***
Свистит чайник за стеной. Четыре часа утра. Пытка… Страшная пытка, особенно если ты мучаешься бессонницей, осознавая этим самым утром, что тебе еще и на учебу. Голова пухнет, а свист похож на гудок отправляющегося поезда. Со стоном утыкаюсь в спинку дивана, накрываясь одеялом. Срываюсь: — Да выключите вы его, в конце-то концов! — Не кричи, ночь на дворе, все спят давно. Оборачиваюсь на звук голоса. Склонившись, она сидит на подлокотнике дивана и болтает ногой. Щурю глаза, отворачиваясь от нее. — Что ты опять делаешь у меня ночью? Дай поспать, — натягиваю одеяло на голову. — Брысь отсюда, не мешайся. — Не спишь, — мягкий и в то же время звонкий смех пробегает по комнате, а маленькая ручка стягивает с меня мой кокон. — Тебя не учили, что нельзя ночью заходить в комнату к мужчине? Хотя, - поворачиваюсь лицом к ней, - тебя бесполезно чему-то учить, все равно делаешь по-своему. Поворачиваюсь на спину, поднимая лицо к потолку. Ее волосы, кажущиеся смоляно-черными, превращают лицо в белое пятно с провалами глаз, поблескивающими в темноте. — Зачем пришла? — натягиваю одеяло обратно. — Рассказывай, все равно иначе не свалишь. Уже давно привычно засыпать под ее болтовню. Она не может не прийти ко мне среди ночи, чтоб разделить со мной бессонницу. Да-да. Мы с ней пьем ее на брудершафт. Регулярно. Маленькая слабость обоих. Иногда порядком надоедает выслушивать ее разглагольствования, ибо она считает, что знает все. Не суть, что мелкая. И точно так же совершенно не важно, что подросткового максимализма в ней в разы больше, чем элементарной рациональности и логики. Зато она умеет качественно полоскать мозги, зудя о том, что все тлен и в принципе смысла не имеет. Рамки воспитания и скрученные стереотипами образы мышления — ее конек. Обхватив мое лицо руками и покарябав подбородок, она треплет волосы. Честное слово, как ребенку. И начинает… Говорить. Много. Обо всем и без остановки. У нее красивый до безобразия голос, который можно слушать бесконечно. Он обволакивает и завораживает, когда она ловит поток своего сознания и пихает его в твою голову. Все кажется таким простым и очевидным, а полные абсурда истины лежат на твоей ладони. Она обхватывает их руками в дар тебе, как откровение. Но этот неповторимый по силе поток разрывает твои барабанные перепонки, когда ты поступаешь против подаренного ею дара истинного виденья. Никто из нас не скажет, сколько мы уже знакомы, по негласному договору — это вечность. Она - моя сестра, которой никогда не было. Впустив однажды, я впустил ее в себя. Она читает мои мысли, корректируя их по своему усмотрению. Понимая их. Одна ночь рука об руку с девочкой в белом платье, одна история, разделенная между нами. Она обещалась быть, как только позову. Неважно, когда и зачем, но она придет. Ее нереальность, осознанная мной, не мешает нам проводить вместе часы одиночества, разбавляя их рассказами и чтением мыслей. Перебирая ее густые волосы, я не раз разглагольствовал о сути бытия, слушая смех и детское фырканье над пафосом моих замечаний. Непосредственность, которой мне так не хватает, бьет из нее ключом; и достаточно лишь тихо прошептать «где ты», как тут же услышишь тихий голос и теплая ладошка ляжет поверх твоей руки. Музыка голосов окружающих целый вечер сменяется шепотом, волнами накатывает нега от перебирающих волосы пальчиков. Много ли надо человеку, чтоб расслабиться? Жизнь студента последнего курса — это ночные зубрежки и конспекты, смешанные со страхом