"Радуйтесь!
Ибо отныне вы — совершенны!".
Всем нам предлагают — приказывают — выжечь, вытравить из чистого разума что-то, застрявшее там по ошибке, что-то нелепое, глупое, бесконтрольное — нас самих. Тот, кто равен — не может быть свободен. Заголовок не кричит, заголовок холодно приказывает. Кто свободен — не бывает счастлив! Газетный лист с шуршанием мнётся в моём кулаке. Абсолютное равенство — вот наш путь! Раздираю бумагу на мелкие клочки; отчаянно! истерично! с непередаваемым, однако, наслаждением. Вы все, одинокие, одинаковые, сидящие за стеклянными стенами, вы рады, вы счастливы, вы предвкушаете — нетерпеливо ожидаете момента, когда своими руками изничтожите всё это в себе. Выдерете чувства, как бумажный клок из середины листа! Ловлю на себе взгляды и с яростью сметаю все клочки на пол, наступаю на них с шумом, растираю подошвой. Я злюсь, потому что я могу, злюсь, пока я могу, а вы и того уже не можете! не можете!.. Когда взгляд на долю секунды обретает прежнюю ясность, я ужасаюсь сам себе. Страх, панический, застилающий мысли, заставляет сердце останавливаться, дыхание – замирать, а меня — бежать, спасаться, видимо, от ужасных новостей. С топотом по лестнице, скорей, скорей! Выбегаю на улицу, не могу отдышаться, оглядываюсь, словно безумный, по сторонам. Хотя нет, не "словно", я сошёл с ума, абсолютно точно сошёл с ума! Так, может, мне нужно Медицинское бюро? Может быть, мысли мои действительно лишь производная больного сознания? Может быть, сразу в аудиториум на Операцию? Смеюсь. Оглядываюсь снова. Система вокруг тикает, скрежещет, как часовой механизм, подчиняемый единому и неисчерпаемому источнику энергии - Благодетелю. И я сам винтик этой системы, и любой из нас — словно идеально подобранная шестерёнка, каждый нумер вносит свой вклад в работу незримой машины Единого Государства! Но в отличие от машин обыденных, металлических, если заржавеет один гвоздь, износится пружина или отойдёт какая-либо клемма, эта система не остановится. И совершенно не важно, кто из всех нас станет сегодня подобным гвоздём!.. Я иду к площади Куба. Улыбаюсь. Глупая улыбка, глупая, и каждый второй встречный, наверное, считает, что причина тому — скорейшие изменения, "панацея ото всех болезней общества". К аудиториумам тянутся очереди, от этого ещё смешнее, и вот уже те, кто раньше восторженно кивал, приветствуя — не меня, всеобщий энтузиазм, — сейчас с опаской покашиваются вслед. В один момент мне кажется, что я бегу. Расталкивая юнифы плечами, останавливаюсь лишь на ступенях Машины Благодетеля. Не давая себе задуматься, срываю бляху с нумером; вот я часть этой выверенной системы, а вот — уже никто, звон металла по мостовой оглушительнее любого колокола. Много их, бегущих, проходящих, гуляющих юниф поворачивается ко мне и замирает в оцепенении. А мне смотреть на них смешно. - Вы глупы и вы слепы! – пытаюсь заглянуть им в глаза, вижу лишь подобострастные шестерёнки. – Нет, даже не так, вы слепо умны! Превосходные математики, лучшие поэты, инженеры, врачи, учителя, неужели ни один из вас не видит, как аккуратно, как превосходно ему лгут? И даже если ткнуть вас носом в идеальную ложь, найдётся ли хоть у одного из вас крупица мужества, чтобы об этом сказать?! Я говорю бурно, почти кричу, захлёбываясь идеей. Доказать, донести, изменить!.. Хранители не появляются, будто выжидают. Речь моя, не прерываемая никем, выходит на удивление долгой. - Душа - это не болезнь! Не болезнь! Ведь не может же быть такого, чтобы каждый человек от природы был сразу болен! - наверное, краснею в запале, на лбу выступает испарина. - Всем вам, всем! вам!.. - и теряю мысль. Оглядываюсь в поисках поддержки. Ну же! Кто-нибудь! Я замечаю в толпе несколько знакомых нумеров. Юнифы беспорядочно движутся, и среди всех то и дело мелькает тихое лицо М, виднеется У-812, напуганная, пылающая, вся растрёпанная, будто только что ото сна. Где-то наверняка смотрит на меня I, смотрит с жалостью, а может быть и с презрением, совершенно необоснованным... Главное - смотрит. Все они смотрят на меня сейчас. - А чем же Благодетель лучше любого из нас? В какое равенство вы веруете, когда над всеми вами, столь равнозаменимыми, главенствует кто-то исключительный? Когда вас призывают к здоровью те, кто сами больны? Чем вставать под штамп, сгибаться под общую модель, лучше погибнуть, но Личностью, да, погибнуть! Личностью! Отворачиваюсь к Кубу, складываю руки, словно преступник. Я осуждён собою же, сам оглашаю себе стихотворный приговор и сам же не понимаю до конца своих слов. Между нами и нашими предками огромный разрыв в функции лет, неустранимый провал понимания - асимптота Двухсотлетней войны. Но если это ещё хоть сколько-нибудь объяснимо, то кто сможет сказать, откуда не меньший разрыв между современниками, нумерами задуманными и воспитанными по одинаковым чертежам? - ...Только рыбы в морях знают цену свободе; но их, - голос не разлетается, сухо рассыпается по площади шуршащим песком, - немота вынуждает нас как бы к созданью своих, - не слушает, никто из них не слушает! - этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом… Так хочется понять полностью, а после — объяснить каждую строку, растолковать им всем, увидеть, как в мёртвых машинных глазах зажигается жизнь! Я не успеваю завершить даже строфу, когда руки мои, сложенные демонстративно за спиной, размыкают резким, нервным рывком. "Хранители!" - замирает сердце в ужасе предвкушения. - "Вот всё и кончено, неужели?!" - … Но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут, - практически кричу я, упрямо зажмурившись. - Тут конец перспективы... Пальцы на моём запястье холодные, тонкие. - Прекратите цирк, - пальцы замолкают, как бы не окончив, и перемещаются ниже, стискивая ладонь. - Читайте. Только не им, не поймут всё равно. Читайте себе. Нам. Целое мгновение мне кажется, что рухнула Зелёная Стена, рассыпалась сама осколками; на часы, дни, месяцы раньше, чем кричит Зелёная Книга. Целое мгновение кажется, что я слышу крик парящей над всем Единым Государством единственной птицы. Чайка над площадью.