Воспоминания

(*Поскольку это, все-таки, сонгфик, убедительная просьба читать под Mark Fowler – This Is Gallifrey (Murray Gold Piano Cover)). Его пальцы легко скользнули по пыльным черно-белым клавишам, оставив на них три блестящие, чистые полоски. Фортепьяно, судя по всему, давно никто не открывал. В луче солнечного света, который пробивался через не зашторенное мутное окно, заиграли поднявшиеся в воздух пылинки, мерцая, словно маленькие светлячки. Серая, ободранная комната была абсолютно пустая, за исключением фортепьяно и лавки для него. Доктор сидел на этой лаве и смотрел, гипнотизировал взглядом клавиши инструмента. Никого рядом нет. Интересно, не забыл ли он, как это делается?.. Жажда испробовать фортепьяно на звучание взяла верх, и Десятый, сдув основную массу пыли, уверенно размял пальцы и легко нажал кончиками пальцев на клавиши. Пустая комната усилила совсем тихий, легкий аккорд, и Доктор, улыбнувшись, стал играть мелодию, придумывая ее прямо на ходу. Первые ноты – волнительные, среднего темпа, предвещающие нечто грандиозное… Галлифреец стал входить во вкус, и вскоре комната наполнилась высокими нотками, звучавшими в унисон с тем самым волнительным мотивом. Они заиграли небрежно, но последовательно, уравновешенно, и затем ноты по нарастающей переходили в более резкую, но такую же легкую, волнительную, все же уверенную мелодию. Пока длинные, тонкие пальцы Доктора летали над клавишами, параллельно с мелодией он размышлял над чем-то своим. Мелодия навеяла ему мысль о бывшем родном доме – Галлифрее, о детстве, родителях, такой самозабвенной и непритязательной жизни, не обремененной ни утратами, ни лишениями, ни болью, ни убивающей любовью. То время, когда Таймлорду было всего несколько лет отроду, отложилось у него в памяти крепко-накрепко, но в самых потемках разума. Как оказалось, чтобы выудить их оттуда, дать своей душе расцвести, подарить голове небольшой отдых на пару минут, нужна была всего лишь правильная мелодия. И вот она, пронизав тело и ум Доктора, оживила его мечты и воспоминания, словно вернула к жизни увядавшее было дерево сознания. Мелодия лилась приятным, глубоким темпом, местами прорезаясь высокими, резкими нотками. Десятый вспомнил, как отец показывал ему звезды, бесконечное количество которых было видно на небосводе Галлифрея. Бывало, садился его папа на красную, мягкую траву, малыш Доктор садился ему на колени и, под аккомпанемент легенд, историй и рассказов рассматривал целые галактики, планеты, созвездия и туманности. Вскоре приходила мама. Она присаживалась рядом с отцом, клала голову ему на плечо, устремляла взгляд к небу и тоже слушала, слушала о самых разных вещах, которые рассказывал муж. Когда ей надоедало, она трепала каштановые волосы маленького Доктора, нежно целовала его отца в щеку и уходила, оставляя двух мужчин постигать самые сокровенные тайны космоса. Доктор вспоминал также его первые путешествия уже в юношеские годы, вспоминал свою первую планету, на которой побывал с отцом. Помнил, как впервые увидел Ариэль, его будущую жену… ее огненно-алые волосы сливались тогда с галлифрейской травой, а глаза ее, зеленые, как само сердце созвездия Медузы, отражали голубое небо днем и оранжевое ночью. Ее кожа, мягкая, теплая, медовая, как и у всех Повелителей времени, была мягче летнего ветра, нежнее лунного света. А когда на свет появился Сантьяго? Этот маленький, крепенький, милый комочек счастья не сравнится ни с чем – ведь именно он сделал Доктора в первый – и почти последний – раз отцом. А ведь могла же сложиться просто прекрасная жизнь. Да, все испортила Война. Это она отобрала у Доктора все: жену, ребенка, товарищей, родную землю, да что там – половина души Доктора, казалось, замкнулась тогда вместе со всеми планетами во Временной ловушке. Или не там? Или все, в чем ранее был уверен Доктор, больше таковым не является? Всегда ведь есть надежда спасти свое прошлое, вновь ворваться в некогда замкнутые его двери. Все возможно для Доктора! Но какой ценой – совсем другой вопрос. Тонкие пальцы галлифрейца все сильнее и быстрее стучали по клавишам, мелодия близилась к своему логическому завершению, так же, как и мысли Десятого. Он знал, что ему лучше не затрагивать струны души в своем сердце, иначе мелодия забытых лет может заиграть не так, как того хочет Доктор. Мелодия начинала замедляться, утихать, она становилась выше; словно незавершенное предложение, для полноты которого нужно сказать последнее, громкое слово, мелодия замерла на очень тихой, высокой, протяжной ноте. -Доктор! Полетели скорей обратно в Лондон, мне не нравится в этом старом заброшенном замке! – в своей типичной манере окликнула Десятого Роуз. Тот ухмыльнулся, отчего по краешкам его карих глаз проступили морщинки. -Да, Роза! Бегу! Нежно взглянув на инструмент, который подарил ему пять незабываемых минут воспоминаний, Доктор закрыл крышку пианино, поднялся с лавы и, тряхнув головой, вышел из комнаты.