Одна вершина тесна для двоих

*** В свои восемнадцать лет шехзаде Мехмед выглядел уже не юнцом, но ещё и не мужчиной. Большинство гаремных девушек буквально сходили по нему с ума и не давали прохода. Стоило одной из них заприметить шехзаде в каком из извилистых коридоров дворца, тотчас на этом месте оказывались и все остальные. Но он никого не удостаивал своего внимания кроме фаворитки. Нурбахар – та с которой шехзаде проводил все свободные вечера, его единственная избранница на протяжении уже двух лет, любимица султанской семьи. Каждому представителю династии, с кем была знакома, Нурбахар нравилась по-своему. Хасеки Хюррем любила её за дополняющие друг друга разум и скромность, Шах Султан хвалила её тактичность, Михримах и Эсмахан ценили в ней умение поддержать беседу о вечных девичьих темах: любви и нарядах. Селим и Баязид всегда подшучивали над юной девушкой, обсуждая, чем она вечерами и ночами занимается с их братом. Братья-погодки уже вошли в тот возраст, когда дети считают, что знают обо всём на свете не хуже, чем взрослые. Обычно, когда Нурбахар прогуливалась по саду (Мехмед дал ей на это особое разрешение), подростки настигали её и начинали дразнить. Первое время девушка бурно реагировала на их выходки: обижалась, плакала, не выходила гулять вообще, и даже жаловалась своему шехзаде, но узнав, что Мехмед назначен санджакбеем Амасьи, решила потерпеть неугомонных братцев своего возлюбленного некоторое время до отъезда в провинцию. Однажды (дело было всё в том же дворцовом саду), фаворитку удостоил разговора сам падишах. Султан остался доволен беседой с милой умной девушкой, составляющей счастье его сына. Но был один человек, который относился к Нурбахар хуже всех остальных – шехзаде Джихангир. Младший сын Хюррем Султан считал, что девушка не даёт ему видеться со старшим братом: несколько раз совпало так, что малыш, подходя к двери покоев Мехмеда, слышал от стражников, что брат проводит время со своей фавориткой. За это маленький шехзаде её недолюбливал и сторонился, считая, что брат редко навещает его из-за Нурбахар. *** Нурбахар открыла глаза и увидела уже одетого Мехмеда, стоящего перед зеркалом. – Шехзаде, вы уже уходите? – сладко потянувшись спросила она. – Сегодня трудный день, Нурбахар. Через несколько часов мы с тобой отправляемся в путь – в Амасью. Мне нужно ещё со всеми поговорить, попрощаться, – он притянул подошедшую девушку к себе и обнял. – Ты тоже начинай собираться. Ну не грусти, у нас с тобой начинается новая жизнь, Нурбахар, новая жизнь! Новые мысли, новые чувства новые ощущения! – Наконец-то прошли эти полные опасностей месяцы! Теперь мне уже ничего не угрожает, – Нурбахар умиротворённо улыбнулась. – О чём это ты? – Как это о чём? Мехмед, ты ведь так меня любишь! И эта любовь приносит свои плоды. Ах, сколько раз, после совместной ночи я замирала от страха, боясь обнаружить у себя признаки беременности. Ведь что такое наложница до выезда наследника в санджак? Его первый опыт, его развлечение, его игрушка... Шехзаде нельзя иметь детей до отъезда в провинцию, иначе, несчастной девушке просто делают аборт и отправляют в Старый Дворец без каких-либо надежд на светлое будущее! – фаворитка нервно теребила рукава. – Весна моя, успокойся, всё это позади. Совсем скоро мы будем жить в моём новом дворце, и тогда исполнится наша давняя мечта – ты родишь мне ребёнка, – шехзаде прижал любимую к себе. – Мальчика или девочку – не важно. Я тебя никогда не оставлю, – Мехмед завершил свою речь долгим и нежным поцелуем. "Как хорошо иметь человека, с которым ты можешь проводить свободное от дел время, говорить о всякой ерунде, делиться своими эмоциями и чувствами и просто забывать о том, что ты – шехзаде и наследник Османской Империи." – Наше желание обязательно исполнится, я уверенна, и от осознания этого у меня на душе становится светло-светло, не то, что раньше. Помнишь? Полтора года назад я обнаружила, что беременна. Ты тогда запретил мне предпринимать что-либо, так как был уверен, что совсем скоро отправишься в санджак. Слава Аллаху, Михримах Султан тебя не послушала и помогла мне, тайно организовав процедуру аборта. Хюррем Султан тогда чуть