***
Да, улыбаюсь. Сквозь слезы. А что еще остается делать? Догнать тебя не могу, к сожалению. Да и что тебе предложить? Теперь, когда я стар и немощен, больше не имею права претендовать на твою любовь… Ты ушла, окончательно и бесповоротно. Я знаю. Больше не вернешься, никогда. Ты вообще не любишь ворошить прошлое, и я поразился, увидев тебя сегодня. У меня нет сердца, которое могло бы радостно забиться в предвкушении встречи, но в фундаменте-душе, что стоит тут годами, екнуло. На чердаке уже зашевелились мысли – а вдруг? Вдруг ты решила остаться? Разделить мою умирающую старость, придать смысл оставшемуся существованию. Ведь мне уже немного осталось. Ты ведь понимала, когда приходила прощаться. Мне холодно. Одиночество сковывает и убивает, медленно, шаг за шагом, год за годом. Я так радовался, когда после твоего отъезда сюда забегали дети. Пусть они били стекла, причиняя мне боль, пусть после них оставались горы мусора, наводняя меня отвратительными запахами. Но внутри меня билась жизнь. Несколько часов, а иногда просто минут, возвращали к реальности. И я был им благодарен за это. Годы идут, и мои более удачливые в прошлом соседи тоже теряют своих близких и остаются одни. Люди покидают насиженные места. Уже давно никто не нарушал мой мертвый покой. Ты сказала, с пауками веселее? Нет. Они лишь сильнее напоминают, чем я вскоре стану. Горой хлама… Конечно, я благодарен твоей семье за второе рождение. Но закончи я свой путь еще тогда, сто пятьдесят лет назад, не мучился бы сейчас так сильно. Нет, я никого не обвиняю. Просто не имею права. И я был так счастлив с вами. С тобой. Как жаль, что мы стареем медленнее, чем вы, люди. Почему этот мир вынуждает нас смотреть, как покрываются плесенью ваши надгробные плиты? И как же я рад освобождению от этого созерцания. Тебя похоронят в другом месте. Да и я скоро перестану существовать. Смерть… Это слово к нам никогда не относилось. Старение, болезни, слабость – да, мы подвержены этому не меньше, чем вы, люди. Но иначе. И гибнем тоже по-другому. Но нам не менее страшно. Ноябрь еще острее дал почувствовать свою нелюбовь, распахивая ледяные объятия. Тяжелое ватное небо цвета голубики придвинулось еще ближе к земле. Такое ощущение – сейчас рухнет на меня огромным мертвым колпаком, лишит воздуха и заставит судорожно биться в агонии. Я знаю, мы не дышим. Но представить себя полностью живым имею право, верно? Скоро пойдет снег. Поздняя осень коснется промерзшими сухими пальцами в последний раз, уступая место декабрю. Вместе с ней мы канем в Лету. Будешь ли ты скучать? Вспоминай хоть изредка обо мне. Люди говорят – пока память о близких жива, они сами не умерли окончательно. Вот и я не хочу покидать этот мир полностью. Ты взяла осколок от витража. Могу ли я надеяться, что он станет маяком в беспроглядной тьме миллиона воспоминаний твоей жизни? А эта фигурка, так трогательно стоящая на окне… У меня есть глаза, но плакать я не умею. Иногда так хочется рыдать, вдруг станет хоть немного легче. Прости, родная, – не удержал. Прости – не сумел защитить, и ты вынуждена была уехать. Я хотел. Но не смог…***
Моя история кому-то может показаться заурядной. Таких, как я – миллионы. И если скажу, что так сильно любил только я один, мне тоже никто не поверит. Вот взять хотя бы моего соседа справа. Он тоже сейчас страдает без людей, близких ему. Он молчит, стесняется показывать свои чувства, но я же все понимаю. Я должен был умереть еще в прошлом веке. Вернее, я уже находился отчаянно близко к этому. Фасад грозил вот-вот обрушиться, кроме фундамента в целостности ничего не осталось, и даже его должны были разобрать. Но место приглянулось твоему прадеду, и он решили отстроить все заново, дать мне шанс на второе рождение. И я его оценил. Поднялись новые стены, я обрел глаза, смог слышать и ощущать. Вновь стал приятным для созерцания: синий фасад из деревянного сайдинга, серая черепичная крыша, резные белоснежные перила и всегда блистающие чистотой окна. Совсем рядом