно обтягивает кости, на такие даже самому смотреть не хочется, тем более — стыдно показывать. Невольно касаюсь пальцами груди, каркас рёбер прощупывается отчётливо сквозь такую же кожную оболочку, что и на руках. Надави — и вмятина не разгладится долго. Эта женщина говорит, что мне надо больше пить. К губам прижимается стекло. И я пью, а она ещё что-то говорит.