Сон

Джордж стоит один в кромешной тьме – ничего не видно вокруг, хоть глаз выколи. Это напоминало ему о старых детских страхах: ночные шорохи, скрип, шелест, протяжный вой упыря на чердаке, - всё пугало его до чёртиков, и только чувствуя, что брат держит его за руку, Джордж успокаивался. Ведь вместе не так страшно, верно? Да, говорит он сам себе. Каждую ночь он видит один и тот же сон – в разных вариациях, иногда жуткий до холодного пота, иногда просто тревожный, - и в каждом из них он неизменно один, стоит, а вокруг – пустота. Джордж потерян, он не знает, что ему делать, куда идти, и каждый раз в гнетущей безмолвной темноте его находит Фред – берёт за руку, и кошмар отступает, словно и не было никогда. - Джордж, что тебе приснилось? – спрашивает Фред после очередного неприятного сновидения, но Джордж не хочет отвечать, не может, поэтому просто отшучивается, мол, он пригласил классную девчонку на свидание, а та вдруг превратилась в маму. И Фред верит, смотрит пристально пару мгновений – и верит. Джордж и сам не понимает причины, по которой умалчивает свои кошмары от брата. Ему одновременно и стыдно, и страшно, вдруг Фред посмеётся над ним и обзовёт второй Плаксой Миртл. Нет, говорит себе Джордж, не обзовёт. И смеяться не будет – потому что не по-братски, не по-ихнему. Они ведь всегда были словно одно целое, вместе хулиганят и проказничают, вместе радуются, вместе грустят, вместе изобретают, а потом отбывают наказание за применение своего очередного безумного изобретения. Одна жизнь на двоих, одна мечта на двоих – вот, какие они, близнецы Уизли. Сон всегда возвращается. Кромешная темнота вокруг – хоть глаз выколи. И тёплая ладонь Фреда. Это – его маленький островок спокойствия, его личный уголок, где можно забыть о страхе и расслабиться, их маленький мирок на двоих – только для них, ни для кого больше. Но однажды Фред не приходит. Джордж просыпается почти внезапно, весь взмокший, с прилипшей к телу майкой, а за плечо его трясёт Фред с обеспокоенным лицом. - Не волнуйся, - снова врёт Джордж. – Просто кошмар приснился, я его даже не помню. Но то, что из этого кошмара юношу больше никто не вытаскивал, он помнил до боли отчётливо. Сон, преследовавший Джорджа уже долгое время, и не думал отступать. О нет, он, наоборот, стал ещё отвратительнее, резче, ощутимее, изощрённее. И Фреда в нём больше не было – вот, что пугало по-настоящему, стягивало внутренности тугим узлом, словно подступающая со всех сторон темнота вот-вот раздавит юношу. Холод ужаса пробирал до костей. - Слушай, я же вижу, что с тобой что-то не то, - заявляет Фред, сжимая свою тёплую ладонь на братском плече. Тепло, которого катастрофически начинает не хватать. – Пожалуйста, расскажи мне. И Джордж молчит. Теперь сквозь непроглядный мрак до Джорджа доносился слабый голос брата: он то звал его по имени, то смеялся, то снова звал, и Джордж тоже звал в ответ, бежал на голос, пытался отыскать, и с каждым разом всё ближе и ближе был силуэт брата где-то впереди. Казалось, ещё немного, чуть-чуть, и они снова будут вместе, но Фред произносил только: «Догоняй» и растворялся вместе с кошмаром лишь под утро. Сон, преследовавший Джорджа почти всю сознательную жизнь, перестал его мучить так же внезапно, как и начал – после смерти Фреда. Мучительно больно, до тошноты, до истерики тяжело было принять – брата больше нет. Нет их жизни на двоих, нет их мечты на двоих – есть лишь Джордж и холодная могильная плита с гравировкой. Нет, думал Джордж, кошмар не исчез. Он – теперь всегда рядом.