Burn in hell

Напрашивается вопрос: а заслужила ли я больше? Этот камин, сохранивший расцвет готического стиля, и скрипучее кресло, которое вмещало мое изнеможённое и не такое уж безупречное, как любят его описывать остальные тело — собственно, это всё что предоставлено в моем распоряжении. Вернее, бездушные вещи, которые просто не способны сбежать. Никогда не жалуюсь на одиночество, не слабая девочка, но некоторые обстоятельства привели к дисгармонии, даже такую стойкую вампиршу. Угораздило меня из-за своей вспыльчивости прибить одного охотника. Обладавший мистическими штучками, как оказалось позже, которые въедаются в вены убийцы и обрекают на долгие мучения. А пока моя девочка на побегушках, исполняющая мои поручения и являющаяся незаменимой правой рукой, ищет злосчастное лекарство против хвори, мне ничего не остается делать, как попивать вермут в заброшенном пугающем по своим габаритам доме и дожидаться своей участи. За свое существование, которое можно охарактеризовать только одним словом – «выживание», я нагрешила так много, что хватит на всех людей на нескольких континентах. Часть оставила на десерт. Нагрешила по человеческим меркам, в свою очередь я не считаю свои тщательно обдуманные и распланированные поступки такими уж преступными. Человек сам обременяет себя законами, правилами, нормами лишь для того, чтобы сдержать зверя внутри, который верно служит первоначальным инстинктам, и они проявятся не в самых благородных деяниях, если ослабить контроль. Человек изначально стал лицемерным, когда взял в узды свою природную твареподобность, внушая самому себе об ее несуществовании, скрываясь под тысячью масками. Посему не вижу всякого смысла быть пленницей обжирающихся, уничтожающих самих себя тварей. Я не только восприняла свою животную суть, но и приручила ее, прекрасно сосуществуя бок о бок. - Кэтрин? - за спинкой кресла почуяла чье-то присутствие. Допилась до галлюцинаций? Невозможно, ведь бутылка с крепким напитком была наполовину пуста, когда я нашла ее в оставленном без присмотра доме на окраине тысячного города, который посещаю для временного пребывания. В этом городе не собираюсь находиться дольше чем потребуется, пока моя верная пташка не отыщет противоядие, а я за это время не прибью себя, сгорая в агонии. - Кэтрин, неужели это ты? - искренне удивленный тон пронзил мой позвоночник будоражащей дрожью, которая мелкой россыпью раскатилась по всей спине, заставляя вздрогнуть недовольную вампиршу. Этот голос знаком: наполненный обожанием и болезненным помешательством. Думали я не подготовлена, и не знаю, что мое сознание играет со мной в злую шутку? - Дэймон, - растянула имя с натянутой улыбкой, и, поставив граненый стакан на холодный пол, с ленивой грацией приняла вертикальное положение. Мой видок, наверное, не самый изящный в этот момент, но дикие темные зрачки в кошачьем разрезе глаз отвлекали от разлохмаченных волос и кривой ожесточенной улыбки. Даже перед своим сознанием буду заботиться о внешнем виде? Чушь. - Я тебя не ждала, проваливай. Оказывается, мой потаенный разум может изрядно меня удивить. Оно представляет собой кладезь, содержащий все происходившее со мной когда-либо, даже если я сама соизволила стереть из поверхностной части то или иное событие. Но он помнит. И он знает меня настоящую. Только почему Дэймон? На крайний случай я ожидала Стефана. На моем лице незамедлительно легла тень легкого разочарования. – Ты должна быть в гробнице, разве нет? Я видел, как совет уводил тебя в толпу обреченных на смерть вампиров. – он спасовал в голосе, выдавая нервозность из-за данной неожиданной встречи. Если считать, все это плодом моей фантазии, то, получается, мысленно я обрисовывала такое озадаченное лицо Сальваторе, без намека на его природную обольстительность? Сама в себе разочаровываюсь... На деле я близко не соприкасалась с этой мыслью. Дэймон был одним из… А вы сочиняете сказки и воодушевленно вздыхаете при виде нас. Я могу назвать имена мужчин, которые были до него и после. Он не был кульминационным штрихом в этой последовательности, он являлся ее частью, как и все другие. Поэтому не нужно закатывать глазки и топать ножками, так было изначально. У жизни жестокие шутки, разве нет? – В гробнице было сыро и мерзко, я решила, что обойдусь