не поймала нас с поличным, увидев меня в лазарете, благо, лекарша не растерялась и сказала, что у меня просто жар. Зато теперь, наш малыш, который увидит свет в Амасье будет абсолютно законным и обрадует ваших родителей, – Нурбахар мечтательно улыбнулась. – Ну ладно, мне уже пора. Не скучай, скоро отправляемся в дорогу! – Мехмед поцеловал в лоб свою возлюбленную и вышел из покоев. Он направился выразить своё почтение отцу, что делал каждое утро. Миновав один и поворотов, отделяющих его от главных покоев, шехзаде наткнулся на счастливо улыбающуюся девушку, которая, словно не видя ничего перед собой, с разбега налетела на него. – Эсмахан! Ты едва не сбила меня с ног! – узнал шехзаде в стремительной особе свою кузину. – Мехмед, прости! Я просто очень спешила. – Куда же, если не секрет? – Всё тебе расскажи! Ну ладно, – султанша добродушно улыбнулась, – Я была у повелителя и благодарила его за моё сбывшееся счастье. Ведь в том, чтобы наш с Бали брак состоялся, немалую роль сыграл и он. – Как я вижу, твоей радости нет границ. – Да, брат, я абсолютно счастлива. Раньше даже не могла бы подумать, что всё бывает настолько хорошо. Ах, – девушка всплеснула руками, – в разговоре обо мне я совсем забыла, что сегодня вы оба покидаете столицу! С ним мы встретились и побеседовали в покоях повелителя, к тому же, он лишь возвращается в свою давно занимаемую провинцию. А ты едешь управлять санджаком в первый раз. Ты наверно очень волнуешься, тебе страшно? – Эсмахан с замиранием смотрела на своего старшего двоюродного брата. А тот лишь рассмеялся: – Ну конечно же я не боюсь, глупенькая! Меня ведь готовили к этому с самого детства! К тому же, я внимательно изучил Амасью по картам и справочникам. Да что я тебе рассказываю? Ты ведь меня отлично понимаешь. – Как это? – Раньше, я не мог с тобой об этом разговаривать – ты бы не поняла. Но теперь, у тебя уже есть опыт, – шехзаде лукаво прищурился. – Мехмед, о чём ты? – Эсмахан недоумевающим взглядом изучала кузена. – Первый отъезд в санджак можно сравнить с первой брачной ночью, – при этих словах лицо девушки покрылось смущённым румянцем. – Сначала тебя долго к этому готовят: дают советы и делятся опытом. Затем ты волнуешься, немного боишься, но в тоже время страстно этого ждёшь. Ну а потом ты чувствуешь себя абсолютно счастливым и удовлетворённым – так рассказывал мне Мустафа. – Мехмед, разве можно говорить о таких вещах с юной султаншей? – мнимо укорила Эсмахан шехзаде. – Ну хватит уже тут смущаться и краснеть! Расскажи-ка лучше мне, куда же это ты так спешила, когда столкнулась со мной? – Говорю же, я вышла и покоев дяди, и тут ко мне подходит Диляр, моя служанка: "Вам передали записку, султанша." – и действительно, протягивает какой-то листочек, свернутый в трубочку и обвязанный золотым шнурком. Разворачиваю я его, а там: "О солнце дней моих и луна ночей моих..." – в общем Бали, не успев явиться на службу, уже хочет со мной увидеться! Эх, как же я его люблю! – Эсмахан мечтательно улыбнулась. – Боюсь, однажды он решит вообще не покидать дома, чтобы всегда быть рядом со своей ненаглядной женой! – Мехмед весело засмеялся. – Ой-ой, кто бы мне это говорил! Думаешь я ничего не знаю? Михримах как-то рассказала мне, попросив хранить секрет, что дважды тайно от Хюррем Султан делала аборт твоей фаворитке! – Эсмахан наградила кузена торжествующим взглядом. – Что? Два раза? Но мне известно только об одном! – Ой, кажется я взболтнула лишнего, – занервничала девушка. – Пожалуйста, не говори Михримах, что это я тебе сообщила – она мне этого не простит. – Но вы и так в последние месяцы не в лучших отношениях. – Я всё же надеюсь на примирение... Повисло неловкое молчание. – Послушай, раз уж ты в курсе о наших С Нурбахар намерениях, чуть больше, чем через девять месяцев, приглашаю тебя в Амасью, в гости, на имянаречение твоего двоюродного племянника. – Что? Да мы ещё посмотрим, кто раньше к кому по поводу рождения ребёнка приедет, ты или я. Что я, зря замуж что ли выходила? И помещение огласил задорный смех молодых людей. – Ну, Эсмахан, пора прощаться. Конечно, мы ещё увидимся на официальной церемонии проводов шехзаде в санджаки, но там