Розовые перья на одеяле

      Робин никогда не вторгалась в личную жизнь босса, но скрыть полуулыбку, когда тот вертел розовое перо перед глазами, не получалось.       — Сэр Крокодайл, извините, — девушка вошла в задымленный кабинет, остановившись рядом с креслом возле стола босса. Темноту помещения освещала лишь свеча, создавая причудливые блики на стенах и лице мужчины. Глаза его были закрыты, а сведенные брови и складка между ними выдавали напряжение.       — Получено письмо от Донкихота Дофламинго, — Робин привыкла говорить по существу, сразу сообщая о цели визита.       — Тц, пылесборник, — в голосе слышалось нескрываемое раздражение. — И что он пишет?       — Что приедет в ближайшее время, — Робин положила конверт на стол. — Так же Дофламинго просил прислать ответ.       Крокодайл все же открыл глаза и, развернув письмо, пробежал взглядом по строчкам, цыкнув вновь. Слишком частое сокращение его имени выводило из себя, а желание порвать клочок бумаги росло с каждой секундой. Он порвет его, но только тогда, когда Робин покинет кабинет. Она и так знала о нем слишком много.       — Пожелай ему утопиться по пути, а остальное и сама знаешь.       Крокодайл встретился взглядом с голубыми глазами, которые выворачивали его наизнанку. В такие моменты он жалел, что взял в напарницы эту умную девушку.       Нико Робин кивнула и покинула помещение, цокая каблучками. Как только дверь за ней бесшумно закрылась, мужчина разорвал исписанный лист и откинулся на спинку кресла.       — В ближайшее время, значит, — Крокодайл вздохнул, нащупывая в кармане перо отвратительного розового оттенка — единственное доказательство прошлого визита Дофламинго, которое еще хранилось у него.       Этот человек привлек к себе взгляды всех окружающих, ступив на порог казино. Вызывающе-снисходительная усмешка красовалась на губах, а фиолетовые стекла солнцезащитных очков скрывали глаза мужчины. Он шел неспешно, даже немного вразвалку. Шуба с ярко-розовыми перьями была небрежно закинута на плечо, открывая вид на мускулистую грудь и широкие плечи. Его узнали многие, испытывая при этом жуткий страх. Что он делает здесь, тихий шепот летал по залу, отрывая посетителей от азартных игр. Мужчина слышал, как меняется интонация людей, когда они произносят его имя. Это было бы даже обидно, если бы не было столь смешно. Шичибукая хохотнул и окинул взглядом зал.       — Дофламинго, — люди расступились, давая дорогу красивой черноволосой девушке.       — Мисс Оллсандей, давно не виделись, — Дофламинго поцеловал протянутую руку. Она не изменилась с последней встречи, отметил Донкихот, следуя за ней подальше от любопытных глаз. Все так же красива и умна. Даже слишком.       Высокие деревянные двери распахнулись, впуская их в длинный коридор с ковровой дорожкой и пустыми стенами.       «Скряга, так и не украсил их», фыркнул своим мыслям мужчина.       — Дальше вы сами, — Оллсандей остановилась возле двери, ведущей в ее владения. — В конец коридора, первая дверь налево.       — Да, я помню, — облизнулся, усмехнувшись Дофламинго.       В окно лился яркий полуденный свет, освещая даже самый темный уголок кабинета. Крокодайл чувствовал его приближение, борясь с желанием дернуть штору и погрузить все во мрак. Но он знал, что настырные лучи смогут проникнуть даже сквозь грузную ткань так же, как и одно розовое недоразумение вторгнется к нему с минуты на минуту.       Дверь распахнулась, впуская сладковато-терпкий запах и мужчину, кому принадлежал этот аромат, чувствовавшийся противным привкусом на губах и языке. Или это привкус воспоминаний?       Дофламинго прошел вглубь кабинета, плюхаясь в кресло и растягивая на губах улыбку, которая заставляла крошиться стену отчужденности, старательно выстроенную Крокодайлом против этого человека.       — Приятно видеть тебя живым, Кроки. Скучал? — бровь нервно дернулась, стена трескалась. — Я вот скучал. Скучал до такой степени, что послал всех и приехал к тебе.       Трещина расползалась в разные стороны, грозя осыпать стену на множество частей. Крокодайл скривился.       Дофламинго поднялся и в два шага преодолел расстояние, нависая над ним.       — Думаю, нам никто не помешает. Мисс Оллсандей все осознала и без слов. Как, впрочем, всегда. — Донкихот обдавал горячим дыханием ухо мужчины, пытаясь увидеть малейший намек на непроницаемом лице. — Так что, скучал?       Тихий выдох Крокодайла заставил улыбнуться вновь, поддаваясь желанию кусать, целовать, ласкать.       — Приму за положительный ответ, Кроки…       Дофламинго ненавидел всякого рода привязанности. Это мешало. Дофламинго никогда не верил в любовь. Зачем она нужна, если плотские утехи были у него, стоило только пожелать? Но Дофламинго нравилось чувствовать это все по отношению к себе. Его хотели, его любили, его внимания жаждали многие. Такое отношение тешило самолюбие.       Но у него была одна слабость, слабость, к которой он постоянно возвращался. Слабость, которую хотелось привязать к себе. Слабость, которую хотелось влюбить в себя. Слабость, что заставляла его скучать.       Чертов Крокодайл, что ускользал от него словно песок сквозь пальцы. Что, даже находясь рядом, старался быть чужим.       Кусая, лаская, толкаясь глубже, хотелось услышать свое имя сквозь стоны наслаждения. Руки шарили по разгоряченному телу, губы собственническими поцелуями-укусами старались оставить как можно больше меток. Хотелось, чтобы чертов Кроки принадлежал только ему. Но глубокие поцелуи приносили только скрежет песка на зубах, а долгожданная разрядка лишь телесное удовольствие.       После секса они говорили, хотя говорил в основном Дофламинго, но это было не так важно. В такие моменты, лежа на белоснежных простынях, тела переплетались в объятиях, позволяя отчетливо ощущать чужой стук сердца.       Донкихот выжимал из этих совместных часов все соки, стараясь запомнить каждое мгновение, каждое прикосновение, чтобы на следующий день можно было покинуть эту комнату, ни о чем не жалея.       Такие отношения казались идеальными, ибо им не нужно было соблюдать обязательства перед друг другом. Они пираты, поэтому допустить хоть малейшее проявление чувств было бы глупо. Влюбиться было бы глупо. Именно поэтому нужно было уходить, не оставляя следов недавнего присутствия, ибо это давало надежду на новую встречу.       Но Дофламинго каждый раз изменял этому правилу, оставляя ненавистные для любовника розовые перья на одеяле, пока тот спал.       Возможно, эти следы исчезнут так же, как и оставленные на теле метки. Но в душе все же теплилась мысль, что хоть одно перо будет напоминать об их кратковременной встрече. Ведь эти встречи нужны были не только ему одному, правда?       Хотелось в это верить, на прощание зарываясь пальцами в черные волосы и целуя расслабленные губы.       — Еще увидимся, Кроки.