Благие намерения

Благими намерениями вымощена дорога в ад.

В благословенном лесу царит ночь. Шёлковым покровом она спустилась на Лориен, ласково объяла вековые деревья, золотыми бликами рассыпала по листьям лучистый Реммират. Драгоценные минуты тишины перед долгой, беспросветной дорогой. Редкие минуты. Но чутьё следопыта тревожит мысли, не даёт сомкнуть глаз. Арагорн бесшумно обходит спящий лагерь. Он легко находит то, что ищет. Хранитель мечется во сне, как в лихорадке, задыхается и будто не может очнуться. Арагорн осторожно опускается рядом с ним. Кладёт ладонь на влажный лоб, запускает пальцы в спутанные каштановые вихры… Фродо мгновенно вскидывается; полыхнув прозрачной синевой глаз, в панике сбрасывает его руку и затравленно жмётся к корням меллорна. Наконец видит, кто перед ним, и, поникнув, бессильно прикрывает глаза. Выравнивает дыхание. — В моих снах огонь, — в извинение шепчет он. — Пламя везде… сжигает Шир, затопляет Ривенделл, бушует под сводами Мории. И вместе с этим огнём, всюду — он. И от него не скрыться и не сбежать, если даже в Благословенному краю нет покоя… С тех пор, как Гэндальф… — Хранитель обрывает сам себя. — Прости, я знаю, я не должен отчаиваться. Он мог бы ничего не говорить. В льдисто-синих глазах Арагорн ясно читает горе и чёрную, сокрушительную усталость. Бродяжник молча опускает ладонь Хранителю на плечо. Фродо долго, измученно смотрит в ответ и, встретив понимание во взгляде, наконец решается: — Я не вправе просить… — Я верну его завтра на рассвете, — ровно отзывается Следопыт. * * * С самого утра Арагорн точно ходит по краю пропасти. Не доверяя чувствам, наверняка искажённым, он с удвоенным тщанием продумывает каждый свой шаг. В нём нет страха перед Оком и Кольцом, нисколько, но недооценить противника — такого противника — значит, проиграть без боя. Он намеренно не касается рукояти меча: слышит разгорающуюся в крови незнакомую гулкую силу, непокорную, яростную и властную, готовую в любой момент сорваться и сокрушить — дай только волю — и отстраняется от неё. Он чувствует, как с каждым вдохом становится стремительней и мощнее. Он знает: попади он сейчас в самый ярый бой, он повергнет всех, и ему не найдётся равных. Элессар к этому готов — противиться чужой воле, бороться с чужими желаниями, сопротивляться его приказам... Но не считая горячего, нетерпеливого покалывания в пальцах, ничего не меняется. Он ждёт, когда Кольцо начнёт его искушать. Ждёт так чутко и настороженно, что едва прислушивается к разговорам в Братстве. Вдруг под вечер, неразборчиво, словно издалека, различает глухое ворчание Боромира, что-то о Гондоре и короне, в который раз, и вслед за тем мелодичный отклик Леголаса: — Вот только достанет ли смелости признаться себе в том, что так желанно? — и эльф украдкой взглядывает на Арагорна, и все отчего-то смеются. Ему едва хватает сил дождаться ночи. Он находит шутника у самого края эльфийских чертогов; устроившись на серебристых ветвях, тот неподвижно, зачарованно разглядывает мерцающие созвездия; в глазах, как в озере, отражается свет. При виде этой безмятежности пальцы сами собой сжимаются в кулаки. — Что ты хотел сказать, там, при Хранителях? — тихо, жёстко требует Странник, зная, чуткий слух всё равно разберёт. И верно: встрепенувшись, будто очнувшись от забытья, Леголас взглядывает вниз и, улыбнувшись, легко соскальзывает ему навстречу: — О, Элессар, и тебе не спится? Странная нынче ночь… Попытка увильнуть от ответа огнём раздражения прокатывается по венам. — Что ты хотел сказать? — зло повторяет он, и по ясному лицу соратника пробегает непривычная тень. — Или речь не о короне?.. Тот по-птичьи склоняет голову набок и чуть