Паутина трещин на тонком льду

Холод... Он страшен, действительно страшен. И речь не идет о вечерней прохладе, когда ветерок, чуть подувший в приоткрытую форточку, заставляет деву с обнаженными плечами поежиться и невольно обхватить себя руками. Истинный холод пробирает каждую клеточку тела, пронизывает кровь и ломит заледеневшие кости. Подобно вековечной тьме он сковывает волю и чувства, насквозь промораживает разум, опутывая его сплошной белой пеленой; никуда не деться от этой пелены — она охватывает фэа и роа, лишает способности двигаться, сопротивляться этому всепоглощающему морозу. Ничего уже не нужно тому, кого сковали вечные льды Хэлкараксэ — одна лишь смерть как избавление от обжигающего колючего ветра, от онемения в щеках, от ломоты в отяжелевших бесполезных костях. Только смерть — не наступает. Нет желанного избавления в проклятых землях Хэлкараксэ, ибо всякий, кто сдается и падает бессильно на лед, вскоре поднимается вновь, но уже иным, не тем, кем был когда-то, кем был считанные часы назад, пока холод не сломил еще тела и духа.  Глаза вновь поднявшегося — небесно-голубого цвета, лицо белее снега, и во взгляде ничего уже не остается живого, один лишь холод, колючий, словно сотни вонзающихся в кожу длинных тонких иголок.  – Убейте! – разлетается по ледяной пустыне отчаянный крик Нолофинвэ. – Он уже не один из нас! Сверкает сталь одного из нолдорских клинков, и голова поверженного сородича откатывается к ногам Финдекано. Он вздрагивает. Глядит вниз на застывшее равнодушной маской лицо, и дрожь пробирает до самых костей. Финдекано молча отводит глаза. На месте несчастного не хочется оказаться никому. Они долго еще бредут через вздыбленные льды, оскальзываясь, постоянно поминая Моринготто. Скованные страхом, нолдор боятся прилечь и сомкнуть глаза, опасаясь присоединиться к недавно погибшим и восставшим из тьмы товарищам. Финдекано думает об отрубленной голове эльфа, откатившейся прямо ему под ноги. Они ведь были знакомы когда-то... Кажется, будто несчетное количество веков прошло с тех пор. Время как-то иначе течет в этих местах. День тянется год, ночь — целую вечность, и воют снежные варги на полную Исиль.  Нынешняя ночь кажется особенно долгой и мерзлой, как ни одна из минувших. Эльдар бессильно опускаются на лед, подкладывают онемевшие пальцы под головы — и поднимаются вновь. С примерзшими к пальцам волосами шагают они по надтреснутому льду, глядят перед собою отстраненными голубыми глазами, обнажают клинки на братьев своих и сестер. Финдекано подымает меч, заслоняясь от немертвого нолдо исполинского роста и недюжинной комплекции. Лезвие застревает в промерзшей плоти, эльф резко дергает Финдекано на себя, дышит ему в лицо морозным дыханием, до хруста сжимает ледяными пальцами плечи. Финдекано невольно любуется своим убийцей — прекрасным и холодным, точно статуи валар на холме Илуватара, оставшемся в далеком Валиноре, на залитой теплым светом местности близ Тириона. Как хочется в тепло... Финдекано перестает ощущать холод чужих рук на плечах, перестает бороться с самим собой. Зачем все это? Куда они идут? На что они надеются, безумцы? Немертвый эльф медленно вынимает меч из своей груди, разглядывает его равнодушно. Клинок покрыт одним только инеем, из мерзлого тела не проливается ни капли крови, а волосы нолдо припорошены снегом. Финдекано отстраненно наблюдает за собственным клинком, приближающимся к горлу, и закрывает глаза. Зачем сопротивляться? Ведь дома намного лучше. Дома свет Анара несет с собою тепло, а мать печет пирожки с капустой. Почему он не послушал ее и отправился в этот бессмысленный поход?.. Кто-то резко трясет Финдекано за плечо. Он открывает глаза и видит прямо перед собой разгневанно-обеспокоенное лицо отца. В левой руке его зажат меч сына, а под ногами катается отрубленная голова теперь уже определенно мертвого нолдо.  Финдекано несколько раз мотается из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть застилающую взгляд белую пелену. – Как ты, в порядке? – Нолофинвэ подозрительно его осматривает. – Да... – хрипло бормочет Финдекано. – В порядке, атар. Кажется, эта ночь никогда не кончится. – Когда-нибудь... – задумчиво говорит отец, и тут глаза его темнеют. – О, нет. Финдекано следит за направлением его взгляда, щурится, пытаясь рассмотреть хоть что-то в кромешной тьме, за стеной ревущего снежного бурана. Турукано с маленькой Итарильдэ, Ириссэ, Аракано, пятеро арфингов, еще несколько нолдор стоят вокруг тела, лежащего прямо на льду и немыслимо изогнувшегося. Финдекано приближается к ним следом за отцом. Кто это? Эленвэ? Точно, она — вся побелевшая, припорошены колючим снегом золотые волосы, а чересчур легкое для подобной погоды одеяние покрыто тонкой корочкой льда.  