День и ночь

Когда Япония засыпает, смущённо и целомудренно прикрыв звёздным веером раскосые глаза, шумная цветная Америка уже кипит движением рабочих будней, посылая в безоблачное небо дым выхлопных труб и детский смех. Так получилось, что кульбиты её жизни пришлись на сонную, одинокую, глубоко личную половинку японского дня, поэтому ей привычно чувствовать на своих мокрых от слёз щеках тени луны. Недавно приобретённый сотовый заряжается на вечер и разряжается к утру, хотя обычно без дела пылится на тумбочке - друзья привыкли звонить ей на домашний. Она старается мыслить позитивно, но на самом деле просто бодрится. Ей так смешно, что когда-то она гордилась своим прозвищем - Стальная Леди - что хочется рассмеяться и... Выплакаться наконец. Не потому, что бросил. Не потому, что не любил. Её мир уже давно на Маяме не сходится. Просто потому, что душа огрубела. Износилась, потемнела, угасла. А для творческого человека это очень важно, правда. Она чувствует, что нужно что-то делать: творить, мечтать, дышать. Ей нужнее всего сейчас сесть за станок и смастерить сотню глиняных чаш, любых размеров и форм. Занять руки и мысли. Но когда уже повязала фартук и убрала волосы в тугой пучок на затылке, руки опускаются, опускаются плечи, опускаются крылья. Прикрывая грязноватыми руками красивое и тёплое, как у ангела, лицо, она пытается заплакать, но не может выдавить из себя ни слезинки. И так потихоньку проходят её японские ночи. На самом деле ей никто не звонит. * * * А он задыхается. Неделю проездив в метро и три дня походив пешком, он перед выходом на улицу начал надевать марлевую повязку и купил велосипед. Этот нью-йоркский воздух, полный токсинов, флюидов и запаха фаст-фуда из забегаловки напротив неестественно красивой гостиницы, как встал поперёк горла в первый же день пребывания на континенте, так и не выветрился из его памяти, преследуя в наихудших кошмарах. А ещё ему снятся японские ночи. Такие, которые с созвездием Лебедя на черничном небе и привкусом свежей краски и лепестков сакуры на языке. Таких ночей не бывает в городе Большого Яблока. Для помощника режиссёра в этом городе вообще ночей не существует. Вместо них - обширные провалы в памяти под дивным названием "сон". "Спать по ночам? Какая глупость!" - думал он, улетая из родной страны ночным рейсом. Тихо и бесшумно, как какой-то преступник. Никого не предупредив. А стоило ли? Теперь же он, как и все нормальные люди на этой планете, научился ложиться вечером в кровать и выключать свет в квартире. Это нудно и неприятно. Это - как слияние с серовато-чёрной толпой. Это совсем не в его стиле. Но там, в общежитии, где комната - буквально три на три, а в холодильнике пустота звучит так, что заставляет убегать из дому самых уравновешенных, он был как все: вечноголодный, усталый, а всё-таки счастливый и вполне довольный собой. Выделялся. Но там выделялся каждый, по-своему, и в этом странном пёстром разнообразии все были равными друг другу. А теперь он потерял чувство принадлежности к тем особенным людям, страдающим бессонницей двадцать четыре часа в сутки, и это его совсем не радовало. Ему не хотелось спать. Он был так взволнован! Он сидел перед деревянным бревном и совершенно чётко поставил себе цель выпилить из него гигантскую розу. Он пытался себя вернуть, и был уверен - получится! Он уснул через полчаса, скатившись с табуретки на холодный пол и прижавшись щекой к шершавому обрубку сосны. * * * Они позвонили друг другу почти одновременно. С разницей в одиннадцать часов. В Японии была ночь. В Америке был день. Они молчали, сожалея о том, что это не видеозвонок. Она хотела увидеть солнце в его глазах, он - луну за её спиной. - Морита? - Да-да, Аю-чан? - А ты... так и не вернулся к фестивалю, - её голос был, как всегда, полон какой-то звёздной печали, в которой вечно сомневаешься. - А я ничего и не обеща~ал, - ему трудно было говорить. Он не любил трудности. Но, чёрт, он ведь всё прекрасно понимает. - Не завидуй мне. Тут не так уж и весело. И - та-дам - девушка начала рыдать. - У меня какая-то странная затяжная депрессия! Я уже месяц не могу подойти к станку. Это смертельно, понимаешь? Смер-тель-но! - А я разучился работать ночью, представляешь? А ведь так гордился тем, что могу творить в любое время суток со сверхзвуковой скоростью. Знаешь, как обидно теперь? А ещё у меня вся одежда провоняла бургерами. - Морита, ты что, питаешься этим дешёвым фаст-фудом? Не смей садить себе желудок, слышишь?! Так ты и в больницу можешь загреметь, как Такемото-кун, тьфу-тьфу-тьфу, конечно! - О да, была бы ты здесь, я бы питался самыми правильными вещами в мире, Стальная Леди-чан. - Не называй меня так, это обидно! - Хорошо, не буду. И они болтали, и болтали, и болтали. У одного весь день насмарку. У другой - вся ночь. А затем, повесив трубки и вернувшись в свои часовые пояса, они немного улыбнулись. Кажется, отпустило. * * * Дня через два Морита, в обнимку с законченной статуей и кружкой кофе, сидел на подоконнике и всматривался в ночное небо с разводами пыльных облаков. Оно по-своему красиво. А Ямада, мило улыбаясь, приволокла в офис "Харада Дизайн" дюжину ящиков глиняной посуды всевозможных оттенков светлых тонов. Один умный человек посоветовал ей работать днём и в мастерской. Второй человек, другой, рассказал о том, что ночью убежать от депрессии легче лёгкого. Нужно всего лишь одно одеяло, в которое можно завернуться с головой, и мягкий футон. Он - как загадочное ночное небо. Она - как солнечный луч на ладони. Далеки, но неразрывно связаны.