Любовь...

Ты снилась мне беременной, и вот, проживши столько лет с тобой в разлуке, я чувствовал вину свою, и руки, ощупывая с радостью живот, на практике нашаривали брюки и выключатель. И бредя к окну, я знал, что оставлял тебя одну там, в темноте, во сне, где терпеливо ждала ты, и не ставила в вину, когда я возвращался, перерыва умышленного. (отрывок И. Бродский "Любовь")

Я знаю, что многое сделал не так. Не так, как хотел бы. Оборачиваюсь и смотрю. Смотрю в окно, провожая безучастным взглядом каждую из миллиона оседающих на моей улице снежинок. А они и не торопятся избежать моего внимания или растаять от столь пристального взгляда, нет… Я закрываю глаза, и они продолжают падать. Я вновь взгляну на этот мир лишь тогда, когда гулкое эхо упавшей наземь частички неба раскатом грома отзовётся в моей душе, в надежде пробудить закаменевшее сердце. Но… нет. Распахивая окно настежь, я надеюсь отрезветь, вернуться к жизни, очистить разум. Исцелиться от яда вины и горечи, преследующих меня с того дня. Картинки-воспоминания не забываются, с каждым днём с новой силой загораются. Я всматриваюсь в белую пелену, сотканную из хрустальных снежинок, в надежде увидеть хоть что-то знакомое. Лицо чьё-то родное. Вдыхаю этот холодный, сковывающий лёгкие хоккайдский воздух. Да, я переехал – спасался от призраков своего прошлого, боялся обернуться, чтобы обнять. От этого-то и бежал. Не сбежал. Кашляю, давлюсь этим сдавленным воздухом, насильно закупоренным в лёгких. Дышу, пытаюсь жить в эти доли секунд, но поздно. Уже поздно. В воздухе зарождается тот терпкий запах, к которому я так пристрастился. Из-за которого всё и началось. Блаженно закрываю глаза и распихиваю разум, позволяя времени подхватить меня и перемешать реальность с вымыслом. Неважно. Я так хочу. Жизни это необходимо. Ощущаю что-то тёплое – душу что-то греет. Я прижимаю к груди, не раскрывая ладоней, собирая это неосязаемое чувство внутрь себя и… открываю глаза. Рядом ты стоишь. Совсем-совсем не изменилась. Успокаиваюсь. Ты меня глубже дышать заставляешь. Я рассматриваю тебя, запоминаю, в память вбиваю, к сердцу прикрепляю. Пшеничные волосы с приятным запахом спокойствия, так одурманивающим меня, размётаны по узким плечам. Взгляд светлый, устремленный вдаль, вселяющий только самые чистые чувства. Ты спокойно стоишь, смотришь на падающий снег, мерно поглаживаешь живот. Я нерешительно опускаю глаза вниз и чувствую, как время останавливается. Обострённым слухом начинаю улавливать звук падения снежинок в воздухе; гулкий удар, оповещающий вселенную об их прибытии на землю. Дыхание замирает, а руки начинают трястись. Падаю на колени – перед тобой мне не страшно открыться. Припадаю губами к животу, руками ощущаю тепло, бьющее изнутри. Радостно улыбаюсь, что-то сбивчиво говорю тебе о том, что слышу и чувствую, а ты киваешь и улыбаешься. Конечно, тебе всё прекрасно известно о том, кто живёт у тебя в утробе. А я впервые вкусил это таинство. Ты зарываешься руками в мои длинные волосы, голову прижимаешь к животу и тоже замираешь, ловишь этот момент. Я понимаю. Поднимаюсь с пола, а руки до сих пор дрожат и тянутся, тянутся к тому, что скрыто от отцовских глаз. Ты носишь моего ребёнка. Моего ребёнка у себя под сердцем держишь. Мне кажется, ты видишь меня насквозь. Как? Как ты сумела избавиться от язвительности и хамства, оставив лишь безграничную любовь к тебе и к этому маленькому существу? Я не верю. Ты – кудесница. Я благодарен тебе за эти чувства, за этот снег и бурю, за то, что догоняешь меня постоянно, а сейчас успела остановить. Мы остаёмся здесь, Анна. В Вакканае. Вместе. Навсегда. Я открываю глаза и разжимаю пальцы. Пустота. Нет ничего. Ни запаха, ни света, ни тебя, ни ребёнка. Где это всё? Может, вы не догнали ещё меня? Я оборачиваюсь и смотрю назад, на то, что было. На то, как