Metamorphosis

1 Red on the red. Красное на красном. Слишком много красного. Слишком много для одного дня. Кровь подступает к ногам, все ближе. Густая, еще теплая, как раскаленная лава, она, кровавым приливом, подступает к ботинкам. От ее резкого запаха что-то подкатывает к горлу, а воздух в лаборатории становится металлическим и тяжелым. Кровавые брызги на шее Джесси, запачканный воротник его футболки, звук, падающего канцелярского ножа – тишина и шум воды. Все это проникает в память, как эти большие красные кляксы на его новой, только что купленной рубашке прочно въедаются в ткань, и их не выведешь ни одним отбеливателем, не растворишь в серной кислоте. Уолт смотрит в глаза Джесси и ему кажется, что он проваливается в глубокую скользкую яму, из которой им теперь ни за что не выкарабкаться. Слишком много сейчас в его глазах – слишком много для одного дня. Когда они выходят из лаборатории, над Альбукерке уже поднимается солнце. Джесси разминает затекшую шею, на ходу доставая из кармана смятую пачку сигарет, он подцепляет зубами за фильтр и прикуривает. Мистер Уайт смотрит, как Джесси подходит к своей старой пыльной тойоте, останавливается, замешкавшись на секунду, и вдруг поворачивается к Уолту. – Может, это, поедем, пожрем куда, а, мистер Уайт? Уолт кивает, и они садятся в его машину. Он не голоден, да и вряд ли случившееся хоть как-то прибавило ему аппетита, но он все равно соглашается позавтракать вместе. Потому что так надо. Для Джесси. Заставить себя поверить в то, что все это исключительно ради него, получается довольно просто. По привычке он хочет сказать Пинкману, чтобы тот перестал дымить в его машине, но вместо этого только пониже опускает окно. По радио играет какая-то музыка, Джесси сидит, развалившись на переднем сиденье, оперевшись коленями в бардачок. Он щурится, когда они выезжают на большую, залитую солнцем дорогу, и прикрывает глаза ладонью. Пыльный сухой ветер, врывающийся на высокой скорости, хлопает в ушах, как новая упаковочная бумага. Другая – не заляпанная кровью футболка, которую они купили в первом ближайшем торговом центре по пути в забегаловку, вместе с нелепыми красными кедами, единственный размер которых подошел Уолту, теперь трепещется на его худой впалой груди, как беспокойная водная рябь, предчувствуя скорый шторм и беду. 2 Hurt is power Последние месяцы Джесси живет воспоминаниями. Это своего рода защита, способ окончательно не свихнуться от непрерывной череды душевных потрясений. Он часто возвращается мыслями к одному событию. Кажется, это и была та самая злополучная точка отсчета – первый роковой толчок, который и привел в действие весь принцип домино. Он вспоминает тот день, когда просрал в клубе все деньги мистера Уайта на шампанское и стриптизерш. Джесси думает, что лучше бы он тогда действительно свалил из города на некоторое время, кинул этого человека с его трейлером и безумными идеями варить мет. Что за бред? Как ему такое вообще в голову могло прийти? Он же, блядь, учитель – его бывший учитель химии. О чем он только думал? Все это изначально попахивало полной лажей, и если бы он кинул его тогда, никто бы впоследствии не пострадал: Комбо, Майк, Джейн, Гейл, тот пацан в пустыне – все они были бы сейчас живы. Но эта цепочка причинно-следственных связей, как огромный снежный оползень, уносила с собой все больше людей из его жизни. И когда этот чмошник, возомнивший, что теперь, пережив свою персональную трагедию – когда он, упоровшись коксом и водкой, угробил свою шестилетнюю дочку, имеет исключительное право раздавать направо и налево советы другим торчкам, словно конфеты на ярмарке, говорит ему, чтобы он, Джесси, мать его, Пинкман, перестал постоянно винить себя, заниматься бесполезным самобичеванием, а попытался увидеть новые горизонты и возможности, чтобы сбросил с себя этот груз и начал жить дальше, тогда Пинкману хочется закричать этому ублюдку прямо в лицо, чтобы тот уже высунул свою голову из жопы – такое невозможно забыть, а уж тем более простить себе; а если иначе – то с этим миром однозначно что-то не так. Что-то не в порядке с этим миром. Присыпать воспоминания, как разлагающийся труп, гашеной известью, чтобы не воняло, приправить сверху блесками и пудрой для лоска. Сдуй это - и вот оно, вся вонь, уродство и ничтожество, снова на поверхности, у всех на виду, как гной, накопившийся под кожей, выступает при малейшем прикосновении – и как ты ни старайся, а себя не обманешь, это точно. И, наверное, Хайзенберг был прав, когда говорил ему, что у него больше ничего не осталось. Ничего, кроме той боли, которая, как гравитация, все еще держит его на ногах, а если отпустить себе все грехи, отречься от нее, что тогда у него останется? Вот именно, – ничего, полный ноль. Ничего у него больше нет. И, может, именно поэтому он так отчаянно продолжает цепляться за эти воспоминания, расковыривая старые раны, не давая им ни малейшего шанса затянуться. И все-таки, Джесси хочется верить, что эта боль поможет ему очиститься. И возродиться. Снова. 3 Saul Saul keep my soul Сол латентный еврей, сам однажды ляпнул, что адвокатам-евреям больше доверяют, а соответственно и платят – тоже больше. Ничего расистского, только бизнес. Когда Сол на измене, он начинает шутить в режиме нон-стоп. Пинкман смотрит на него, вполуха слушает про анальные полипы, и ему даже немного жаль их адвоката. Когда жизнь скатывается в полное беспросветное днище, нормальные люди, как правило, идут к психологу - ноют, плачутся, слушают стремные советы и глотают свои легальные колеса добра и счастья. Джесси ненавидит мозготрахов, и лучше он решится сделать себе лоботомию при помощи тупой отвертки, чем будет размазывать сопли перед каким-то дипломированным хреном. Когда все на полной скорости снова летит к чертям собачьим, Джесси сдалбливает косяк и едет к Солу. Просто хорошо, вот так, вместо фона, послушать его треп, ни о чем не задумываясь, периодически давая односложные ответы – да-нет-иди-нахер. Отличная профилактика от депрессии, надо сказать. Пока работница нелегального труда разминает его ступни, Гудман умудряется вести какие-то записи, одновременно отвечая на звонки, тасую многочисленные мобильники в своих руках, как карты. Джесси сидит в кресле, старательно вырисовывая что-то в блокноте, на обложке которого слоган этой сраной конторы. Лучше звоните Солу. Звоните Солу, суки - чуть ниже номера его рабочего телефона, почерком Джесси. В этот момент оночень похож на маленького мальчика, вместо продленки оставшегося на работе у своего отца в компании фломастеров и раскрасок. А потом у Гудмана начнется его законный перерыв, и он скажет Франческе, чтобы слала всех нахер, у него обед – вот так, адвокатам тоже, знаете ли, надо обедать. Они поедут на его большой белой, как айсберг, машине за кебабами, в какую-то неебическую даль, на самый край Альбукерке, только потому, что, как утверждает Гудман, там вкуснее. Они сядут на широкий капот его машины и будут жрать эти нереально вкусные кебабы. И, несмотря на набитый рот, Сол не заткнется ни на минуту. И Джесси благодарен ему за это; в эти редкие минуты ему становится по-настоящему легко и спокойно.