нам не удастся поговорить по душам. Хочу тебе сказать – ты была и остаёшься моей доброй хорошей подругой, сестричка. Не грусти, живи полной жизнью, люби, будь любима, и вспоминай иногда о своём далёком, но любимом Мехмеде. – Братец, я буду очень скучать! И буду писать письма: часто-часто! – Эсмахан бросилась в раскрытые объятия Мехмеда. И двоюродные брат и сестра обнялись словно родные. Войдя через пару минут после прощания с Эсмахан в покои повелителя, Мехмед, как и говорила девушка, увидел там своего старшего брата. – Повелитель, – Мехмед низко поклонился. – Здравствуй, сынок. Мы тут с Мустафой как раз о тебе говорили. – Обо мне? – спросил шехзаде. – Да брат, – отвечал Мустафа. – Мы с отцом вспоминали свой день первого отъезда в санджак. – Не могли бы вы повторить эти истории и для меня? – Конечно, Мехмед. Мустафа, расскажи ты, – попросил Сулейман. – Меня в тот день переполняло чувство гордости, – начал сын Махидевран. – Я хотел доказать всем, что буду хорошим санджакбеем: моей семье, повелителю, государственным деятелям, народу, друзьям, врагам, но в первую очередь – самому себе. – И я переживал нечто похожее, – молвил султан, – но немного по-другому. Я боялся. Боялся не оправдать ожиданий. Ожиданий не только всех окружающих и самого себя – больше всего я страшился отца. Он был храбрый, сильный телом и духом, решительный и смелый человек, но чаще в нём преобладала жестокость, гнев и беспощадность. Я верил отцу, очень верил, но в глубине меня всегда жил страх перед этим грозным и неуправляемым властелином. Эта боязнь воспитывалась во мне с детства: его строгое и не чуть не участливое отношение к детям, ужас, внушаемый простым слугам, рассказы моей мамы о его неуправляемом характере. Даже великие визири, просыпаясь утром, не могли предугадать, доживут ли до вечера, ведь отец за своё восьмилетнее царствование казнил семеро из них. Народ прозвал вашего деда Селим Явуз – грозный Селим. У людей даже появилось некое проклятье: "Чтоб тебе быть визирем у Явуза!" Повисла тишина. Шехзаде обдумывали рассказ отца, пытаясь представить себе образ деда, а Сулейман предавался терпким воспоминаниям. Наконец, повелитель прервал молчание, заметив напряжённый взгляд младшего сына: – Мехмед, ты что-то хочешь сказать? – Повелитель, эти воспоминания очень поразили меня, и в ответ на ваше откровения я скажу, что в моей душе нет ни капли того глубокого страха, что вы испытывали будучи шехзаде. Мой отец – строгий, грозный в гневе, но всегда справедливый. Султан смотрел в глаза сына и понимал, что тот говорит абсолютно искренне. Такой молодой, честный, наивный, справиться ли Мехмед с важной должностью губернатора далёкой от столицы провинции? Сулейман вздохнул, и обратился к сыновьям: - Ладно, дети мои, идите. Мне пора заняться делами. Те поклонились и покинули покои царственного отца. Выйдя в коридор, Мехмед спросил старшего брата: - Мустафа, мне показалось, или отец считает, что нравом похож на султана Селима? - Нет, брат. Отец просто боится обнаружить в себе его негативные черты и отнестись по отношению к нам несправедливо. - И вот ещё что: он в последние дни часто ведёт со мной беседы об Амасье: не рано ли мне туда отправляться, не боюсь ли я, справлюсь ли с грузом, возложенной на меня ответственности? Повелитель не уверен во мне и не доверяет, да? - Нет, брат. Просто отец очень переживает и волнуется за тебя, поэтому он хочет узнать твоё внутреннее состояние, твои мысли по этому поводу. - Мустафа, ты такой рассудительный! Хочу задать тебе последний вопрос: неужели теперь мы будем с тобой лишь соперниками за престол? - в глазах юноши блеснул страх, смешанный с надеждой. - Нет, брат. Мы с тобой честные и преданные люди, и ничто не заставит забыть нас кровное родство, связывающее тебя и меня: ни обладание властью, ни козни врагов, ни уговоры ни уговоры наших матушек, которые ослеплены многолетним соперничеством, ни какие другие обстоятельства, ни даже смерть. Я клянусь, что всегда буду тебе добрым братом! - Мустафа! Я также клянусь в этом! И единокровные братья скрепили свой обет крепкими объятиями, означающими, что благородные души никогда не свернут с истинного пути.