несдачи госов и вылета из ВУЗа. Потраченные годы на пороге взрослой жизни. Только ты все так же боишься не оправдать надежды родителей и встать за станок рядом с отцом. Быть обреченным точно так же вкалывать за гроши на нескольких работах. Чтоб содержать семью. Ночные курсачи, мельтешение цифр, формул и чертежей, которые сливаются в одно пятно. Чужие контрольные. Решаю их, чтоб оплатить комнату в общаге, которая старше моих родителей. В студенческом корпусе при ВУЗе я недолго продержался. Возможности заказать контрольную, как делали сокурсники, у меня не имелось. А посему приходилось самостоятельно корпеть над задачами, в то время как в спину тыкал язвительный сосед, а за стеной гоготали старшекурсники. Отучившись первый курс и немного освоившись, я снял комнатушку в старом районе города. Деньги, вырученные за сделанные заочникам работы, уходили на оплату. Десятиметровый угол с деревянным погнившим полом и туалетом в конце коридора. Висящий под потолком сливной бачок с болтающейся веревкой, которую дергаешь, чтоб ржавая вода хлынула в надтреснутый унитаз. Маленькая раковина и облезающее зеркало над ней. Старинный кран с барашком и холодная вода, отдающая тухлятиной. Мой маленький и надломившийся причал. В комнате стол, диван, лампа и шкаф, тяжелый, дубовый, с затейливым рисунком и потрескавшимся лаком. Хозяин его оставил, потому что выволочь эту громаду сил не хватило. Внутренняя сторона дверцы с огромным зеркалом, немного мутным, отражала в себе чуть искаженное и потемневшее пространство комнатушки. — Куда ты так поздно? — она как обычно входит в комнату, даже не постучавшись. — На работу, нашел кое-что. Буду поздно. — Понятно, — принимает вполне спокойно, пока я быстро натягиваю куртку. — Ты слишком много работаешь, тебе надо поспать, так нельзя, — она качает головой и, наводя порядок в комнате, поднимает с пола носки, брезгливо рассматривая. — Прости, но от тебя попахивает. — Не важно, на выходных поеду к родителям, там и отдохну. Каждые выходные я вырываюсь из города к родителям, трясясь в старом автобусе, возвращаюсь в тихий поселок, гордо именуемый городом. В нем несколько пятиэтажек, частные дома и трехэтажки с клочками огородов под окнами. Мать с тревогой и надеждой расспрашивает об успехах, а отец строит планы на мое будущее. В их глазах я в шаге от светлого кабинета и кожаного кресла, в то время как я не гнушаюсь и грузчиком подработать, чтоб лишний раз не брать у них денег. Лишь по отдельным поводам позволяя себе расслабиться и купить выпить, чтоб забыться и скинуть напряжение, давящее сверху. Отличный сын, отзывчивый и покладистый. Твердый хорошист со школы, все вечера просиживающий за учебниками, зубря предметы. Учеба никогда мне легко не давалась. Старание и работа над собой — и я в приличном вузе на хорошем счету. Причем все сам, с первого курса большая часть зачетов — автоматом. По сути, родителям есть чем гордиться. Не зря, получается, просиживал за учебниками. — Все окупается, — бубню про себя. — Сначала ты работаешь за зачётку, а потом она на тебя. Родители не скажут никогда, что зря меня кормили. Лежа в кровати в родительском доме, я мучаюсь бессонницей. Рассматриваю узоры на ковре. Причудливо пляшущие отблески от фонаря рождают на нем танец неведомых зверей. Мельтешащие перед глазами, старающиеся увлечь вместе с собой в их мир причудливо переплетенных линий. Тот, где я стану всего лишь неведомым цветком, вытянутым к костру, привязанным своим боком к другому, такому