Кровь

Вязкая. Густая. Красная. Кровь. Ее было мало, но она была. Небольшой лужицей скопилась на каменных гладких плитах, затекая в трещины. Девушка лежала и не двигалась, грудь не поднималась и не опускалась, не отдавая даже слабым признаком дыхания. Внутри у Рэнджи Абарая все похолодело, и шинигами нервно сглотнул. Он боялся подойти и увидеть, убедиться, что это она, что это ее хрупкое тело лежит на безучастных плитах этого зала. Он боялся. И от осознания этого чувства проснулось другое — ярость. Абарай ненавидел страх, презирал его и всегда побеждал. Так будет и сейчас. Но рука, сжимающая рукоять занпакто, едва заметно подрагивала. Это был страх за нее. В его жизни всегда было много красного. Его детство было окрашено в красный цвет восходов и закатов, в красный цвет боли, когда сбиваешь себе колени и локти в кровь, несясь по грязным переулкам семьдесят восьмого района Руконгай, Инузури, а вслед летят проклятия взбешенного булочника, и смех застревает в горле. Да, тогда было смешно. Но потом колени и локти ужасно ныли и чесались. И он неизменно встречался с недовольным взглядом фиалковых глаз, и вспыхивал от возмущения. В его жизни стало еще больше красного, когда умерли друзья. От холода по ночам, от нехватки еды, от беспросветного будущего, улыбавшегося всем им кроваво-красным оскалом борьбы за жизнь. Остались лишь он, Ренджи, и она, его Рукия. Так он звал ее про себя, позволяя эту простую человеческую слабость и осознавая, что человека дороже, чем она, у него просто нет. И его ярко-красные волосы, с годами ставшими такими длинными, завершали эту скудную на иные цвета кроме оттенков алого палитру. Это была она. Рукия Кучики. Лежала на холодном мраморном полу, покрытым тонкой коркой инея, крови и какой-то жидкости. Ее глаза были закрыты, грудь не вздымалась, ресницы не дрожали, пальцы безвольно замерли в воздухе. Девушка выглядела безмятежно, но безмятежность эта была обманчивой. Страх ударил под ребра, но Ренджи заставил себя подойти ближе. Рукия казалась такой маленькой, хрупкой, тонкой и невероятно изящной, словно хрустальная ваза, с которой надо обращаться как можно бережнее. И почему он только раньше этого не понял? Дурак. Идиот. Она всегда была такой для него, пряталась за своим характером, за бравадой, за силой, сокрытой в этом тельце, за упрямым взглядом фиалковых глаз, за тонко сжатой линией губ. Несносная девчонка. Здесь была битва. Хватило одного взгляда на этот пустой зал с высокими сводами, колонами, тянущимися вверх, идеально гладкими стенами без окон. Темно. Глухо. Пусто. И как-то стерильно. В этом месте не было жизни, как и во всем Уэко Мундо. Мертво. Все мертво. И она мертвая. Но Ренджи не желал так думать, вера в лучшее слишком сильна была в нем с самого детства, несмотря на то, где он родился и вырос. Когда он удостоверится, когда слабое дыхание не коснется его кожи, когда едва заметное шевеление не тронет хрупкие пальцы, лишь тогда он поверит. И ведь он знал, зачем они сюда пришли. В Уэко Мундо можно было прийти лишь за победой или за поражением, а второе неизменно влекло за собой смерть. Кто-то умирает. Кто-то остается жить. Иначе не бывает. Абарай опустился на колени перед телом девушки. Из раны в животе на мраморные плиты медленно сочилась кровь. Тонкая струйка стекала из разбитой губы. Покалеченная, покореженная, сломанная — такой сейчас казалась всегда сильная и несгибаемая Рукия. И от этого зрелища становилось больно где-то в области сердца. Гребаные сантименты. Он ненавидел их, но и не мог оставаться каменным и бездушным, видя свою подругу детства такой. Слишком поздно понял и осознал, что даже такие как она, упрямо стоящие на своей независимости, умеющие за себя постоять, тоже нуждаются в защите. Хрупкая. Такая хрупкая. А густая алая жижа добралась до его хакама и с жадностью поглощала черную ткань.