улыбается светлой невесомой улыбкой: — Не понимаю, о чём ты говоришь. На его нательной рубашке расстёгнуты верхние пуговицы, и вдоль шеи к ключице стекает золотистая прядь. За вызывающей открытостью чудится потаённая насмешка. — Так уж не понимаешь?.. — прищуривается Арагорн, подступая на шаг. Что-то незнакомое, тёмное в его голосе и походке заставляет эльфа податься назад — отшатнуться, совсем немного. Чуть видный жест становится для Арагорна сигналом, белой вспышкой, спущенной тетивой. Отступает — значит, виновен. Сорвавшись, он, как змея на добычу, бросается на него. Его словно влекут вперёд инстинкты странника и одиночки, привычки, выжженные в крови, те, что учили выживать среди болот и гиблых пустошей, те, что твердили «будь начеку!», шептали «не доверяй!», кричали «бей первым, если хочешь победы!» Сперва он хочет ударить, но, ухватив за воротник, мельком проходится костяшками по обнажённой шее. Кожа под пальцами гладкая, как лёд, прохладная, как драгоценный камень, и его вдруг захлёстывает отчётливым желанием обладать. Леголас давится дыханием и затравленно ловит его взгляд, но не издаёт ни звука, и желание обладать становится лишь острей. Арагорн прижимает его к корням, а после роняет на землю, путается в застёжках, стискивает запястья мёртвой хваткой; Леголас ещё пытается вывернуться из рук, оттолкнуть, но так же тщетно может биться птица о железную клетку, ломая крылья о прутья. Когда проклятые застёжки наконец поддаются, и ткань шуршит, сминаясь под властной рукой, Леголас уже не сопротивляется, сдавшись; в крови прокатывается жаркая, сладкая радость всесилия, Бродяжник всем телом вжимает его в палую листву. Его едва не лихорадит от жажды и вседозволенности. Он приникает к ямке на шее и пьёт чужую дрожь, как обжигающую ключевую воду. Он слышит короткий, болезненный всхлип — и этот звук чище звона клинков, слаще горна победы, не наслушаться, не насытиться, не забыть. Он толкается раз, другой — и мир, перевернувшись, тонет в упоительном алом мороке. Леголас не понимает, что случилось. Арагорн склоняется над ним, прикасается к нему, но всё не так, всё совсем не так, как Леголас имел счастье и несчастье представлять, заглядываясь на Элессара в их безрадостном странствии. Это больно. Это жарко, и душно, и жутко, и сил совсем не осталось; стиснув зубы, зажмурившись, он считает мгновения, когда снова сможет дышать. В нём отчаянно борются терпкая привязанность и восхищение к человеку, казавшемуся лучшим из людей, и отвратительное, обжигающее изнутри неприятие того, что сейчас происходит. Всё заканчивается очень быстро, но впервые для эльфа секунды тянутся вечностью, жгучей, алой, удушающей вечностью. Глухо прорычав, Арагорн прижимает его к земле, стискивает сильней — и содрогнувшись, обессилено падает на него. Леголас ловит глоток воздуха и, широко распахнув глаза, всматривается в Странника, уронившего голову ему на плечо. И только сейчас замечает знакомую золотую цепочку на шее. Понимание бьёт беспощадно и остро, жжёт глаза, срывает дыхание; как будто вогнали нож со спины. Леголас высвобождает руку, сдирает цепочку и отбрасывает в сторону, насколько хватает размаха. Арагорн, уставший и разморённый, не успевает опомниться. Только вскидывается на локти, глядит гневно и яростно и весь подбирается, точно готовясь бить… Но вдруг встряхивает волосами, часто моргает и непонимающе смотрит на Леголаса. Морок уходит из его глаз. На Леголаса вдруг накатывает чудовищная, неодолимая усталость. Арагорн не сводит с него горящего взгляда, и лицо его постепенно становится белым как снег. Вздрогнув, Следопыт скатывается с него, подхватывается на ноги и, отступая, пошатывается, точно земля уходит