же кривобокому и шизофреничному чуду, старающемуся оторваться от меня. Начать собственный танец. Но все это лишь сплетение. Отдельно разбросанные, они. Кривобокие неудачные шаржи, лишь издали напоминающие нечто образное. Как мы с девочкой. Моей девочкой. Вытягиваю руку вверх, представляю ее руку, такую тонкую, с длинными изящными пальчиками, что касаются меня. Закрываю глаза и пытаюсь воскресить в памяти ее голос. Фантазирую, что она могла бы мне сказать прямо сейчас. Веду с ней мысленный диалог. — Зачем ты это делаешь? Зачем ты горбатишься сутками, когда можешь себе позволить спокойно учиться? Ты думаешь, чужие контрольные сделают тебя умнее? Нет, глупый, все, что ты сейчас зубришь, выучивая те истины, которые ты стараешься залить себе под кожу, тебе не нужно. Большая часть информации, полученной тобой в университете, тебе не пригодится никогда. Достаточно понимать, что из чего произрастает, а все остальное тебе придется забыть, как только ты перешагнешь порог экзаменов. И работу тебе это не даст, глупый. Это ты говоришь, что твои сокурсники бестолочи, пьющие и гулящие. Пока они развлекаются, ты сутками просиживаешь за учебниками. Шёпот вызывает тихое возмущение изнутри, но он так привычен. Глаза сами закрываются, я засыпаю, перемещаясь в старый дом. Огромная веранда, прикрытые тюлем широкие окна и нагретый деревянный пол с облезающей коричневой краской, белая дверь с круглой ручкой. Повернув ручку, выхожу в коридор. Старый велосипед с некогда то ли красным, то ли коричневым сиденьем, давно выгоревшим до розового, тихо скрипнув педалями, чуть откатывается от стены. Старые половицы прогибаются под моим весом. Пара шагов — и еще дверь. Они идут вдоль всего коридора, одинаково белые, облезшие, с помутневшими латунными круглыми ручками. Пол застелен дорожкой, пыльной, с некогда яркими полосками. Приоткрытое в конце коридора окно и тихое пение, доносящееся с улицы. Лилит. Опускаюсь на пол, садясь на пыльный и сбитый половик: пусть поет, я просто послушать. Она приходит все чаще. Уже не ждет, когда я позову, просто всегда рядом со мной. Когда просыпаюсь, читает книгу, сидя за столом. Когда я выхожу в универ, держит мою руку, весело вышагивая рядом, пока я делаю вид, что не замечаю ее. Она меняет привычное для меня платье на длинную футболку, а босоножки — на кеды, как только наступает май, и ходит за мной по пятам. Скоро госы, поэтому я стараюсь не обращать на нее внимание. Даже когда она стоит за дверью мужского туалета и слушает, как я ссу. Когда она терпеливо ждет, наблюдая, как чищу зубы. Ее равнодушное лицо в мутном зеркале туалета. Лакированной дверце шкафа, фойе универа, в витрине магазина. Ее голос в комнате. Я врубаю музыку, чтоб заглушить его и создать видимость уединения. Тогда Лилит дожидается, пока соседи не заорут и мне не придется вырубить колонки. Покупаю наушники, чтоб спрятаться, но они мешают готовиться. Ей плевать, что я перестаю ее слушать и все больше погружаюсь в учебу, она только ближе подходит, и я все чаще чувствую на себе ее руки. Она спрашивает: — Ты решил завести себе девушку? Разве я тебя не устраиваю? Только тогда замечаю, насколько Лилит выросла и превратилась в очаровательную девушку: хрупкая фигурка, смуглая кожа, черные волосы, на лице с узкими чертами большие карие глаза. Маленькая грудь виднеется под свободной футболкой. Неизменные белые гольфы выше колена. — Выйди, — не смотрю на нее, лишь строго рявкаю. — Не смей приходить без разрешения. Я