Косынка

Иногда по ночам я не могу уснуть и долго ворочаюсь, мучаясь воспоминаниями. В такие ночи я вспоминаю о ней. Помню, когда я увидел её. Тогда она стояла в очереди за молоком. А на голове у неё была синяя косынка, какую можно было купить у любой швеи и какую можно увидеть в любом дворе - на девочке ли, или на старушке. А она стояла в очереди со стеклянной бутылкой в руках и разговаривала о чём-то с стоящей сзади девушкой. Разговаривала и беззаботно смеялась. И весь мир был как будто счастлив вокруг этого смеха. Зимнее Солнце светило ярко-ярко, отражаясь от редких кучек снега на голые сухие ветки липы возле магазина. И морозный ветер мягко обдувал её личико, ласково трепля волосы, выбившиеся из-под тёмно-синей косынки, и разносил по миру её смех, морозя им мои руки. Перчатки я потерял - в бою выпали, тут уж такое дело - некогда возвращаться было. А я проходил через город с отрядом. И смотрел на неё. То есть, особо смотреть возможности не было, но я поворачивал иногда взгляд украдкой и настораживал свой слух, чтобы услышать её смех. Даже когда мы прошли несколько часов, он следовал за мной, как следуют, бывает, Луна или Солнце, и в мыслях держалось её личико с волосами, выбившимися из-под синей косынки, а замёрзшие руки переставали болеть от холода. Потом мне, конечно, стало не до неё. Скоро мы дошли, и был бой, положение наше было стратегически невыгодным, и мы потеряли половину отряда, а затем ещё один бой и ещё бои. Вскоре, прикрывая нас, погиб наш командир, и нам назначили другого. Он был тоже славным малым, всё старался нас ободрить, воодушевить. Я много чего видел за эти два года. Много хороших дел, как преданность нашего первого командира, и много ужасных вещей. Я видел детей, умирающих и умерших от голода в осаждённых городах, их такие живые глаза на почти мёртвом теле, и не мог ничем им помочь - моего пайка едва хватило, чтобы поделить его на двоих голодающих, видел, как истомлённые пытками люди умоляли закончить их мучительную жизнь, как ломаются бойцы на допросах, я видел обезумевшие взгляды тех, кто потерял всё, что имел, кого ничего больше не держало и не останавливало, людей, убивающих с неистовой ненавистью столько солдат обеих сторон без разбору, сколько успевали, прежде чем сами были убиты - о своей защите они не беспокоились, и тех, кто забивался в укромные уголки, надеясь, что их никто не найдёт, и как врывались в их нехитрые убежища вооружённые люди. Я много чего видел, вещей, которые никого не удивляли. Я много где был - в окопах под пулями и на полях перед рассветом, в мёртвых городах и у шумного моря. И я не думал больше ни о чём - шёл, выполняя свою миссию, неся людям... Что неся? Я не думал о том, что я нёс людям. А потом я вернулся. Проходил мимо захваченного нами города, развалин, где раньше была лавка молочных продуктов, и яркое солнце резало глаза, отражаясь от грязного тающего снега на мёртвые обугленные ветки поваленного дерева, а холодный ветер грыз мою шею, лицо и руки, тихо завывая среди развалин. Кое-где валялись тела - большие, маленькие, высокие, низкие, худые и измождённые. И тогда я увидел его. Я переворачиваюсь на бок и обхватываю колени руками, закрывая голову подушкой от нахлынувшей боли, но это не помогает, потому что её очаг находится не вне меня, а внутри, и я тихо зажмуриваю глаза. Из сваленных в кучу поломанных бетонных глыб выглядывал выцветший синий платок, а недалеко лежало обугленное до неузнаваемости тело. И тогда из оков моей памяти вырвался её смех вперемешку с незнакомыми словами и снова стал разноситься по развалинам вместе с подвываниями ветра. Только теперь он был встревоженным и просящим о помощи, и я не мог больше вспомнить её лица. А потом остаток нашего отряда прошагал дальше по покоренной территории, и я последовал за ним, не выбиваясь из ритма. Я сжимаю скрученное одеяло и говорю себе, что такой платок можно было купить у любой швеи, что увидеть его можно было в любом дворе, на девочке ли или на старухе, но вскоре умолкаю, замерев в болезненной темноте, и проваливаюсь в тяжёлый сон.