с фундаментом разбили миниатюрный садик, когда твой предок обзавелся женой. Я привязался к ним всей своей каменной душой. Отчаянно переживал, когда по ночам деревянные перекрытия между этажами скрипели, сырой ветер стучался в окна, отгоняя сон и заставляя ежиться под теплым одеялом. Я любил их. И они платили тем же – это чувствовалось очень сильно. Старая дача, так они отзывались обо мне. И я жадно ловил каждое мгновение с ними. Выходные мы проводили вместе, и лишь зимой одиночество душило меня. Правда, на пару рождественских вечеров они подарили мне праздник, оставшись со мной. Не замечали, как колышутся занавески на окнах, во время их возвращения ко мне. Это стены бурлили от зашкаливающих эмоций: нежности и желания согреть, защитить от погодного ненастья и жизненных бурь. Не всегда это удавалось, и я сжимался от сожаления, от осознания своих ничтожных способностей помочь родным. А они стали для меня именно такими. Я привык ощущать себя нужным кому-то, способным дать кров над головой. Забыл, как мечтал о спокойствии, о забвении, о смерти. Появилась цель в моем глупом бездарном существовании, и я мечтал о временах, когда под моей крышей вырастут их внуки и правнуки. И они появились. И росли, мужали, разбегались по миру в поисках успеха, счастья и богатства. Но вот в одно прекрасное осеннее утро ко мне привезли тебя.***
Крошечный комочек, завернутый в розовые пеленки, смотрел на этот мир пронзительно-голубыми глазами и весело улыбался. Меня ослепило нежностью, как только я увидел тебя с матерью, выходящими из машины. Ты протянула ручонки навстречу мне и засмеялась. Я едва не проклял сам себя за невозможность тебя обнять. Ты росла спокойным ребенком. Я редко видел твои слезы, и смех слышал нечасто. Ты жила в собственном мире, не имевшем ничего общего с реальностью, но щедро делилась им со мной. Я – свидетель полетов к далеким звездам, сражений с индейцами и путешествий к Атлантиде. Вместе с тобой видел пингвинов и полярных медведей, спасался от акул и приручал львов в дикой саванне. Плыть по волнам твоей богатой фантазии – незабываемое удовольствие для такого старика, как я. Потом пришла беда. Семья, в прошлом такая крепкая, развалилась на глазах. Твой отец ушел, бросив вас с матерью, когда тебе было пять. Понять поступок этого человека я не в силах. Как можно оставить тебя? В чердаке не укладывалось. Но даже несмотря на боль, ты не спешила расставаться с детством. Еще сильнее полюбила свой волшебный вымышленный мир, и я продолжал оставаться твоим лучшим другом и товарищем по играм. Но детство кончается, как и все хорошее. Ты росла, училась постигать жизнь, общаться с людьми, строить отношения. Но по-прежнему делилась мыслями со мной. Я был тронут и польщен. И привязывался к тебе все сильнее. Только одно огорчало – годы брали свое. Тело снова старело, и у вас с матерью не было ни сил, ни возможностей, ни желания это исправлять. Я не обижался, я знал, как вам тяжело. Ничто не вечно в этом мире, даже камень постепенно разрушается. Я превращался в дряхлого старика и об одном жалел – придет время, и я не смогу защитить вас даже от непогоды. Мать не обращала внимания, работала, не покладая рук и стараясь обеспечить твое будущее. Я редко видел ее здесь. Зато перестал быть одиноким, со мной поселилась твоя бабушка. Она забирала тебя на летние каникулы и выходные. Я каждый раз боялся разочаровать тебя своим видом. А ты… Ты – выше этого, всегда. Думаю, смогла бы познать счастье и в хижине, без малейших удобств. Тебя никогда не смущали оторванные обои или потрескавшиеся рамы. Ты любила меня таким, какой есть, без прикрас. А потом появился он. В семнадцать лет ты влюбилась, безоговорочно, не оглядываясь. И я понял, что теряю тебя.***