сам не ожидал от себя такой грубости. Но неконтролируемый гнев удушающей волной подходит к горлу. Она нагло смотрит на меня: — Ты сам меня сюда приволок. Помнишь? — она подлетает ко мне, ударяет руками по столу. — Помнишь, как ты говорил, что без меня не сможешь, что я должна быть рядом, иначе ты не выдержишь? — Наши глаза встречаются. Строго смотрит на меня, вся нервная и напряженная, как натянутая струна виолончели. Дерни, скажи не то — и она издаст самый невероятный звук… Или вовсе порвется. Ее глаза сужаются, лицо бледнеет, нижняя губа поджимается. — Ты не можешь быть рядом постоянно! — я срываюсь, переходя на крик. — Я устал от твоего присутствия! Понимаешь? У-с-т-ал! — произношу по буквам, цедя сквозь зубы. — Мне нужно личное пространство. Я хочу побыть один. Ты крутишься рядом каждую минуту, у меня нет ни какой возможности уединиться, — вскакиваю с места, взмахивая руками. Чувствую, как гнев расплывается по мне. В порыве ярости срываюсь на грозный тон. — Я, блядь, подрочить спокойно не могу! Резко поднявшись, подхожу к ней, хватая за подбородок: — Я — взрослый, я трахаться хочу, а здесь ты шастаешь! — надоело. Теперь рвусь я. Выпаливаю прямо в лицо. Она бьет по моей руке: — Ты меня сюда приволок, — так спокойно говорит. Факт фактом, она права. — Я здесь только из-за тебя, — ее голос пронзает барабанные перепонки. Краски тухнут. Ярко-красные босоножки — единственное яркое пятно в комнате. Она с ненавистью смотрит мне в глаза: — Я не могу уйти, пока ты держишь. Не могу. — И тут мы оба понимаем, какая это пытка для нас. Я ее гоню, но подсознательно не отпускаю… — Ты выкинешь меня? — наконец, успокаиваюсь. Этот вопрос пугает меня. — Я с тобой была все это время. Отдала все, что могла, только б помочь тебе, — ее волосы треплет ветер из окна в конце нашего коридора. Толкнув меня в грудь, распахивает ближайшую дверь. Гул в ушах. Взмахнув рукой, она скрывается в комнате. Коридор растет, еще больше дверей, хаотично нарастающих и отдаляющих от меня. Окно, которое еще пару минут назад было в паре метров от меня, уже виднеется вдали крохотной светлой точкой. За ворот меня затаскивает в одну из комнат. Веранда. — Ты сам меня сюда приволок. Я снова маленький. Лилит сидит на кровати. Я реву. Кошмар. В ту ночь я оказался в забытом городе. Его укутал туман. И казалось, что никого рядом не было. Напоминало старый фильм ужасов, что крутили в полночь по телику. Я мчался от гула трубы. Улицы были все такими же пустыми. Ожидал любого монстра, который бы выпрыгнул на меня и сожрал в ту же минуту. Завернув за угол, оказался в каком-то непонятном месте. Огроменная заброшенная больница. Тут сильнее слышен гул трубы. Это звучит с завода, который начал свое производство. Холодно и мокро. Под ногами шлёпает грязь. Обхожу больницу серого цвета с обшарпанными полуразваленными стенами. Из-за какой-то маленькой двери выскакивает грузный мужчина, одетый в грязную форму санитара. Он хватает меня и утягивает внутрь. Не успеваю вскрикнуть, как он шепчет: — Все хорошо. Тут ты в безопасности. Хватает меня за руку и ведет к лифту. Мы едем на третий этаж - Самый верхний в больнице. Он толкает меня вперед, но я в ужасе замираю на месте. Вдоль расставлены койки, а к ним привязаны люди. Их тела в язвах, синяках и кровоподтеках. Мужчина толкает меня вперед, а сам берет огромную палку и начинает бить женщину прямо по ногам. От громкого вопля шарахаюсь в самый угол. Все эти «жертвы» пялятся на меня, грозно смотря за