Ругайся дальше.

Первой мыслью было выхватить нож и метнуть прямо в лоб бывшего бармена. Второй — задушить его бинтами. Третьей — смириться с тем, что в состоянии вертикальной лужи крови Шизуо заявляется домой чуть ли не каждый вечер. Ворона уже ко всему привыкла — к вечному лаю, на который переходил Шизуо, едва завидев Орихару, к запаху сигарет, к странной — на самом деле, и пугающей тоже — девчонке без головы. Но окровавленные рукава белой рубашки — это сверх её терпения. — Да что ты за человек-то такой? Свиньи — и те порядочнее и аккуратнее тебя! Квартира наполнилась громким женским голосом, выкрикивающим русские слова. В голове Хэйвадзимы они проплывали, не оставляя и следа, даже догадки о том, что ему кричала девушка. Боль переросла в пульсацию в виске, поддающейся ритму, с которым девушка гремела тазиком в ванной — по глупой привычке она предпочитала сначала застирывать вещи вручную, и лишь потом — отдавать на растерзание стиральной машинке, которую уже давно было бы неплохо починить. — Идиот! Просто моральный урод, никакого зла на тебя не хватает! Зла хватало. И на то, чтобы высказывать всё в лицо ничего не понимающему японцу, и на то, чтобы старательно отжимать вымоченные в перекиси бинты. Шизуо уже не шипел, когда от злости девушка слишком сильно затягивала бинт — сама ведь через несколько минут и ослабляла его, даже не глядя на руку. — Знаешь, что? — мужчина крепко взял её за запястья и с глупо-счастливой улыбкой посмотрел в глаза Вороны. — Я так люблю, когда ты ругаешься. Хрупкие руки крепче вдавили широкие мужские плечи в кресло. Девушка прищурилась, сверля сожителя пристальным взглядом голубых глаз. — Зарою, Иуда, — по слогам отчеканила она. — Заою, Ивда, — повторил на ломанном русском Шизуо и громко расхохотался. Ворона покраснела и смущённо шикнула. Почему-то после хука справа вся охота смеяться над русским языком и руганью девушки пропала.