I don't want you to be my...

Jumping jolly until the end I wanna be your friend I wanna be your best friend by Chilli Jesson & Sam Fryer

Чилли любил громко смеяться, Ника Кейва и хорошеньких девушек с длинными темными волосами. У него были смешные короткие ноги, из-за которых он был на голову меньше всех вокруг, и прокуренный голос, слишком взрослый для его девятнадцати лет. Сэм не помнил их первой встречи, но знал, что они много и громко смеялись. — Чего? — спрашивал Чилли, улыбаясь, когда Сэм на него засматривался. — Ничего, задумался, — отвечал Сэм. Чилли щурил свои серо-голубые глаза и больно толкал его в бок. Чилли не любил, когда его называли полным именем, солнце, слепившее глаза, и похмелье. В мире была куча вещей, которые он не любил — недожаренные тосты, черный шоколад, аккорд Em, сыгранный не баррэ, когда кто-то сравнивал Моррисси и Марра, свою первую учительницу в начальной школе, рекламу Фольксвагена. У Сэма конечно же не было полного списка, но он всегда легко запоминал такие вещи. — Эй, парни, я купил мороженое! Поделюсь с любым желающим. — Не ванильное? — волосы Чилли каждый раз падали на глаза, когда он поворачивал голову, и в этом было что-то настолько милое, что у Сэма сводило желудок. — Нет, ты же не любишь. — Откуда ты знаешь? — Ты же сам говорил. Чилли смеялся в ответ и не обращал внимания на то, что солнце слепило глаза. Чилли всегда смотрел на собеседника, когда говорил, и время от времени вставлял "ну знаешь", словно чтобы удостовериться в том, что с ним согласны. Сэму это казалось забавным, но он молчал, потому что знал, что это не покажется забавным Чилли — он не любил, когда к нему относились несерьезно. Это качество плохо увязывалось с парнем, которого называли "Чилли". Об этом Сэм тоже предпочитал молчать. — Там есть такой бар, ну знаешь, где напротив стрип-клуб? Еще вывеска черно-белая такая, знаешь? — The Blind Man. — Да, точно. В общем, Пит предложил как-нибудь там затусить. Ну знаешь, Пит всегда так — сначала предложит, а потом скажет, что передумал. — Когда? — Что когда? — Чилли всегда морщил лоб, поднимая брови, когда переспрашивал, и становился похожим на недовольного ребенка. — Когда пойдем? — Да хоть завтра. Сегодня я не в настроении, знаешь. — Завтра так завтра. Чилли возился с зажигалкой, ругаясь, что она опять сломалась, и закусывал нижнюю губу — как каждый раз, когда пытался на чем-нибудь сконцентрироваться. Чилли всегда смотрел на Сэма снизу вверх — ему и так приходилось смотреть почти на всех снизу вверх, но рядом с Сэмом это было особенно заметно. Сэм был уверен, что на самом деле это очень раздражало Чилли, хоть он бы никогда и не признался. Еще Чилли обязательно начинал грустить, если был пьян — рано или поздно. Все песни, которые они написали вместе, они писали, когда Чилли был пьян, и в этом, на взгляд Сэма, было что-то правильное, как будто бы все должно было быть именно так. Из-за этого Чилли называл Сэма романтиком таким тоном, как будто в этом было что-то оскорбительное. На самом деле настоящим романтиком был он сам — в этом он бы тоже никогда не признался, но все доказательства он давно предоставил собственными руками. Вся романтика, заключенная в строках их песен, принадлежала именно ему, время от времени пробиваясь наружу, сквозь солнечные очки, падающую на лицо челку и голос, срывающийся на хрип. — Знаешь, я всегда хотел написать песню о дружбе. О том, что ты не хочешь с кем-то там ходить на безвкусные мелодрамы, а после целоваться в такси и заниматься сексом, а хочешь просто быть рядом, просто быть лучшим другом, — говорил он, выпуская изо рта колечки сизого дыма. — Хорошая идея, — отвечал Сэм, бездумно перебирая аккорды. — Мне всегда казалось, что отношения только портят настоящую любовь, знаешь. Чилли был хорошим другом. Быть может, даже лучшим. Сэм это знал.