моим ужасом. Они громко дышат и хрипят. Грузный мужчина проходит вдоль коек, бьет каждого человека. Люди орут от боли. Я начинаю реветь, забившись в углу. Наконец он подходит ко мне: — Тише, малыш, все хорошо. Они безумны, какая им разница, больно или нет, не так ли? Захохотав, хрипло, словно старый ворон, он вновь идет по рядам и размахивает своей дубиной, с упоением ударяя всех, кто посмел дернуться. Слышу какой-то шелест, стук в дверь. Но этот стук не такой громкий, нежели грохот и гул труб. — Ты знаешь, что это шумит? — его голос доносится из комнаты; он все ходит вдоль рядов, развлекаясь. — Это завод по переработке вот этих отходов, - со скрипом он катит тележку. — Хоть какой-то от них прок. В дверь стучат громче. Раздается звук отпирающегося засова. Шум и возня. Выглядываю из-за ширмы, зажав ладонью себе рот, чтоб не выдать ненароком криком. В дверях девочка. Растрепанные волосы черными прядями лежат на худеньких плечах. Она, подняв голову, смотрит вверх, видимо, на мужчину, что-то шепчет, выставив вперед руку. Они скрываются в комнате, о чем-то жарко споря. Шум, вздрогнув, я осторожно высовываюсь. — Бежим отсюда! — девочка хватает меня за руку, выдергивая из убежища. — А как же... — Нет его, не бойся, — распахнутое окно, а санитара нет в комнате. Только ровные ряды каталок со стонущими людьми с перебитыми ногами. Мы выскакиваем на улицу, летим кубарем по ступеням. Он лежит под окном. Его ноги отделяет от тела жестяной бордюр клумбы. Перерезавший его прямо под коленями. Санитар орет от боли, пока не наклоняет голову и не видит, что у него нет ног. Тогда он начинает толкаться вперед и прямо опираться на обрубки. Они проваливаются в размякшую землю. Из здания выползают стонущие люди. Они тоже хотят есть. Они ползут к нему с чавкающими звуками. Девчонка, схватив меня, тянет за собой по улицам, пока мы не убегаем в укромное место. Прячемся за стенами разрушенного здания. — Все это — секрет человеческой похоти, — говорит она, тяжело дыша вместе со мной. — Чтоб утолить голод тех, кто потом сам же и пойдет на переработку… — тихо шепчу; она согласно кивает. Мы бежим, взявшись за руки, по узким улочкам, пока я не замечаю знакомую дверь. Моя дверь, та самая, через которую я сюда попадаю. Крепко держа ее ладонь, тащу девочку к выходу. — Ты должна пойти со мной. Один я не справлюсь, — дергаю ее на себя. Распахнув дверь, мы валимся в комнату на мою кровать. Поднимаю лицо, обнимаю девочку, хриплым зареванным голосом прошу ее остаться. Говорю, что не смогу без нее. Так я впервые знакомлюсь с Лилит. Каждый раз, когда я засыпаю, мое тело остается здесь, в реальном мире. А мой разум, раскрывая дверь между реальностью и мирами «снов», отправляется в другое измерение. Скептики взмахнули бы руками, сказав, что сон — это лишь полет человеческой фантазии. Именно. Полет. У каждого из нас есть еще одна дверь, в которую должен войти разум. Там и находится другой мир, тоже наш. Только он предназначен исключительно для разума. Нужно всего-то пройти по огромному зеленоватому коридору с сотней дверей, чтобы попасть из одного мира в другой. Все наши кошмары — это ошибочные двери. Мы попадаем не в свой мир, отчего и видим ужасы чужой реальности. Она — верный хранитель моего сна. Каждый раз, засыпая, она берет за руку другую часть меня и ведет по коридору именно в нужную дверь. Я уже давно не вижу кошмаров… Они теперь преследуют меня на яву. Реальность Лилит рывками пробирается всквось щели под дверью. В