у него из-под ног. Леголас осторожно поднимается следом и оправляет рубашку, боясь лишний раз шевельнуться. Арагорн же, напротив, начинает метаться, как зверь, захваченный огненным кольцом: сделав неверный шаг вперёд, он замирает, будто бы обжёгшись, загнанно озирается по сторонам; вдруг цепенеет и вновь шагает ближе. Как подкошенный падает перед ним. От резкого движения Леголас невольно отступает на шаг, и Арагорн бездумным отчаянным рывком перехватывает его запястья: — Леголас!.. Леголас холодеет — от касания и звуков собственного имени. Узнать Странника по голосу сейчас — нельзя. — Я не знаю, если ли хоть что-нибудь, чем искупить… — он не договаривает, давится словами, как воздухом под остриём клинка. Леголас слышит; чужое отчаянье режет сердце горше раны, злее моргульской стрелы. — И я не знаю, как дальше, если… Прости меня. Леголас едва удерживается, чтобы не отнять рук, но память слишком свежа, слишком яростна, она ядом разъедает ладони; пальцы подрагивают, выдавая смятение, стыд и страх. От следопыта и захочешь не скроешь. Чужие чувства они слышат, как свои. Арагорн выпускает его руки и не поднимает глаз. Долго, неверяще смотрит на опустевшие ладони, вдруг рычит — глухо, страшно, так, что Леголас отшатывается сильней — и вцепляется пальцами себе в волосы. Леголаса начинает мелко трясти. Желание скорей сбежать отсюда, не видеть всего этого, забыть вдруг сталкивается со странным, необъяснимым стремлением прикоснуться. Он несмело протягивает руку… Следопыт, согнувшись, как от удара под рёбра, закрывает руками лицо. Чужой судорожный жест помогает собраться с духом. Вдох, выдох, вдох… — Это был не ты. Тебя не за что прощать, — шелестит Леголас, сам себе не веря. Впервые за сотни и сотни лет с трудом подбирает слова: — На долю многих моих собратьев выпало большее зло, причинённое Врагом. И я не вправе… — но потрясение слишком сильно, оно сводит горло и Леголас тщетно пытается отыскать свой голос, не находит, повторяет только: — Это был не ты… И прежде, чем успевает подумать, добавляет: — Верни кольцо Фродо. Лучше бы он этого не говорил. За всю его долгую, долгую жизнь с ним ничего страшней не случалось, и Леголас ждёт, что мир изменится для него, тьма закроет небо, поглотит звёзды. Он ждёт, когда его дух сломается под злобной тяжестью чёрной длани. Он оказывается прочней. Как клинок, побывавший в огне, он становится крепче, острее, стремительней. Словно приходит второе дыхание, и он ныряет в бой, как в родниковую воду, яростным горным потоком сметает всё на своём пути. Он чувствует: приспешники Врага отшатываются в ужасе. Он бьёт без промаха, видит зорче, стреляет точней. Он ловит в глазах орков отблеск алого марева, слышит в их крови моргульскую тьму — и что-то сокровенное, личное захватывает его, влечёт в самое пекло, придаёт ударам сокрушительной быстроты. Две неравные схватки позади — на нём нет ни царапины. — Я бы отдал за тебя жизнь, да только ты не даёшь и шанса, — криво улыбается Арагорн, собирая стрелы после первой атаки орков, и никогда ещё Леголас не видел улыбки острей. Мир почти не меняется для него — мир меняется для Арагорна. Элессар прошёл испытание властью, испытание могуществом и неизмеримой силой. Испытание слабостью — не прошёл. И он тает, истончается под этим гнётом, как туман поутру над Роханской степью; с каждым днём наследник Королей древности сам всё больше походит на призрак древних времён. Раз начавшись, осечки следуют одна за другой. Они не успевают отбить хоббитов у отряда Сарумана. Предоставив Фродо решать самому, Арагорн бросается за ними в погоню. Сомнения летят за ним по пятам. Он выбивается из сил и едва не теряет след. Вынужденная остановка на