мучил тебя, потому что любил. Пытался задавить морально, расценивал это, как игру. А ты не поддавалась, боролась, глаза мне открыть пыталась. Но… поздно слишком. Я любил тебя, хотел, чтобы ты любила меня, как дикая кошка. С криками, болью и интрижками, но… Ты оказалась другой. Сильной и полной, гордой. Не опускалась до того, чтобы бежать за мной. (Хотя в моих мыслях ты всегда брела по моему следу). Это я всегда приползал к тебе, осознав, что всё, что я сделал глупо и бессмысленно. Целовал твои руки, когда ловил на себе твой холодный взгляд, искал сухие губы, но твои чувства были так же натянуты, как и нервы. Я надоедал тебе и твоё терпение лопалось. Ты уходила в никуда, а мне так нравилось тебя возвращать, что я намеренно доводил тебя до крайности, зная, что твоё триумфальное возвращение уже обеспечено моим идеальным планом. Ты бесилась, кричала на меня и отмахивалась, но оставалась. Потому что всё давно поняла. Слишком умна, для того чтобы не принадлежать мне. Поэтому решив, что мне пора успокоиться, ты сказала мне о том, что ждёшь ребёнка. А я сбежал. Я хотел только тебя. Утром, днём, ночью… Ни о каком ребёнке не могло идти и речи. Ты что-то прокричала мне в ответ, а я поразил тебя острым осколком в самое сердце. Сейчас каждый день корю себя за это. Я скитался, пытался сбежать от самого себя и от тебя, но ты всегда оказывалась рядом со мной. В голове, в мыслях, в сердце. Я любил тебя безумно. Осознал, что то, что там, у тебя внутри – моё и твоё, значит, полюблю и это. Полюблю и его. Нашего с тобой ребёнка. Я вернулся в Токио, зашёл в наш дом и увидел тебя. Ты была ещё прекрасней, чем раньше. Даже во сне ты не представала передо мной в таком образе. И тогда я понял, что это истинна о том, что женщина становится еще более прекрасной, когда беременна. И я влюбился в тебя. В три тысячи девятьсот первый раз. Сорвался с места, подбежал и обнял. Поднял с земли, стал целовать, а ты лишь кричала и била меня по плечу, кричала и била, а потом… успокоилась и зарывшись носом в мои волосы, еле слышно прошептала: «Люблю тебя…» Надеялась, что я не услышу, но я заглянул в твои чистые глаза и поцеловал в губы. Ты улыбнулась и вскрикнула. Переволновалась и схватки начались раньше положенного. Я держал тебя за руку по пути в операционную. Целовал пальцы, пытался прикоснуться к животу, сообщить тебе, что вот я с вами, я никогда больше не оставлю тебя. Но оставил. Двери операционной с грохотом закрылись перед моим носом. Мне оставалось только ждать. Я ходил по коридору, кусая ногти. Мечтал увидеть чудо, сотворённое двумя любящими людьми. Но… не случилось его. Я ворвался в помещение, заглянул в твоё лицо и обомлел. Схватил за руку, поднёс к губам и тут же отнял. Холодная. Растрепал твои волосы, обхватил пальцами запястье, прижимал к своему сердцу, что-то сбивчиво говорил, но не слышал того, что говорили мне врачи. «Она умерла при родах», - эхом разнёсся голос одного из докторов у меня в разуме. – «Нам очень жаль. Она умерла». Умерла. Умереть. Умрёт, умер, умерщвленный, мёртвый… Нет! Она не могла, она ведь… святая. Такие не умирают. «А ребёнок? Где мой ребёнок?», - с надеждой в голосе спросил я. «Извините, юноша», - склонив голову и отрицательно покачав ей, отозвался доктор. – «Малыш родился мёртвым». Я закрыл глаза и положил голову на тебя. Бессознательно гладил твою руку, что-то шептал, не замечая, как горячие слёзы катятся по моим щекам. Мужчины не плачут? Плачут, если теряют самых любимых. Я потерял. Сразу обоих. Всё изменилось. Я вновь переехал, но остановился здесь навсегда. Меняются люди, меняется время, изменюсь и я, но некоторые вещи останутся прежними: ты, моя неистово любимая Анна, наш маленький ребёнок, растущий у тебя в утробе и я, ваш горе-отец. Да, и это тоже. Холод, зима, Вакканай. В душе моей только вы. Навсегда. Люблю вас.