как все начиналось
28 января 2014 г. в 00:36
Светловолосая стройная женщина средних лет сидела за столом, держа в руках раскрытую на первом развороте газету. Она не спеша скользила взглядом по колонке свежих новостей, ни на чем не заостряя внимание. Сегодняшние заголовки были ничем не примечательны. В Лондоне скончался хозяин обувной фабрики, регулярно поставлявший в Лестер лучшие кожаные туфли и сапоги, поэтому в ближайшее время их продажа будет приостановлена (здесь она огорченно вздохнула, но быстро оправившись от потрясения, продолжила читать), немного снизились цены на бензин, погода обещает держаться теплой до конца недели, герой-аноним спас беременную рыжую кошку из затруднительного положения, сгорел старый амбар на окраине... Стоп. Как сгорел?
Глаза миссис О’Фланг изумленно распахнулись, а тонкие брови поднялись выше привычного своего положения. Она читала: «Минувшей ночью на окраине Лестера, в районе Гластон-хиллз, в бывшем зерновом амбаре разгорелся пожар. Построенный еще в 1912 году, он уже долгое время стоял пустым и фактически бесхозным, поэтому происшествие, к счастью, обошлось без жертв и значительных разрушений. Пожарные, прибывшие на место возгорания в 03:15 по местному времени, быстро справились со стихией. Они высказали свои предположения о возможном поджоге здания, однако пока это мнение никакими свидетельствами не подтвердилось».
Женщина с тихим шелестом опустила газету на стол, отвела взгляд в сторону и сокрушенно покачала головой. Ну кто еще мог быть замешан в подобном инциденте, если не Том Миэн? Этого хулигана никогда не ловят с поличным, ему всегда удается удрать, не оставив следов, но все прекрасно понимают, что это его рук дело. Руки нравственности миссис О’Фланг давно уже опустились в отношении дружбы ее сына, Эрвина, с неугомонным Томом Миэном. Они частенько проводили время в компании друг друга, гуляли, пели песни под гитару, иногда вместе выпивали и подолгу сидели на крыше пекарни старушки Крэббс, играя в карты на мелочь или просто на интерес, там же встречали рассвет, курили и много часов не смолкая о чем-то болтали. Несмотря на всю свою хулиганскую сущность, Том никогда не впутывал Эрвина в свои делишки, а если он все же участвовал в очередной выходке Тома, тот делал все, лишь бы отмазать друга и отвести от него все подозрения, а ответственность всегда мужественно брал полностью на себя. За это, пересилив в себе неодобрение всех других сторон характера и поведения Томаса, миссис О’Фланг любила его почти как родного.
Старинные напольные часы красного дерева пробили из соседней комнаты ровно один раз. Самый разгар учебного дня. Сейчас Эрвин, скорее всего, в школе – близится конец учебного года, а, значит, нужно приложить хоть какие-то усилия, чтобы его завершить, тем более, что у Эрвина были достаточно серьезные намерения получать образование и после окончания школы. Ему ужасно хотелось изучать иностранные языки. Он часто вспоминал, как впервые увидел открытку из Дублина, отправленную ему тетей, в которой был от руки написан совершенно непонятный ему набор букв. Он был поражен тому, с какой легкостью его мама смогла прочитать эти иероглифы, засмеяться шутке, которая, очевидно, была там зашифрована, а потом объяснить смысл ему. Эрвин тогда не знал, что в мире бывают люди, не понимающие такой простой и понятной английской речи. Он был так поражен этим новым открытием, что твердо решил связать свою жизнь с языками.
Его лучший друг, Томас Миэн, рвением к учебе, как и дисциплинированностью, никогда не отличался. В то время как почти весь его класс усердно корпел над подготовкой к экзаменам и поступлению в какой-нибудь из четырех университетов в городе, он всячески развлекался и чувствовал себя при этом совершенно превосходно. Поэтому вот уже целый год он мог заниматься своими делами круглосуточно и не посещать школу по самым официальным причинам. Его нисколько не привлекала всеобщая одержимость получением профессии и дальнейшей работы. Деньги, которые, разумеется, ему были необходимы, он собирал понемногу, подрабатывая тут и там: брать его на постоянную работу все равно никто бы не решился, а вот предложить разгрузить тяжелые ящики или заменить на один вечер бармена в местном клубе – запросто. Такой мелкой единичной работы в пригороде всегда бывало много, поэтому свободное время (а его у Томаса было предостаточно) он посвящал именно ей, чтобы заработанные за неделю деньги легко и непринужденно промотать в один вечер.