и без нее, – безразлично хмыкнула, и обрисовала свой наплевательский жест рукой, легко махнув ею. Говорить с ним не было ни малейшего желания, а его плоть даже не ощутима, если схватить его в свои объятия и изобразить желание и полную готовность. Схватив стакан с вермутом, больше не удостаивая своего бывшего благоверного взглядом, я отвернулась лицом к камину, концентрируясь на распространяющееся по моему лицу мягкое тепло. Задаваясь вопросом: почему Дэймон?.. пришлось раздраженно отвлечься на сложенные руки на моих плечах. Его руки. Теплое, еле уловимое дыхание обласкало ухо, прежде чем из уст, которые полвека назад жаждала пробовать на вкус, вырвалось: – Ты обманула меня. Ты предала мою любовь. Обещала облечь меня в свою сущность, забрать меня с собой, а сама сбежала, когда это было удобно. Зря я умер ради такой бесчувственной и эгоистичной стервы, – губы плотно прижались к моему уху и горячо, со всей вырывающей злобой выпалили: – Гори в Аду, Кэтрин! И больше я не чувствовала ни его дыхания, ни его крепких рук. Я напрочь отказывалась размышлять на тему своего неблагородного поступка по отношению к обезумевшему от любви Дэймону, но почему бы не подсластить пилюлю для моих исповедей? Это и есть мое наказание: открыть себя со всех сторон. Как котенка тыкают мордой в его наделанные делишки в ненужном месте, так и я встречаюсь вплотную со своими грешками, не имея возможности воротить нос. Одна лишь беда – я знаю изнанки своих подлых поступков, они не пугают меня и не способны всковырнуть забывшее мне чувство – совесть. Не считаю себя «бесчувственной и эгоистичной стервой» – я спасаю свою шкуру, и уже неважно, как мою деятельность можно назвать. В любом случае это только слова и буквы, а слова придумали люди, чтобы клеймить ими других, задавая определенный шаблон отношений к ним, ведь так легче, меньше можно думать. С Дэймоном не было желания видеться при таких обстоятельствах еще раз. Когда выберусь из этой передряги, возможно, организую с ним встречу и побалую когда-то любимого мальчика своей персоной: залащу свой поступок другими приятными вещами, о которых непринято было говорить в былые времена в открытую. Дэймон не был моим любимчиком, его было в изобилии. И его непреодолимую тягу ко мне можно объяснить обычными, примитивными фактами: я была для него недосягаемой, непреодолимой. Этот объект: его мы вожделеем на расстоянии, он упорно разрывает нервные клетки в мозгу, разъедая ядом под названием «влюбленность». Влюбляются не в самого человека (или в вампира в случае Дэймона), а в преграды, которые нужно разбить в дребезги, каждую. Влюбляются в саму мысль: она не стремится быть твоей, подкидывая испытания, как карты, от которых не можешь отбиться в отсутствии нужной масти. Он не был ограничен в девушках: захотел стройную брюнетку, на завтра – пышечку-блондинку; рыжую, скромную, вульгарную, кучерявую. Но в нашей игре я задавала рамки, ритм, начало отсчета и конец. Впервые он не был хозяином положения и поэтому стал зависим от моих прихотей, от них исходит его душевное состояние и ход игры. А в моем случае, это великое правило притяжения положительного к отрицательному заряду работал со Стефаном. Он не вертелся под ногами, и, сам не подозревая, был неуловимым, хотя и пылал от любви. Сейчас мы прекрасно можем назвать вещи своими именами, и я охотнее склонюсь к старшему брату, нежели к тому, кто активирует этот совершенно никчемный закон. Дэймон опытный любовник, он знает в девушках толк. Бросьте, это ли не главное? Как же еще проверить полную совместимость, как не через постель? К тому же, он не был трусом в отличие от своего юного глупого братца. Дэймон без колебаний принимал мою сущность, гордился ею, и собирался вовлечься в более темные дела. Напомните мне встретиться с ним, если не покончу жизнь самоубийством от «угрызений совести». Я не хотела больше слушать скрип постаревшего кресла при малейшем движении, поэтому продолжала стоять лицом напротив камина, согревая свои, вовсе не нуждающиеся в тепле, конечности; поднимала стакан к смоченным алкоголем губам и вливала в себя очередную порцию, чтобы отвлечься и с затуманенным разумом не так уж и скучно встречать непрошеных гостей. Тяжелые предсмертные хрипы по левую сторону от меня пробрались до самого сердца – очередная галлюцинация. Неторопливо повернулась в сторону, где хрипы сопровождались удушливым кашлем. Никогда не любила, когда болел отец, он становился нестерпимо суровым; вся прислуга ходила на цыпочках, страшась попасть ему на глаза, только мать могла найти ловкий подход и уважить его. Взмокшая от стекающего с головы пота подушка, скомканное одеяло, весь в испаринах отец тяжело дышал в постели - именно таким я нашла его мертвым в доме, и кровь по всей постели рядом с распластавшимся телом безжизненной матери. – Катерина, помоги мне, – прокашливаясь, обратился ко мне отец. С затаившим дыханием, сохраняя молчание, я подошла к кровати, смочила полотенце в тазу с прохладной водой и приложила мокрую тряпку ему на лоб. Говорить я не решалась, возникло позабытое раболепие, сковывающее меня в присутствии собственного отца. Говорит всегда он, а вся семья подчиняется. Такова средневековая традиция. – Посмотри на себя. Шлюха! Скажи спасибо, что мы пристроили ребенка благородной семье, а тебя не отправили в монастырь, – он снова зашелся в кашле, а я трепетными руками успокаивающими поглаживаниями водила по щекам. Он никогда не подбирал сглаживающих слов, говорил грубо и точно, как оно есть. – Ты подвела род Петровых. Родить ребенка до брака, и от кого? От этого голодранца крестьянина! – брезгливо плюнул в сторону. – Ты не послушалась отца и завела интрижки в Лондоне, и смотри, к чему это привело: мы все мертвы по твоей вине! – Он перехватил мою руку и с покидающей его силой сжал запястье. – Я был бы счастлив, если бы убили тебя, забили как собаку. Ты больше всех это заслужила. – Процедил сквозь стиснутые зубы и швырнул прочь от своего лица мою руку. – Нет! – несдержанно рявкнула, давая волю своим вырывающим наружу бурлящим эмоциям. – Это не по моей вине произошло, а по Вашей, отец! – я смотрела на него как на главного врага, во взгляде нет ни намека на любовь к старику. А ее и не было. Был только страх. – Я не собиралась плясать под Вашу дудку. Вы собственное дитя собирались положить в постель знатного человека, чтобы тот одарил Вас деньгами. Как свинью продают на рынке, чтобы ее потом зарезать. Вы отправили меня в Англию, бросили в чужой стране, бросили как больную сифилисом шлюху, и мне оставалось лишь выживать и полагаться на собственные силы. Не поступив так, я бы не накликала беду на нашу семью. Может это расплата за Ваши поступки? Может Бог наказал Вас таким образом? Может это Вы заслужили такую смерть? – я опустилась на пол возле кровати, сотрясаясь от гнева. Что сказать: я ненавидела его! Все семейство находилось в страхе, подвергаясь тирании отца. Он не собирался выдавать меня замуж за богатого человека, так как тот уже был в браке, но ему захотелось развлечься именно с дочерью Петрова, наобещав хорошее поощрение. Меня поставили перед фактом, а матери велено было обучить грязным делам дочь. И я переспала не с ним. Воспользовалась влюбленным в меня мальчишкой, чья семья едва содержала своих родных. Сделала механически: без страсти и влюбленности, чтобы отомстить своему отцу и преподнести ему внебрачного ребенка. Я хотела забеременеть. Это считалось большим грехом и осквернением рода. В семье нечистоплотная дочь с выпуклым животом, не имевшая мужа. Мне было плевать на свою репутацию, я была больна идеей показать отцу, что вольна сама управлять своей жизнью, и не собиралась по его велению перевоплощаться в свинью, роль которой предопределена заранее. А он вычеркнул меня из семьи, изгнал из страны. Дала отцу отпор и лишилась достоинства своей фамилии. Нескончаемые глубокие хрипы прекратились, кашель больше не нарушал тишину. Я облегченно выдохнула, заталкивая этот эпизод в самые далекие закоулки сознания. Незачем ворошить прошлое. Его нет: по чьей вине – неважно. Его нет, и я могу дышать спокойно. – Катерина, – мягкий, заботливый тон позвал меня с другой стороны комнаты. Тот ласковый тон, что присущ любой матери. Отца я ненавидела, но к матери питала все нежнейшие, чистейшие чувства, которые способна нести в себе дочь. Проклятье охотника наконец нашло лазейку к моей изрядно искалеченной душе. Слова матери о моей виновности и никчемности режут лучше любого лезвия, но я сама возьму нож и проткну себе живот. – Я иду, мама. Когда эта дрянь принесет мне лекарство?