ночлег — и вот уже от орков их отделяют многие лиги. Роханцы успевают быстрее него. Урук-хаи разбиты, Мерри и Пипин исчезают в древнем лесу, и если бы не Гэндальф, возможно, в Фангорне и они бы завершили свой путь. Возвращение мага приносит надежду, новую цель — и недолгую передышку. Эдорас не сулит им радушный приём, и отступление к Пади не назвать безопасным, но всё же в стане соратников появляется время на отдых и сон. Сон — или тягостные раздумья. Арагорн снова ходит серый, как тень, но за общей тревогой никто этого не замечает. Леголас старается держаться, будто ничего не случилось, но большей частью теперь общается с Гимли. Может быть, в этом его вина. Его нет рядом, и поэтому он не успевает. Леголас стоит на краю обрыва, глядя на бурный поток, сжимает холодный талисман в пальцах и не верит. Не верит. Не верит. * * * В надёжных и верных стенах Хельмовой Пади он чувствует себя как в тюрьме. Стылый камень давит на него, смыкаясь на головой щербатыми зубьями, неотступно и злобно, скрывая небо; ветер холоден и тяжёл. В нём звенит отголосок неумолимо несущейся бури, воздух словно горчит, и дышать им становится трудно. Но хуже всего — от людей вокруг. Леголас старается не поддаться чужим настроениям, их гнетущей покорности, обречённости и отчаянью. Но чуткий слух и умение видеть и замечать против воли передают состояние роханцев. Страх в глазах, страх в сердцах, неуверенность — в каждом движении. Белым призраком, безмолвным и беспокойным, скользит по ступеням ещё вчера прекрасная, золотом сияющая Йовин. Сейчас она взглядывает сквозь него, пугающе и незряче, и тает в сизых сгущающихся тенях. Крепость погружается в сумерки, но разницы между днём и ночью не чувствуется. К вечеру ему кажется, он сходит с ума. Леголас взбегает на самую высокую сторожевую башню, вглядывается во тьму и видит тень, простирающуюся по линии горизонта. Тень клубится и ширится, бурлит, щетинится остриями копий, и даже самым зорким глазом край её не различить. Орки. Тысячи. Тысячи против сотен. Холод сковывает сердце. — О, Элберет!.. — одними губами шепчет Леголас и безотчётно вскидывает взгляд вверх, инстинктивно повторяя жест своих бессмертных собратьев. Он отчаянно ищет на низком небе просвет, самый тоненький луч, хоть бы крохотный проблеск, но тьма, наступающая на них, огромная, всеобъемлющая, не оставила ничего. Леголас опускает глаза — и словно впервые видит чужой талисман, зажатый в ладони. Его единственная надежда. Единственная звезда. И он обращается к ней: — Я останусь с ним до конца. Пройду любою стезёй. Разделю, как брат и как друг, любую невзгоду, каждую беду и печаль, — он сам едва сознаёт, о чём просит; слова, цепляясь одно за другое, льются из него неудержимой мольбой, тихой песней, плачем по невозвратно ушедшему, — только верни его, верни его невредимым… Ночь темна, воздух полнится затаённой злобой; за непроглядной пеленой туч не видно ни единой звезды. — Верни мне его!! — кричит Леголас в чёрное небо, пугая мелких птиц, приютившихся на обрывах Пади, пугая дозорных на стенах, пугая себя самого. Слишком жёстко, слишком громко, слишком озлобленно и судорожно для эльфа. Человеку — в самый раз. Звонкое эхо мечется в отрогах Хельмовой Пади, лепестки эльфийского цветка глубже врезаются в ладонь. Густые капли крови срываются с пальцев и глухо бьются в замшелую каменную кладку сторожевой башни. Леголас не замечает. Он не помнит, как пережил эту ночь, но первое, что слышит наутро, — ветер. Сильный и свежий, тот потоком врывается в крепость, рассекая затхлый, застоявшийся мрак. Дышать становится легче, на глазах светлеют и проясняются лица роханцев, и Леголас понимает: не ветер — слух, добрые вести. Он