Scheiss!

Огни, словно рой звездочек мелькают в глазах. Рихард не знает, почему они мелькают. Раньше звездочки светили приятным теплым светом, который грел душу и заставлял верить во что-то хорошее. А сейчас от них кружится голова. Сейчас от них становится все хуже... В помещение стало слишком холодно. Мороз пробирается под футболку, через ткань джинс обволакивает ноги. Особенно ступни. Свен думает, что это кондиционер, который включили на слишком низкую температуру. Зачем они это сделали? В помещение и так холодно, что конечностей не чувствуешь. Только кости. Как будто ты и есть - одни лишь кости... — Мне плохо, — измученный голос тихо звучит у самого носа. Только мгновения спустя Рихард понял, что это его голос. Почему он такой? Хриплый, бесцветный, потусторонний... Он и сам его испугался. — Все хорошо, — вокруг нет никого и ничего. Прострация в которой ты находишься. Или прострация находится в тебе?! — скоро все будет, — мужчина постарался сфокусировать взгляд, но при каждой попытке его слепила беспросветная темнота. Через некоторое время он уже и не пытался, — скоро будет хорошо, — доносился откуда-то знакомый гнусавый голос. — Я не хочу... Я больше не хочу, — Круспе показалось, что он пещере. Почему-то в пещере... А как еще можно объяснить столь резкую смену температуры? Вот именно. Никак. Вкупе еще и воняло сыростью и гниющими остатками того, что здесь было неопределенное время назад. Может, это были дохлые крысы, быть может, что-то еще... — Я тут, — предплечья коснулась горячая, пылающая жаром ладонь, — все заебись! — мужчина вдруг засмеялся, но закончил свой выпад тяжелом вздохом. Где-то Рихард читал о том, что человек, делающий глубокий вздох после смеха, является очень нервным и раздражительным типом. А еще он читал, что люди с родинками на ушах будут несчастными всю жизнь, а еще... — Я хочу уйти, — гитарист чувствует, как локти упираются о мягкие подлокотники, ноги его напрягаются и тут же ослабевают, — я хочу... — Потерпи... на, выпей, — Круспе пытался открыть глаза. Или не пытался... Мгла чуть отступает и мутная кровяная пленка пеленает взор. — У меня... отторгается сетчатка... — Не-ет, — смешок. Затем еще один, после которого следует уже откровенный гогот. — Почему ты смеешься? Я... не хочу ослепнуть... Я не хоч... — Кретин, — выдает мужчина на одном выдохе, все еще посмеиваясь, — все с тобой хорошо, — заключает он. Внутри все бурлит. Все, что ты выпил, все, что съел. Словно сотни маленьких человечков, еда прорывается наружу через горло, обжигая его горячей рвотой. — Я... я боль...больше не хочу, — вторит мужчина, запрокидывая голову назад, пытаясь отойти. Волосы растрепались, влажные от пота пряди приклеились к лицу, обрамляя его со всех сторон. Расплывчатые силуэты плывут перед глазами. Приглядевшись, Свен тут же закрыл их. Сердце его екнуло, замерев и, кажется, больше не перегоняя по телу отравленную кровь. Обезображенные люди все еще штампом висят перед глазами. Тогда мужчина моргает. Быстро, лихорадочно моргает, силясь избавиться от того, что уродской картиной изувеченных лиц отпечаталось в его рассудке. — Я не могу... пожалуйста... — глухие стоны ребенка, который пытается разжалобить родителей, чтобы те позволили не доедать ему печеночный пирог, приготовленный на обед, отдаются эхом в ушах, — Я больше... я... не могу... Дрожащие руки насильно закрывают рот, пытаясь избавиться от еще одного позыва тошноты, после чего все резко глохнет в тишине. Ни единого голоса, ни звука... И даже собственное тяжелое дыхание где-то теряется... __________________ выражаю бескрайнюю благодарность Эдуарду Воронину, кто и вдохновил меня на легкую экзотику.