Первое время все шло по-старому. Ты делилась со мной своими переживаниями, я мог читать твои мысли, видеть твою душу. И лишь через полгода после той злополучной встречи ты закрылась от меня, поставила эмоциональный блок. Почему? Почувствовала ревность? Но я старался как мог, и это осталось никому не известным. Только дважды я перешел черту, и дверь случайно прищемила ему пальцы, а потом неожиданно распахнувшаяся форточка зацепила макушку. Но этим я сделал больнее себе самому, увидев потом, как нежно ты заботишься о нем, как волнуешься и дуешь на пораненную ладонь, как ласково прикладываешь холодное полотенце к голове. Не скажу, что он был негодяем, нет. Хороший парень. И, наверное, любил тебя по-настоящему. Но побороть чувства я не мог. Понимая – не имею ни малейшего права на ревность, я продолжал тихо ненавидеть его. Я всего лишь дом. Крыша над твоей головой. Не должен иметь никаких эмоций, и даже разум – не моя прерогатива. Ты – человек, а я бездушное создание рук твоей расы. Иногда я мечтал больше никогда тебя не видеть, отчаянно хотел твоего переезда в другой город, другую страну. Лишь бы твое присутствие не причиняло мне боли. А спустя секунду понимал, погибну без тебя. Что лучше боль, чем одинокое безразличие. Но я не ожидал, какими страшными ударами наградишь ты меня, сама этого не понимая. Ваша первая ночь… Смотреть, как наша кровать – оплот нашей дружбы, пиратская шхуна, межгалактический корабль, вигвам индейца – пылает под покровом вашей страсти, было невыносимо. Но я не мог смежить веки – у меня их нет. Не мог уйти. Оставалось просто наблюдать, как ты одариваешь этого щенка любовью и нежностью. Переплетение ваших рук, сдавленные стоны и твои сияющие счастьем глаза. Покинь ты сейчас комнату, и я обрушил бы потолок на этого молокососа. Осенью ты уехала в город. И вернулась лишь через два года, когда я отчаялся тебя вновь увидеть. И опять как гром среди ясного неба – золотое кольцо на пальце. Обручальное. Ты вышла за него замуж. Теперь он – господин, любовь всей жизни, и только о нем ты имеешь право заботиться. Меня в твоей жизни не стало. Девочка, моя маленькая любимая девочка выросла и перестала во мне нуждаться. Почему я сумел дожить до этого страшного момента? Вы не задержались надолго, лишь на пару дней, и в следующий раз навестили нас с бабушкой только через полгода. Округа утопала в снегу, а в воздухе носился дух приближающегося Рождества, и вы решили развлечь пожилую женщину, не оставлять ее в одиночестве. Похвально, конечно. Только лучше бы она провела этот праздник вместе со мной. Именно в эту ночь муж погиб. Погиб на моей территории, и я не успел ничего сделать. Моей вины в его смерти не было, я даже не видел, как это случилось. В тот момент я наблюдал за тобой, когда ты прихорашивалась перед зеркалом, отчаянно пытаясь достучаться до твоей души. Но ты не слышала меня – или не хотела слушать. Пока от глухого крика не подскочила на месте. И я вздрогнул вместе с тобой, предчувствуя беду. Он лежал внизу лестницы со свернутой шеей. Клянусь, я не имел к этому никакого отношения. Да и как я мог его столкнуть? Устроив маленькое землетрясение всего на один дом? Увы, это не в моей власти. Но, да простит меня Бог, какое мстительное удовлетворение я испытал, увидев его неестественную позу и бледное лицо. Пока не увидел тебя. Цвет твоей кожи сравнялся с моими перилами. Ты даже дышать не могла от ужаса, просто молча смотрела на его тело. И ни слова не вырывалось из побелевших губ до самых похорон. На вопросы и слова участия ты только кивала головой. Даже слез не было. И только после погребения, помогая мыть посуду, подошла к бабушке. - Я в этом проклятом доме жить не буду. И никогда больше не вернусь. Прости. А сейчас мне нужно собирать вещи. Кратко и о главном. Внутри меня все оборвалось в этот момент. Ты не упрекала, не кричала о своей ненависти ко мне. Просто перед тем, как спуститься вниз с чемоданом, упала на кровать и рыдала, долго, надрывно, душераздирающе. Будь у меня сердце, оно бы облилось кровью. Прости, любимая. Я не хотел причинять тебе боль. И не в силах забрать ее хотя бы частично. Мне оставалось только одно – смотреть на твои слезы и медленно умирать.***