Как и все негодяи, Том отличался особенным для девушек очарованием, и собственный статус сердцееда он поддерживал и подпитывал исправно. При упоминании его имени в доме все матери в округе обреченно вздыхали и закатывали глаза, а отцы закатывали скандал с угрозами «пристрелить этого шалопая, если он еще раз к тебе приблизится». Но, естественно, все было тщетно. Хорошенькие девушки то и дело бросали на Тома хитрые взгляды, чем он не мог не пользоваться. Он менял подружек, как перчатки, каждой обещая свою любовь, звезды и песни. И все до единой верили его очаровательной улыбке. Кому-то нравилось, как он, безусловно правдоподобно и талантливо, играл робкого застенчивого романтика, неловко снимая очки и расстегивая самую верхнюю пуговицу клетчатой рубашки. Кто-то предпочитал дерзкого, грубого гитариста, перепевающего Sex Pistols, в тяжелой черной куртке с клепками, безапелляционно прижимающего к стене и не дающего шанса выбраться из плена. Кого-то пленили цитаты из стихов Роберта Бёрнса (это был единственный сборник поэзии в доме Миэнов, откуда Том выписал пару ярких строф, и с упоением и артистизмом зачитывал их при любом подходящем случае). У Тома было много разных образов, которые в конечном счете сливались в один: мерзавец. И это было справедливо: ему быстро надоедало ухаживать за девушкой. Интересно и увлекательно было добиваться, понемногу раскручивать, проникать в доверие, плести с три короба, врать и сочинять небылицы, которых так желали и которым так охотно верили. Было весело гулять и трахаться. А потом ему становилось чертовски, прямо-таки до смерти скучно. И лучший выход из такой затруднительной ситуации он видел в кардинальной смене образа в сочетании с эпатажным разрывом, скандалом, концертом, истерикой и разбитым сердцем. Ему необъяснимо нравилось бросать и топить в горьких слезах, выходя из ситуации совершенно хладнокровно и беспристрастно, даже с легким снисхождением, хотя подумать о нем такого, будучи под одним только внешним впечатлением, было достаточно сложно.
Наверное, в этом были отчасти виноваты его любимые очки в толстой черной оправе. Они придавали его облику ту неосязаемую надежность, непоколебимость, те спокойствие и вдумчивость, которые люди любят связывать с бессонными ночами, приведенными в темных пыльных залах библиотек между тусклой настольной лампой и многотомным научным трудом в области физики. Это, конечно, далеко не всегда является причиной плохого зрения (как, например, в данном случае). Том носил очки уже много лет, еще с младшей школы, но, впрочем, и тогда не особенно интересовался текстом в книжках, больше картинками. Тогда его одноклассники попытались пару раз обозвать его очканавтом и четырехглазым, за что тут же были с головой окунуты в школьный унитаз, причем в женском туалете. После этого подобные инциденты с ним больше никогда не повторялись. Кстати, так они познакомились, и впоследствии подружились с Эрвином, который учился на класс младше.
Он всегда выглядел интеллигентно, был худеньким и тихим, не бегал по коридорам, не дрался и вообще не понимал, зачем бездельничать, если можно учиться и узнавать столько нового и интересного. Как несложно догадаться, никто из школьной шпаны не упускал случая поддеть такого ботана. А уж когда ему в шестом классе поставили два ряда брекетов, избежать всеобщего внимания ему вовсе стало невозможно. И тут, как настоящий рыцарь-защитник, в его жизни появился Томас. Он хорошо знал, что значат эти издевки. Поэтому в один прекрасный день, прогулочным шагом направляясь в свою любимую беседку на перекур, Том по дороге уложил на лопатки всех неприятелей и прихватил с собой вежливого умного мальчика с брекетами. Так и началась эта необычная дружба.