***

— Эй, девка! А ну стой! — крик резанул по ушам, и Ренджи, рассеяно вертящий в длинных пальцах соломинку, встрепенулся. Раздался топот ног, и мимо него пронеслась хрупкая фигурка, оставляя после себя такой знакомый запах. Рукия. Молодой человек ухмыльнулся. Снова стащила еду. Он не осуждал. Наоборот, прекрасно понимал и даже одобрял. В их районе иначе не выжить. Воровство всегда спасало и его самого еще с самого детства. Мимо пронесся какой-то мужчина, продолжая кричать на ходу ругательства. А потом все стихло. Абараю это не понравилось. Когда он завернул за угол очередного дома, зажатая меж зубов соломинка, выпала у него изо рта. Рукия сидела в пыли и рьяно отбивалась от своего преследователя, сумевшего все-таки догнать свою жертву. Стащенная булка хлеба валялась недалеко. Мужчина слишком увлекся, желая проучить мелкую воровку, навалился всем своим грузным телом и явно уже шарил под одеждой. Ярость и злость в один миг окрасили мир в уже привычный ярко-алый цвет, цвет крови и его волос. Ренджи взбесился. Не думая, просто делая, позволяя мышцам думать за него, Абарай схватил мужика за шиворот и со всей силы отшвырнул в сторону. Первое, что он увидел, было белое лицо Рукии — она явно так до конца и не поняла, что происходило, слишком удивилась, слишком шокировалась. Когда она, черт возьми, поймет, что стала девушкой, что выросла и что теперь не все так просто, как было раньше? Молодой человек готов был заорать на нее, но развернулся к обидчику. Тот потирал ушибленный бок. — Ублюдки, — прошипел мужчина, не решаясь бороться с молодым и сильным парнем. — Грязное отродье. — Сплюнул на землю и поспешил скрыться за углом. — Ты дура? — тут же обратился Ренджи к Рукии. Та гневно сверкнула на него большими глазами. — Сам такой, — в голосе слышалась детская обида. Это заставило улыбнуться парня. Но улыбка тут же прошла. Он сел на корточки и крепко взял девушку за плечи, встряхнув. — Ты думаешь, что ты делаешь? А если бы меня не было рядом? — Сама бы справилась. — Дура, — беззлобно, скорее как констатация факта. Они оба знали, что она отлично дерется, быстро бегает и обладает не малой силой духовной энергии, но иногда даже этого могло не хватить, чтобы отбиться, чтобы защититься, чтобы не позволить эмоциям страха и паники взять над собой верх. Возможно, когда она станет шинигами, все изменится, но пока что она — обычная девчонка, и он будет ее защищать, если это потребуется. Взгляд Ренджи скользнул по распахнутому юката, давно ставшему непозволительно коротким для Рукии, и Абарай поперхнулся воздухом — непрошенные воспоминания заплясали перед глазами яркими пятнами. Ее кожа была белой. А еще приятной на ощупь. Он слишком хорошо это помнил. Прошло всего несколько дней, за которые они не перекинулись и парой слов, и, если бы не эта ситуация, неизвестно сколько они бы еще продолжили играть в молчанку. На коленках девушки виднелась кровь, чуть ниже был еще один красный росчерк — скорее всего, порезалась о какой-то камень, ладони были стерты и отливались алым цветом. Красное. Слишком много красного, аж глаза режет. Такой же красной была и ее девственная кровь. Ренджи сглотнул, оторвался от созерцания кожи, которую мял и гладил своими огрубевшими пальцами еще несколько дней назад, и столкнулся с чужим внимательным взглядом. В нем была благодарность, затаенная радость и что-то еще, чего Абарай никак не мог понять. — Вставай, — он помог Рукии подняться на ноги, наклонился за буханкой хлеба, сунул ее в руки девушки. — Идем. — Не командуй! — тут же взвилась она. Бестия с горящими фиалковыми глазами. Ренджи лишь ухмыльнулся и закинул руки за голову. Красный любит его, его жизнь, тех людей, что его окружают. Цвет боли. Цвет страсти. Цвет жизни. Красный. Он привыкнет, научится видеть лучшее и не воспринимать алую гамму оттенков и цветов как предвестника скорой смерти. А еще будет заботиться о ней. И совсем не потому, что пару дней назад случайно застал Рукию на берегу реки. Она мылась в той мутной воде, промывала свои волосы, и в тот момент Абарай резко осознал, что они оба уже давно выросли, что она — молодая девушка, а он больше не мальчишка. Эта мысль ударила в голову и не хотела ее покидать. Когда Рукия повернулась к нему, он знал, что делать. И не жалел. Как и не жалела она. Вот что читалось в ее глазах помимо благодарности и радости. Но защищать он будет ее не поэтому, а потому, что эта вредная девчонка с острыми коленками и мальчишескими замашками стала ему ближе и роднее всех, кого он знал, потому что ему она показала свою хрупкость и свою слабость. И это было поразительно. И с первыми капельками крови на ее белых бедрах, Ренджи осознал, что ответственность и страх за девушку станут неотъемлемыми спутниками его жизни. Сейчас и навсегда.