след за ней. Я чувствую, за спиной серый стук башмаков по брусчатке в полупустом городе, укрытом туманом. Реальности смешиваются. Ее реальность требует выплаты кредита с процентами. Ему нужна не только она но и я. А я цепляюсь за свой мир. За учебники, лекции и деньги. — Вы не понимаете, она постоянно рядом, — объясняю мужчине, сидящему через стол от меня. — Что б я ни делал, где б ни был, она рядом. У меня нервы сдают. — Это банальный нервный срыв, учеба, напряжение, бессонница. Не переживайте так. У вас сейчас есть возможность лечь в стационар? Вы же отучились? — Да я свободен, месяц у меня точно есть. Выпишите направление.***
Собрав вещи, я закрываю комнатку, оставив мою Лилит одну перед дверью. В комнате с распахнутым шкафом наедине с отражением. Мне жалко ее? Вероятно, да. Поправив сумку, отбрасываю желание попрощаться по-человечески. В больнице я отдаю документы, расписываюсь в согласии на лечение. Мне отводят палату на одного, за дополнительную плату — в отделение для тихих. Светло, просторно. Отдельный санузел и минимум мебели. То, что нужно. С собой у меня пара книг, ноутбук и тетради. По инету с удаленки я вполне могу набирать тексты, заполнять анкеты, благо время позволяет. К врачу на прием меня вызовут на следующий день, после осмотра. Так что я вполне могу выспаться. Не спал толком пару дней, и это помимо ночных бдений в обычное для меня время. Просто лежал и слушал, как она насвистывает мелодию. Я не отвечал ей. Это никак не помогало: она все так же приходила, проводя у меня все время. Следил, как она сидит в кресле, читая при свете луны книгу, иногда вставал, включал ей лампу — словно невзначай, просто идя в туалет. — Кошки пьют дыхание спящего человека, — важно, словно великую тайну, шепчет, закрыв дверь, парень. Наверно, мой ровесник. С темными взлохмаченными волосами, красными от постоянного недосыпа глазами. — Мой кот пил мое, пока я не уехал сюда. Он ложился спать со мной, такой теплый и пушистый. Мне нравилось с ним ложиться, он пинался и клал голову на плечо. С ним было так тепло, что у меня прошла бессонница. Пушок мешал спать, пинаясь и топчась по моей спине, а потом укладывался на мою подушку, или мне под голову или даже просто рядом. Так мы засыпали. Это сестра заметила, что со мной что-то не так: мой милый Пушистик пил меня. Я спал по двадцать часов и все равно не мог выспаться, у меня болела голова и резало глаза. Она привела меня сюда, — он взахлеб тараторит, словно я первый, кто его услышал. — Никто не поверит, что виноват кот. Такого не бывает. Знаешь, я скучаю по Пушистику. У меня жуткая бессонница, и я хожу ночами по отделению. Сестры ругаются, — он удрученно мотает головой. — Я скучаю по нему, хоть на день его б сюда, я бы выспался. Псих. Реальный псих, несет полный бред. Поэтому просто киваю в знак согласия и выпроваживаю его из комнаты. Идея лечь сюда мне уже не кажется такой уж хорошей, моя девочка была все ж адекватнее этого персонажа. Выхожу в коридор, к ординаторской, мой лечащий врач уже на месте. Медсестра сказала, должен вызвать. Вскоре из кабинета выходит парень в халате. — Новенький? Пройдемте. В кабинете я выкладываю ему все как есть. Говорю, что Лилит — это мой личный кошмар и друг. Воображаемое спасение, которое на меня давит. И я ничего не могу с ней поделать. Когда-то она научила меня держать себя в руках, но я зашел далеко, и ее, как мое подсознание, полностью с той стороны, это не устраивает. И я сам понимаю, что моя зацикленность