Зрение скачет, будто перед глазами — плохо написанная картина из месива черных и серых красок. Финдекано пытается проморгаться, трет лицо и понимает, что не чувствует своих пальцев; видит, что все десять на месте, но не ощущает, будто к ладоням пришили что-то инородное, что-то чужое, никак не связанное с его организмом. Золотые волосы арфингов треплет вьюга. Золотые волосы Эленвэ лежат на плечах и спине застывшие, когда ваниэ медленно шевелит рукой, поднимается на ноги, и глаза ярко горят голубым льдом. – Нет, – слышит Финдекано потрясенный шепот младшего брата. – Нет, я не позволю этому случиться. Пока остальные не успели опомниться, Турукано быстро сгребает Эленвэ в охапку и крепко прижимает ее к себе, не замечая кольца белых с синевой рук, смыкающихся вокруг его шеи. – Турукано, – напряженным голосом говорит отец, не решаясь приблизиться, ибо настороженный ледяной взгляд ваниэ буквально примораживает его к месту. – Отпусти ее. Это уже не твоя жена. Сын смотрит на Нолофинвэ, точно безумный, и лишь крепче сжимает Эленвэ в объятиях. – Нет. Я могу спасти ее. – Не можешь, – атар старается держать спокойный тон, будто разговаривает с сумасшедшим. – Эленвэ мертва. Ты уже ничего не сумеешь сделать. Ее нужно упокоить. – Никогда, – шепчет Турукано, со злостью глядя на отца. Ледяные пальцы жены ползут под его меховой плащ, добираются до шеи, царапают горячую кожу; течет свежая кровь по омертвевшим рукам, и под ногтями остаются крохотные кусочки жестковатого мяса. Когда ладони с силой смыкаются, Турукано в своем безумии даже не думает сопротивляться, отдавая фэа и роа на милость Эленвэ. Финдекано шагает к брату в слепом порыве, шатается, точно пьяный, и едва не падает. Чья-то рука создает ему неожиданную опору, а когда Финдекано вновь переводит взгляд на Турукано, тот уже сидит в сугробе и непонимающе озирается по сторонам, и тело Эленвэ без головы лежит у его ног — странно беззащитное и непривычно короткое. Артанис переводит дыхание, отбрасывает назад упавшую на лицо золотую прядь, спешно убирает обратно в ножны длинный тонкий клинок.  – Папа, а с мамой что? – Итарильдэ нерешительно приближается к сидящему в снегу Турукано, смотрит на обезглавленный труп Эленвэ с каким-то детским непониманием, но ей не отвечают. Ириссэ и Аракано берут девочку за обе руки и отводят подальше от мертвого тела, а Нолофинвэ резко выдергивает Турукано из сугроба, ставит на ноги, с силой отряхивает утепленные кальсоны сына, промокшие насквозь в области продолжения спины. – Не нужно в снегу сидеть, – говорит ворчливо, явно скрывая за тоном страх. – Простудишься. Финдекано вспоминает, как отец отчитывал в детстве его самого. Не смей сидеть в луже, говорил атар. Мать уже устала стирать твои штанишки, утверждал он сердито. Лицо Нолофинвэ вновь становится суровым, и перст его указывает на островерхие ледяные скалы, идти до которых около часа, не менее. – Устроим отдых вон у тех скал. Они защитят нас от ветра, а пока — наберитесь сил, немного осталось. Хватит уже смертей на сегодня. Финдекано пытается брести вперед, путается в собственных ногах, и вновь чья-то рука не дает ему рухнуть лицом в сугроб. Повернув голову, он видит золотоволосого кузена, старшего из сыновей Арафинвэ. – Спасибо, – бормочет Финдекано, с трудом переставляя ноги. Взгляд Финдарато полон участия и беспокойства. Глаза у кузена ярко-голубые, почти как у восставших, но в них — искреннее тепло Амана.  Опираясь на его руку, Финдекано тяжело дышит и слепо оглядывается назад, туда, где остался лежать обледенелый труп Эленвэ. – Ей уже не помочь, – тихо говорит Финдарато, внимательно следя за направлением его взгляда. – Но тебе — еще можно. – Со мной все хорошо, – отстраненно произносит Финдекано. Наверное, это действительно так, равнодушно думает он, когда на глаза медленно наползает белая пелена. Спины нолдор впереди плывут и сливаются с ночью, а ледяных скал, на которые указывал атар, и не видно совсем. Финдарато осторожно сжимает пальцы кузена. – У тебя омертвели руки, – замечает негромко. – Ты близок к тому, чтобы сдаться. Кажется, Финдарато говорит еще что-то, но Финдекано едва его слушает. Когда они оказываются на месте, он молча падает на твердую заснеженную поверхность и закрывает глаза. Как хорошо просто лежать и внимать завываниям снежных варгов вдали... Здесь нет ветра, который обжигал бы колючим морозом щеки и лоб. Это место идеально подходит для того, чтобы покинуть измученное роа. Чего ради ушли они так далеко от дома? Что мешало им повернуть назад, когда сгорели корабли? Мысли о предательстве Майтимо отзываются новой болью в груди. Финдекано с силой впивается ногтями в ладони