Гори

В первый раз я увидел его в небольшой городской библиотеке, в которую меня затащил один из многих случайных знакомых, внезапно решивший, что я его друг и обязательно должен ходить с ним за списком литературы, которую он будет использовать для курсовой. И там я увидел этого мальчика. Еще совсем маленький, лет на пять меня младше – студент, а то еще и школьник. Он сидел спиной к небольшому мутному окну, из которого лился приглушенный свет, почти утопая в черном кожаном креслице с высокими подлокотниками. С головой уйдя в книгу, он не замечал всей той суеты, что развернулась вокруг него: бегающие школьники разных возрастов и их родители, престарелого вида тетки и заумные студенты-зубрилы. И я завис, любуясь его юностью: легкой улыбкой на еще не потерявших детских черт лице, очаровательной округлости щек, трогательного шелка светлой кожи. Он плавно перебирал пальцами старые, сухие, наполненные пылью страницы книги, почти любовно вглядываясь в желтизну бумаги и полустертые буквы. Я восхищался изгибом его ярких губ, словно обкусанных белыми зубами, линией тонкой шеи, плавно переходящей в коротко остриженные русые волосы, нечаянно оголившимся тонким запястьем, с сеткой вен на внутренней стороне. Не важно, каким образом, но я хочу заполучить его. Я и не заметил, как он поднял голову и впился в меня взглядом бесцветных серых глаз. Назвал бы их холодными – соврал бы. Не заметил, как начал улыбаться в ответ на без эмоциональный, ничего не выражающий взгляд. И я абсолютно не контролировал себя, когда подходил к нему и начинал до абсурдности глупый бессмысленный разговор. Я любовался им. Любовался, как любуются картиной выдающегося художника, как любуются открывшейся глазу прекрасной далью, как искусно украшенным обедом, в конце-то концов. Я всматривался в настороженную глубину глаз с непонятным упоением и нехарактерным мне благоговением. Непонятная и нездешняя радость наполняла меня, когда получалось вызвать у него легкую улыбку, и я с жадностью всматривался в столь внезапно полюбившиеся черты его лица. И состояние покоя окутывало меня с ног до головы. Я наслаждался им, его теплом, неким светом для прогаженной души и детским еще запахом молодого тела, непонятно привлекающей подростковой остротой и нескладностью до самого вечера, совершенно не замечая прошедшего времени. Случайный знакомый пропал, как и не было, за что я ему был несказанно благодарен. С мальчиком – Даней – мы обменялись номерами и договорились непременно встретиться снова, после чего он убежал по своим делам. Мы встречались еще несколько раз. Много-много разговаривали, но я практически не запоминал о чем. Я просто сидел напротив него и млел от звуков его голоса. Сидел и сгорал от желания стиснуть в своих объятиях. Меня трясло от жажды коснуться этих мягких губ. После нескольких встреч он согласился, чтобы я его довез до дома, и во время поездки меня то пробирало дрожью, то окатывало горячей волной. Когда мы добрались, под окнами своего дома он одарил меня по детски невинным поцелуем в щеку и тут же вылетел из машины, кинув скомканное прощание. Но я видел сквозь опущенные ресницы угрюмый, тусклый огонь желания. Я потом еще долго сидел и ощущал это мимолетное прикосновение к своей щеке. Такое, вроде бы, глупое, нелепое, но дорогое до дрожи в пальцах. Следующие встречи были наполнены его алеющими щеками, смущением в словах и моим глупым самодовольствием. Я готовил его и наслаждался заранее. После всего он мне признался, что неравнодушен к мужскому полу и, в частности, ко мне. Тогда, окрыленный счастьем и несказанной радостью, я начал преподносить ему пышные букеты цветов, всяческих конфет и комплименты. Букетно-конфетный период был в самом разгаре, я ухаживал за ним так, как не ухаживал ни за кем до него. Ни разу его не поцеловав, мне приносило невозможное удовольствие наблюдать за его улыбкой, искренним счастьем и благодарностью. И тут меня прошило мыслью. Его губы… Однажды… они могут стать такими же грязными, как мои… Чьи-то руки… Осквернят их. И тогда я понял, что не хочу этого. Если ему предстоит стать таким же грязным, то пусть это сделаю я. Я боюсь его испачкать. Испачкать его невинность, испачкать его тело и душу. Но еще больше я боюсь, что это сделает кто-то другой. И я сделал это. Он уже давно был к этому готов. Это была первая ночь, когда у меня дрожали руки. Первая ночь, во время которой я пылал в нетерпении и не мог пошевелиться. Первая ночь, когда я был полон священного ужаса. Но я был готов и шел к этому. Теперь он стал таким же, как я. Я был одновременно и счастлив и скорбен. Но теперь я мог с уверенностью сказать, что люблю его. Люблю больше, чем следовало бы, люблю больше, чем можно было бы ожидать. Но теперь он стал другим. Его любовь, его чувство ко мне преобразовалось, стало чем-то зыбким. Любил он немного лениво, словно выполняя долг, долг, который сам себе и навязал. Любил размеренно и без запала, без того агрессивного любопытства, что было в самом начале. Теперь он горел как-то фальшиво, грел меня негреющим светом, доводя до нерешительных сомнений. А после я узнал, что он начал гулять. Я не мог бросить его, просто не мог, словно физически отвергая такой вариант. И я закрывал на это глаза. Снова и снова. Снова и снова. Из-за моей слабости, моих сомнений, он чувствовал себя храбрее. Смотрел на все смело и свободно, как будто требуя покорности себе. Уже не скрываясь, он спал со всеми, до кого мог дотянуться своей жадной рукой. Спал, выражая бессознательную свою потребность в любви. А я не мог его простить. Но в то же время не мог его бросить. Тогда я ему наскучил, и уже он бросил меня. И в тот момент я понял. Я не смогу его забыть. Забыть свою опоздавшую любовь. И я буду ждать. Ждать его, его возвращения ко мне. Если понадобится – вечно.