на работе, на учебе, на том, чтоб быть лучше, быть идеальным — это всего лишь пережиток старых комплексов, но я не могу ничего поделать. А внутренне напряжение сводит меня с ума. Непосредственность девочки. Ее улыбка и простота отношения к жизни меня пугают. Рассказывая ему, я вижу, как она входит в кабинет. Кивает врачу и с умным видом садится в кресло записывать мои слова. Поддакивая, когда я заикаюсь о бессоннице и нагрузках, о моем страхе не оправдать ожидания родителей. Я не выдерживаю. Опрокинув стул, вскакиваю: — Она, она, опять рядом! Ее нельзя пускать сюда. Я с ума сойду! — Тихо, — доктор подходит ко мне, равнодушно смотря и делая участливый вид. — Ее здесь нет, она лишь ваше воображение, расслабьтесь и посчитайте до десяти. — Забудь все, чему тебя учили в вузе! Забудь, в жизни все иначе. То, чему тебя учили, — это лишь теория, относительная и далеко не точная на практике, — ее слова сами вырываются из меня. Я выпаливаю их в лицо врача, а он, взяв меня за руку, ведет обратно в палату, уговаривая лечь: — Не беспокойся, тебе надо поспать. Это нервы. — Не просто нервы, — она грызет карандаш, глядя на нас, — Лилит и есть я! — Она твои страхи и стремления, — он согласно кивает, подталкивая меня к кровати, — распиши их на листе к завтрашнему дню. Сейчас тебе сделают укол, и ты поспишь. Проснешься, напиши мне и себе, попробуем понять, что к чему. Договорились? Лилит осталась там, в его кабинете. Я послушно ложусь на кровать. Колите, только бы забыться и не видеть ее. Медсестра делает укол. — Не бойся, но руки привяжем, чтоб ты не встал, возможна слабость и озноб, так что не пугайся, как проснешься. Согласно киваю, засыпая. Там, где солнце не восходит, Где луна кругами ходит, Где всему хозяйка — тьма, Мы с тобой сошли с ума Тихо напевая и чуть пританцовывая, она развязывает руки и ноги. Потираю затекшие запястья. Она подходит ко мне и, улыбаясь, прикладывает палец к моим губам. Натянувшись, рвётся нить, Кто умрёт — тому водить… — А теперь пошли гулять? – улыбнувшись, тянет за руку; подойдя к окну, забирается на подоконник. Открывает створки высокого окна госпиталя. Стоя в проеме, оборачивается, с визгом прыгая на шею. Ловлю. Платьице чуть задирается, она спускается на пол, чмокнув меня в щеку, поправляет одежду. Делает реверанс. — Пройдемся по парку, месье? Взяв ее за руку, поднимаюсь на подоконник. Запах ветра, солнца… Свободы. — Ты готов хоть раз сделать что-то неожиданное, хоть раз почувствовать адреналин и шагнуть вперед? — Сейчас я готов. Почувствовать свободу на вкус, расправить крылья в последний раз, оставить позади бессонные ночи и обязательства, страх остаться серостью и не приложить достаточно усилий. Шаг вперед, пара мгновений ветра, бьющего в лицо. Удар. — Лови мяч! Желтый шарик прокатывается у меня перед глазами. Хватаю его, приближая к лицу, поднимаюсь на ноги, отряхивая шорты и футболку, белые гольфы и босоножки. Улыбаюсь ей: — Побежали? Со смехом мы несемся по пустынной улице. Вдвоем. Только мы и топот босоножек по брусчатке, отдающийся эхом меж стенами серых домов.***
— М-да. Этот пациент меня определенно беспокоит, — мужчина в халате наблюдает через стекло двери за юношей, лежащим на кровати, бесцельно смотрящим в потолок. — Все так плохо? — медсестра обеспокоенно смотрит на парня. — Такой молодой, симпатичный... Сам пришел. — А вы сами почитайте, что он написал, — врач протягивает ей распечатанные листы. — Почитайте, почитайте, довольно интересная история.