и не чувствует ничего. Пусть... Кому еще нужен он в Средиземье, как не Майтимо? Но Майтимо, по всей видимости, не нуждается ни в ком, кроме безумного своего отца, и кровных братьев, и проклятых Сильмариллов, чтоб они сгорели в пламени тысячи валараукар... Финдекано только умереть сейчас и желает. Почему так долго? Что еще держит фэа в этом давно сломленном теле? Голос отца с трудом пробивается сквозь толстую белую пелену, он очень тих, но Финдекано слышит и даже понимает слова: – Сколько еще моих детей должно погибнуть, прежде чем мы доберемся до Средиземья? Сколько? Ослабевшими ушами Финдекано едва-едва различает эхо. Наверное, его успели перенести в ледяную пещеру — одну из многих, что выточил в скалах ветер. – Я могу помочь, – кажется, это Финдарато отвечает атару. Финдекано горько усмехается про себя. Благородный кузен... Чем он может помочь? Да и стоит ли?.. – Спаси его, – коротко выдыхает Нолофинвэ. – Спаси, если тебе удастся. Финдарато долго молчит, после чего наконец отвечает немного смущенно: – Вам не понравится способ. – Ты в своем уме? Он мой сын. Мне все равно, как ты будешь возвращать его к жизни. Я хочу, чтобы ты сделал для этого все.  – Я сделаю, дядя, – помявшись, отвечает Финдарато. – И сделал бы в любом случае. Чтобы вплести в Финдекано свою музыку, я должен... – Нет, – быстро останавливает его Нолофинвэ. – Не нужно сообщать мне подробностей. Верни моего сына — это все, о чем я прошу. Финдекано слышит, как отец удаляется, как скрипит под тяжелыми сапогами снег, и наконец все становится тихо. В следующее мгновение, судя по шороху совсем рядом, Финдарато опускается на колени подле его омертвевшего тела, как-то несмело берет широкие ладони в свои маленькие аккуратные руки и дышит на обмороженные пальцы, пытаясь согреть их своим дыханием. Финдекано невольно отмечает, что кожа Финдарато совсем мягкая, лишь слегка загрубевшая от постоянных ветров, и прикосновения его отзываются приятным теплом в заледенелом теле. – Финдекано... – Голос кузена полон страдания и робкой надежды. – Вернись к нам. Хочется ответить, что он еще здесь, что никуда еще не ушел, но задеревеневшие губы не слушаются. Финдекано пробует разомкнуть их, пробует пошевелить руками и обнаруживает, что оказался заперт внутри собственного почти мертвого уже тела и ничего, совершенно ничего не может сделать. От осознания этого хочется кричать — громко, пронзительно, чтоб от воплей сошла лавина и все вокруг услышали, что он жив.  Но из горла не удается исторгнуть даже слабого стона. Вообще ничего. «Я буду бороться», – пытается сказать Финдекано, но его, похоже, никто не слышит. Финдарато продолжает вздыхать где-то снаружи плотного телесного кокона кузена. – Прости меня, – произносит он наконец. Финдекано не понимает, за что, даже когда Финдарато осторожно стягивает с него теплые одежды, когда медленно проводит руками вдоль обнаженного тела. Финдекано слишком отчетливо слышит звук плевка, и в следующее мгновение стянутого колечка мышц промеж ног касаются пальцы, смоченные теплой слюной. Финдекано начинает осознавать, что именно с ним собираются сделать, когда твердый горячий мужской признак упирается в узкое отверстие. – Прости, – в последний раз шепчет Финдарато, прежде чем погрузиться в кузена. Боль остро пронзает тело заточенным лезвием ножа. Финдекано хочется орать, вырываться, биться под Финдарато, который вновь и вновь врывается в него, исступленно дыша и не переставая бормотать сбивчивые извинения; хочется, в конце концов, молотить кулаками по льду, чтобы хоть как-то распределить эту боль, и Финдекано кажется, будто указательный палец на правой руке слабо дергается в попытке вырваться из белого плена. А потом Финдарато наконец соединяет с ним свою музыку, охватывает кузена целиком, впитывает боль и делится теплом, и Финдекано чувствует, как отогреваются конечности, как течет по всему телу энергия — чистая и певучая, она сокрушает снежно-белую стену отчужденности, и длинные тонкие трещины ползут по прочному льду.  Неожиданно сильная боль появляется в обмороженных пальцах, и Финдекано широко распахивает глаза; с губ срывается первый мучительный хрип. Финдекано видит нависшего над ним кузена — спутавшиеся тяжелые волосы, словно сотканные из темного золота, падают Финдарато на глаза, лезут в рот, попадают в нос; лицо его искажено усердием и страданием, закушена нижняя губа, и тонкая струйка крови стекает по острому подбородку. Когда первая алая капля срывается вниз, Финдекано невольно подается вперед, ловит ее языком, и столько облегчения появляется в измученном взгляде Финдарато, что хочется просто обнять кузена, прижаться к нему всем телом, но прежде — кричать, кричать, кричать...