Гардероб улыбок

Аомине всегда считал Кисе ветреным. Переменчивый, непостоянный. Единственное, что всегда оставалось при нем – кольцо в ухе и гардероб улыбок. Каким ветром его, с личными вещами, занесло в квартиру Дайки оставалось загадкой. Аомине и сам кривил душой, когда делал вид, что пытается ее разгадать. Впрочем, рядом с ним подобное не представлялось осуждающим. Как играть вдвоем в интимный спектакль, импровизируя и строя ходы. Это ведь нормально, да? Аомине считает это, по крайней мере, увлекательным. По-своему захватывает и – что за черт? – не отпускает. Антракт в ближайшем будущем не предвидится. Жизнь с Ретой напоминает маскарад. Дайки, хоть и продолжает рассматривать марево феерий насквозь, все же не может уловить суть за хвост. Аомине не слишком переживает по поводу представлений, разыгрываемых для него ежедневно в его же квартире. Он знал с самого начала, чем чреваты такие отношения. Правда в том, что он никогда не считал их обременительными. Никогда не считал Рету таким. Не по себе начало становиться, когда Кисе начал срывать представления. Когда они переспали, например. Удивительно, что при готовности Реты быть снизу оттягивал именно Аомине. Просто он знал, что случится что-то такое. Что-то вроде жаркого «Аоминеччи» на ухо или любовных признаний в полубреду, слишком честных. Дайки никогда не признавал (просто не задумывался), что опасался увидеть Рету без масок. По правде, он действительно думал, что они настолько вросли в него, слились в красках, что стали его неотъемлемой частью. Какой-то очень особенной, очень личной – только его. Только на нем маски переливаются оттенками так естественно. Так… по-настоящему? Да, пожалуй. Хорошее слово. Разглядывая умиротворенное лицо Кисе в полумраке, Дайки убирает прядки с его закрытых глаз и укладывается на подушку рядом. Удивительно. Такой позер даже во сне. Аомине задумывается еще немного, прежде чем Морфей утягивает его за собой. Все хоть раз пытаются представить: а как бы было, будь твой человек диаметрально противоположным? Аомине усмехается и почти сразу зевает, утыкаясь носом в подушку. Честный Кисе? Нет уж, увольте. Это было бы слишком скучно. Глядя на Кисе со спины, Аомине вдруг кажется, будто он подглядывает. Но так ведь и есть – он, Аомине Дайки, подглядывал за своим парнем, пока тот возится с топленым сахаром, ничего не замечая. На столе обронен клетчатый фартук, в воздухе витает душок гари. Когда Рета совершает полуоброт головы, Аомине замечает капризное недовольство на солнечном лице. Так непривычно. Дайки нахмуривается, прислушиваясь к бунтующему нутру. Ощущение такое, будто он копается в чужом грязном белье. Так нечестно. Почему-то. Аомине бесшумно возвращается в прихожую – даже кульком умудряется не шелестеть, – и захлопывает входную дверь еще раз. Когда Кисе выбегает из кухни, вытирая ладони о полы фартука, Дайки уже снимает куртку, шумно опустив на тумбу пакет. В фартуке. Хах. Аомине никогда не устанет задаваться вопросом, зачем нужны эти мелкие уловки. Мысленно, конечно. – Я дома. – С возвращением, Аоминеччи. Ты быстро! Как и ожидалось от тебя. – Да. Рета виснет у парня на шее, выгибаясь и прижимаясь так умело, будто в число его привычек входит штудирование порно. Пока Кисе выглядит абсолютно счастливым, Аомине раздумывает, где заканчивается в их отношениях игра «на показ» и начинается настоящее. Переплетается с настоящим? Заменяет его? Дайки отталкивает Рету к стене, вгрызаясь в призывно изогнутую шею и проскальзывая ладонями под ткань фартука, не ясно как испачканную перегоревшим сахаром. Аомине теряется в догадках, зачем вообще нужно настоящее. Ему кажется, он знал когда-то, но не сейчас – он давно увяз в чем-то настолько же липком и сладком, как карамель. И не то что бы «настоящее» его настолько прельщало. Дайки слизывает с губ муку – пирог оказался припорошен в избытке. Он думает, что Рета постарался не до конца, специально так сделал. Или Аомине где-то подцепил подозрительность? Кисе вертится вокруг, улыбаясь старательно по-домашнему – фартук откинут на табурет, а из раковины виднеется безобразная колода посуды. Рета стирает со щеки Аомине тускло-белый порох, и Дайки не может отвлекаться на глупости. Аомине смотрит в глаза, топленые в том самом, что окутывает приторной вязкостью и не дает вздохнуть. Хмыкает, принимая мокро-сладкий поцелуй в следующий миг, растягиваемый подобно патоке. Вот, значит, зачем. – Аоминеччи? – Кисе оборачивается с удивлением, почти сразу нацепляя на лицо слепящую обертку. – Представляешь, мне отказали. Рета всегда идет в наступление первым – улыбается, щурится, посмеивается. Для него – в порядке вещей, а Аомине это выводит из себя, как будто врасплох застает каждый раз. Что за глупость, в самом деле. Все же, Дайки подавляет раздражение и оброняет небрежно, словно лично его это никак не обходит: – Забей. Не расстраивайся. – Я и не расстраиваюсь, – пожимает плечами Рета, да так натурально, что Аомине слышит скрип собственных зубов. – У меня еще полно возможностей будет! Не вижу причин раскисать. – Да? – едко усмехается Дайки, глядя на Кисе вызывающе-ядовитым взглядом. – А выглядишь так, будто сейчас расплачешься. Аомине понимает, что играет с огнем, что каким-то образом поступает против правил. На дне глаз Реты мелькает уязвленность, едва ли не обида на нарушение какого-то их негласного договора. Как будто они давно перешагнули эту ступень в отношениях, и возвращаться теперь было бы чем-то недопустимым. Аомине понимает, но решимости не убавляет. В этот вечер Кисе устраивает истерику – Дайки мысленно ликует. Настоящую; такую, что после долго отдает звоном в ушах, а на полу в гостиной валяются осколки разбитой вазы. Аомине усмехается, прикидывая, что по закону жанра она обязательно должна была быть подарена его матерью – но нет, они с Кисе купили ее в шутку в случайной сувенирной лавке. Рета лежит к Дайки спиной на другой половине кровати, подтянув колени к животу и громко посапывая. Аомине поднимается, усаживаясь, рассеянно стряхивает с покрывала крошку керамики. Поворачивается к Кисе, с минуту разглядывает измятую рубашку и, взъерошив золотистые пряди, встает с постели и бредет за горячим кофе. Когда Рета заходит на кухню, на часах отмеряно немногим за полночь. Аомине отрывается от журнала и отнимает от губ ободок чашки. Смотрит на Кисе пристально. В приглушенном свете Рета походит на привидение – плавный, молчаливый и такой же потрепанный, немного потерянный (впрочем, этого почти не различить). Глаза покраснели и припухли. Волосы приглажены как попало; выжженные аммиаком, их истощенность вдруг кричит о себе так броско. Кисе походит на затравленного зверя – смотрит обиженно, явственно осуждая Дайки, его ожесточенную настырность и извращенное довольство. Аомине не может сдержать усмешки, когда Рета отмахивается от его объятий. Как будто объявляет передышку, отбрасывая разбитые Дайки маски. Антракт. Право слово – как глоток свежего воздуха.