жадно всматривается, вслушивается в сердца людей и стремглав сбегает навстречу к вратам. Он уверен: лишь один человек мог развеять их страхи — и всё равно, увидев, замирает как вкопанный. Элессар. Здесь. Живой. Он выглядит ужасно, измождённый и раненый, едва держится на ногах, но он вернулся, и просить о большем сейчас немыслимо. Леголас без слов протягивает ему оберег и не вздрагивает, когда жёсткие, израненные пальцы на краткий миг благодарно сжимают ему ладонь. Выпустив его руку, Арагорн стискивает в кулаке талисман, так недавно запятнанный чужой кровью и, сам того не зная, скрепляет полночную клятву. * * * Буря обрушивается под вечер; должно быть, так выглядит никогда не виденное им море в шторм: орки бьются о стены, отступают, подбираются снова, подтачивают неприступный камень. Арагорн бросается в самую гущу, не зная усталости, крушит как шальной, но обжёгшись однажды, теперь Леголас не сводит с него внимательных глаз. Элессар будто мстит; и месть хороша, когда придаёт холодной силы, но слишком опасна, застилая разум жаркой пеленой. Забываясь в пылу атаки, он не видит, как орки собираются взорвать водосток. Леголас кричит ему, но за грохотом боя сам себя едва слышит. Стена разлетается каменным градом, ударной волной Арагорна отбрасывает назад. Леголас выпускает восемь стрел, увеличивает счёт орков на девять и выигрывает ему полминуты, пока тот, опираясь на локоть и качнув головой, нетвёрдо поднимается на ноги. Леголас оказывается перед ним. — Соберись! — намертво вцепляется в ворот куртки, жёстко встряхивает и едва переводит дух, — ну же!.. Элессар как не слышит, тёмно, сумрачно глядит мимо него. Леголас пробегает взглядом по его лицу, по губам, по царапине у виска и, смаргивая морок из глаз, коротко целует его. Поцелуй со вкусом крови. Со вкусом страха, отчаянья и надежды. Арагорн вздрагивает от касания, но, отстранившись, смотрит совершенно другими глазами. Кажется, получилось. Продержаться бы до утра. За час до рассвета в ущелье наступает звенящее, обманчивое затишье. Ливень стих, ветра нет, только эхо подхватывает редкий, неосторожный скрежет меча. Враг стягивает силы на решающую атаку. Пока роханцы второпях укрепляют ворота, а Теоден собирает последний совет, Арагорн спешит в оружейную — меч совсем затупился, хорошо бы заточить или отыскать клинок поострей… Спустя пару минут в оружейную проскальзывает Леголас; в руках у него глиняная миска и кусок тёмной ткани. Он аккуратно ставит миску на стол: — В Хельмовой Пади не растёт ацелас. Но я принёс отвар, которым здешние женщины лечат раны, и отрез чистого полотна. Твоё плечо… Отложив меч, Арагорн молча шагает к нему. Вновь становится на колени и, помедлив, осторожно берёт его за руки. На правой ладони алеет отчётливый след лепестков эльфийского талисмана. Арагорн медленно очерчивает пальцем каждый луч, едва удерживаясь от желания поцеловать, чутко прислушивается, считая удары сердца, и наконец, склонившись, прячет лицо в его ладонях. Не отнимая рук, Леголас тихо опускается перед ним. Арагорн, вскинув взгляд, беспокойно всматривается в него, так и не озвучив вопроса. Леголас склоняет голову набок и улыбается, своей особенной, мягкой улыбкой, полной затаённого света, как золотистые отблески на волнах Белфаласа таят обещание ясного дня. Искрами по воде скользит в этой улыбке мирное, чуть усталое понимание. Леголас улыбается — и едва заметно кивает. Долгую минуту Арагорн не сводит с него напряжённого взгляда, будто не решаясь поверить. А потом тянется к нему, упирается лбом в плечо и сдавленно смеётся. Хрипло, невесело… и легко. Вторя его смеху, в высокие окна доносится переливчатая трель жаворонка. Рассвет совсем близко.