Я не видел тебя все эти годы. Бабушка скончалась сразу после твоего отъезда, и я впал в запустение. О продаже твоя семья не задумывалась, оставляя меня коротать дни и годы в одиноком покое. Страшно умирать вот так. Но выбора нет – мы целиком и полностью зависим от вас, людей. Так поступили и другие ваши соседи – просто уехали, оставив дома на произвол судьбы. Район перестал казаться людям престижным, никто не хотел покупать нас, и мы продолжали стоять под дождями и ураганами, дожидаясь последнего часа. Впрочем, я понимал их нежелание жить здесь. Я не претендовал на вечную жизнь, понимая, из каких материалов создан. Для дачного участка других вариантов быть и не могло. Никто из нас и не думал обижаться. Человеческая любовь и привязанность – вещи слишком быстротечные. Вы даже друг друга не умеет любить всю жизнь, до гроба, хотя кричите об этом на каждом углу, а что для вас мы? Лишь временное убежище, дарующее защиту на какое-то время. Вы не понимаете, как много значите для нас, как нам важна любая мелочь, любой знак внимания. И никогда не поймете. Но нет, я не жалуюсь. Иногда меня навещали. Сначала детишки, играющие в замок с привидениями, потом подростки, распространяющие вокруг себя странный запах табака. Пару раз ночевали пьяные мужчины с помятыми лицами, навевающие мысли об их бездомности. Целое лето под крышей ласково ворковали голуби, болтающие быстро-быстро о чем-то своем. И наконец, постоянным местом жительства меня выбрали крохотные трудолюбивые создания – пауки. Но все не то, совсем не то. В этих существах я не чувствовал тепла, не ощущал потребности быть для них чем-то большим, чем просто простор для творчества. Терпение – великая благодать. И дается не каждому. Но в нас это качество заложено изначально, с рождения. И порой оно вознаграждается. Ты не сдержала обещания. Ты вернулась. И знаешь, теперь я могу умереть спокойно.***
Я сразу тебя узнал, как только твоя по-девичьи хрупкая фигурка показалась у калитки. Но не мог поверить своим глазам. Ты постарела, но по-прежнему для меня никого милее нет в целом мире. Твои глаза все так же сияли. Я наблюдал, как ты медленно идешь ко мне, и хотелось пуститься в пляс, но увы, мне этого не дано. Когда ты касалась стен, внутри меня все дрожало. Эта незамысловатая ласка ослепила меня, мир взорвался яркими красками. Я ощущал твое дыхание, оно наполняло меня жизнью, словно глоток воды в пустыне. А твой голос? Ради него только и стоило жить. Ты снова была здесь, со мной, и я купался в счастье. Любимая моя, солнце, родная… Я так скучал, знаешь? А ты… ты умоляла простить! Это ведь я должен просить тебя об этом. Я испортил тебе жизнь, хоть и не со зла. Но я желал этого, я мечтал о его смерти, и в этом мне нет прощения. Но ты даже не думала о таком. И как хорошо, что я не могу признаться. Хотя, твое доброе сердце сумело бы найти мне оправдания. Но ты никогда не узнаешь об этих чувствах, о ревности и любви. Все, что я могу сделать, лишь нежно провести по твоим волосам остатками тюля, болтающегося на одном из окон. Трудно сказать, каким чудом она сохранилась. Грязная, пыльная. Но ты не брезгуешь, не морщишься. Улыбаешься. Промозглый ноябрьский холод вспыхивает летним солнечным лучом, и мне хорошо. Спасибо, что пришла. Спасибо, что была в моей жизни. Керамическая фигурка кота сиротливо стоит на подоконнике. Грустно наблюдаю, как ты уходишь. Снова скрипнула калитка, пронзительно, надрывно. Словно в последний раз. А может, так и есть. Вряд ли когда-нибудь я увижу здесь других посетителей. Даже голуби больше не возвращаются на свои насиженные места. И ты… Тебя я точно вижу в последний раз. Но я не жалею. Мне достаточно и этой малости. Мне просто хочется, чтобы и ты знала о моих чувствах. Но теперь я думаю – знаешь… Прощай. Крыша проседает. Давно пора. Но уже не страшно умирать. Я больше не один, со мной осталась частичка тебя, и я готов уйти. Я действительно устал от одиночества. И когда блаженная темнота накроет меня, вздохну глубоко и с облегчением, ощущая, как падают, рассыпаются в прах мои стены.