***

— Рукия, — он склонился к бледному лицу и попытался уловить легкое дуновение дыхания. Но ничего. Лишь пустота. Она лежала и не шевелилась. Но и Абарай не из тех, кто сдается. Мужчина аккуратно и бережно подтянул к себе безвольное тело, чуть приподнимая черноволосую голову, поддерживая ее ладонью. Кровь из раны на животе бежать уже перестала, свернулась, загустела, но рану все равно было необходимо перевязать, только сначала он заставит девушку снова дышать. — Рукия, — уже громче и длинные гибкие пальцы на тонком девичьем запястье — Ренджи напряженно ловил пульс. Но снова тишина. И внутри что-то так надрывно напрягается, натягивается как струна, готовая лопнуть в любой момент. Ворох эмоций и мыслей в голове. Он ненавидел сейчас всех. Эту наивную дурочку Орихиме, за которой они все бросились, чтобы вырвать ее из лап Айзена Соске, этого наглого и самоуверенного Ичиго, который не думал ни мгновения, который тут же пошел в Уэко Мундо за своим другом, за Иноуэ, а он, как и Рукия, как и Чад, как и Исида, просто не могли не пойти вслед. Он ненавидел Готей 13, отказавшийся помогать им в этом непростом деле, ненавидел того, с кем сражалась Кучики. Если бы было возможно, то Абарай сам бы растерзал его голыми руками, но от противника Рукии осталась лишь непонятная зеленая жижа на мраморных плитах, покрытых инеем. Ренджи слабо улыбается. Иней — это работа его девочки. И опустошающее чувство бьется в горле. — Рукия! — крик отчаяния и боли отразился от стен и гулом разнесся по помещению, отдаваясь эхом вдалеке. Но Абараю наплевать. Он еще ниже склонился к той, кого пообещал сам себе защищать и оберегать, но не смог. Когда они стали шинигами, он счел, что ей это не нужно. Она ведь такая сильная. Что телом, что духом. Но он ошибся. И осознание этой ошибки мучило. Его теплые губы коснулись ее холодного рта, и Ренджи замер. Он всей душой ненавидел эмоции, ненавидел собственную слабость, но ничего не мог поделать с тем, что что-то так жгло внутри. — Дурак… — тихий шепот прямо ему в рот, слабое теплое дыхание, и Ренджи резко распахнул глаза, чтобы встретиться с таким знакомым взглядом фиалковых глаз. — Дурак, — снова повторила ожившая в его руках девушка, протянула ладонь и коснулась его щеки. — Ты всегда был таким дураком. И он это знает. И даже не смеет спорить. Он дурак, раз поверил, что она умерла. Такие как Рукия Кучики не умирают. Они живут, борются, царапаются, кусаются, лягаются, хватаются за жизнь, вцепляясь тонкими хрупкими пальцами, и не отпускают. — Кровь, — срывается с его губ. — У тебя кровь. Надо перевязать рану.