Знаешь, чем хороша пустыня?

Канда проснулся лишь тогда, когда небо уже подернулось молочной пленкой рассвета. Золотыми листьями клена скользили по стенам гостиничного номера первые солнечные лучи, изредка, робко и совсем несмело лаская шелковыми ладонями заспанное лицо самурая и снова устремляясь к изломанным кромкам потрескавшейся краски; видимо, Джонни так и не пришел. Широкий диван, в темноте вечера показавшийся еще более-менее сносным, в ярком сиянии утра выглядел и вовсе непристойно: выцветшая, местами порванная обивка, потертые деревянные ножки и подлокотники, лак на которых уже кое-где облупился и осыпался на неровные доски давно не крашеного пола. Юу приподнялся на локтях, облокотился на худую подушку. Его форма ненужной тряпкой висела на спинке кривоногого стула - хотя, без своих украшений она и так выглядела безнадежно жалко. В солнечном свете кружилась медленно в воздухе пыль; мечник потянулся рукой к тумбочке и поднес к лицу стакан с водой. Затхлостью не пахло – он сделал несколько больших жадных глотков. Тонкая струйка устремилась по подбородку к шее, но юноша лишь равнодушно поставил воду на то место, откуда она была взята, и снова обратил взгляд к узкому окошку. Форточка была открыта. Вытертый старый тюль, стоявший совсем недавно колом от крахмала, небрежно хлестал углами воздух, раздуваемый совсем не стеснявшимся ветром. С улицы доносился гул человеческих голосов: смех, песни, свист, обычное кудахтанье домохозяек и серьезные разговоры надутых франтов с небритыми подбородками. Лаяла собака, где-то невдалеке затравленно фыркала лошадь; зашелся истошным, надрывным плачем ребенок на пару этажей выше – Канда видел вчера, как туда поднималась его чахоточная мать. А над всем этих утренним кавардаком висело густое синее небо с белыми облаками, растянувшимися по этой ослепляющей яркости синевы расплескавшимися нитями густого белого тумана. Красивое небо, но было в нем что-то такое, что заставило мечника со странным чувством отвращения отвернуть голову. Красивое небо с тем странным, едва уловимым налетом изношенности, какой бывает у подержанной вещи. Старое небо, которое лишь снаружи - для товарного вида - протерли медицинским спиртом перед тем, как пускать с молотка. Как старые яблоки, которые нечестные торговки усиленно натирают водой с разбавленным сахаром, чтобы их подгнившие бока блестели ярче. Одеяло рядом шумно зашевелилось, и на волю солнцу выбралось усталое лицо исполнителя. Под глазами залегли бледно-лиловые тени, заметно отросшие волосы спутались и теперь лохматым ежиком торчали во все мыслимые и немыслимые стороны. Глаза мальчишки были покрасневшими и отекшими, такими, словно он вовсе и не спал всю ночь. Хотя, по сути, так оно и было. Какое-то мгновение Аллен пытался сфокусировать зрение на чем-то конкретном, отчаянно зевал и пытался протереть глаза ладонью. Но вот, он заспанно уставился на Канду и, после некоторой заминки, вяло спросил: - Сколько сейчас времени? - Понятия не имею, я сам только что проснулся. Аллен засопел, с трудом сбросил с себя одеяло. Он задержался взглядом на тонкой полоске шрама, оставленного Мугеном - перья Чистой силы по-прежнему оплетали его края – а потом тихо спросил: - Я снова метался ночью, да? Канда кивнул. - Знаешь, ночью с Неа труднее. Он приходит ко мне, и мы разговариваем. Обо всем. И вроде бы спокойно – а на самом деле мне так больно, что хочется просто рассыпаться пеплом. Не чувствовать, - подросток смолк на минуту, а затем его голос надломился, согнутый нескрываемой терпкостью вяжущей язык горечи, - Канда, зачем ты пришел? - Это я виноват в том, что случилось, вот поэтому и… - Ты совсем не тот Канда, которого я знал. Аллен осторожно соскользнул с кровати, медленно подошел к окну – Канда заметил, как подгибались при каждом шаге исхудавшие ноги мальчишки. Исполнитель запрокинул голову вверх, наблюдая за тем, как плавным хороводом неслись вдаль облака. - Ты даже спать лег со мной. Мечник хмыкнул: - На диван посмотри, я на него не влез. А по вашей милости, спать мне хотелось очень даже силь… - Юу запоздало прикусил язык. Лицо Уолкера исказила гримаса боли, и он с силой сжал тонкие пальцы на краю треснувшего ровно посередине подоконника. - Зря ты вернулся, Канда. Ты обрел свободу, с таким трудом обрел – тебе нужно было уйти, - он поднял глаза на японца, и совершенно серым голосом закончил, - Я уже даже барахтаться не пытаюсь, я просто хочу остаться честным с самим собой. - Мояши… - Я Аллен, - привычное исправление, но в нем не было того, ради чего Канда вновь и вновь произносил с надменной интонацией эти пять букв. «Я Аллен», - и Юу всем своим существом ощущал, что есть еще в сердце силы перегонять кровь по венам. Просто даже потому, что в самих этих перепалках он начинал чувствовать в себе воздух. - Я не знаю, чем это все закончится. Все, что во мне еще пытается как-то выжить, каким-то неведомым образом корячится внутри – желание не потерять хотя бы тебя. Пожалуйста, уходи, Канда. - Ты тоже не тот Шпендель, которого я знал. Аллен попытался улыбнуться, но все, что у него вышло, больше походило на некое подобие кривой ухмылки обреченного человека. В этих серых, бездонных глазах цвета озер, по которым только-только прошел своей живительной рукою дождь, погас огонь – тот самый лучик света, который стягивал к мальчишке всех, от мала до велика. Когда он успел сломаться? Когда? - Шпендель, ты действительно кретин. Думал, я вот так просто дам тебе сломаться? Отдам тебя этому Ною? Да нихрена, - Канда решительно соскочил с кровати, подлетел к мальчишке, судорожно схватил его руками и притянул к себе, крепко вжимая юношеское тело в собственную грудь. Аллен замер, теплым дыханием щекоча шею японцу – он даже не заметил, что Уолкер успел вырасти. - Вот видишь, мелкий, твое сердце еще бьется. Рано еще белый флаг поднимать. - Оно больше похоже на пустыню, Канда. Иссохшую и мертвую, которую живой считают лишь потому, что где-то там, в глубине, жалкая ящерка роет свою нору. - Идиот. Не хочешь по-хорошему, скажу так - я что, просто так черт знает сколько шлялся по кабакам, разыскивая некую седую башку, а? - Но, Канда... Мечник стиснул объятья еще крепче: Аллен охнул, ощутив, как сдавило грудь. - Чувствуешь? Это твое тело, твое, не его. Ты же ощущаешь эту боль, эту силу, эту... мое сердце. Слышишь ведь? И свое тоже слышишь. Уолкер бессильно уронил голову. Юу ощутил, как рубашка чуть ниже плеча стала влажной. - Пустыня, Канда, пустыня. - А знаешь, чем хороша пустыня? Где-то там скрываются родники…