Окно

      Вот уже который месяц я наблюдал за ней. Я знал её распорядок дня, знал, что она любит и чем занимается в свободное время. Я знал её предпочтения в одежде, иногда удавалось увидеть названия книг. Знал, что она ненавидит собирать волосы, так как, заходя в комнату, она тут же снимала резинку, стягивающую пряди. Знал, что она любит петь. И мне оставалось лишь мечтать о том, чтобы услышать её голос.       Наши комнаты находились напротив: лишь метры пустынной улицы разделяли нас. Два совершенно одинаковых кирпичных дома, изолирующие пластиковые окна. Хотя самой главной проблемой всегда оставались шторы. Она не любила их задвигать, даже включая свет: они всегда покоились по краям окна.       Пару раз в неделю она убирала все со стола и протирала пыль, особое внимание уделяя сувенирам. Временами брала пушистую щетку и сметала пыль с плакатов, что украшали стены её комнаты. Это самые прекрасные моменты, которые мне удавалось наблюдать, ведь только тогда она раскрывалась, пританцовывая и что-то напевая. Обычно, эта уборка занимала пару часов, бывало и больше и меньше, но после того, как она заканчивала, возвращался привычный ритм жизни.       Она никогда не торопилась. Все делала медленно и тщательно. Старательно выводила буквы на клочках бумаги, пытаясь написать что-нибудь стоящее, что бы потом опубликовали хотя бы в журнале. Я читал одну её историю. И она была поистине прекрасна.       Редко, к ней заходили подруги. Их было две. Но она никогда не звала их вместе. Когда она была с подругой, то полностью менялась: я слышал, нет, мне казалось, что я слышал её смех через плотные окна и шум ветра на улице. В комнату она приносила чашки с, наверное, чаем, глубокую миску с конфетами, печенье, шоколад. Она очень любила сладкое, но никогда не позволяла съесть себе больше, чем гость. Я думал, что это странно, но, возможно, причина была не в этом.       Она не любила гулять, почти все свободное время проводя в поле моего зрения. Постоянно находясь в комнате, она была так же одинока, как и я. Мало друзей, у которых есть те, кто им намного ближе; зачем нужен хоть кто-то, если она столь прекрасна? Может, я и не прав, может, она очень общительная, просто это невозможно увидеть. Но почему-то я понимал, что наши ситуации схожи.       И вот в один прекрасный день она помахала мне рукой. Сначала я испугался, думая, что она знала обо мне всегда. Но её теплая улыбка заставила меня поддастся искушению - я ответил ей. После этого она начала закрывать шторы.       Шли дни. Я смотрел на неё, а она глядела на меня. Наши взгляды не раз пересекались, она что-то шептала, но я никак не мог расслышать. Я думал, что мы разговариваем, задавал ей вопросы, говорил ей комплименты, признавался в любви. А она лишь улыбалась. И это было лучшей наградой.       Плотная ткань стала все чаще разделять нас. Я ничего не мог с этим поделать. Бывало, во время наших «разговоров», я спрашивал: "Зачем ты отгораживаешься от меня? Ты не хочешь меня видеть?" Она лишь улыбалась. Постоянно улыбалась. И только из-за этого я не мог заметить слез, что постоянно бежали из её глаз. Ослепленный её красотой, её, казалось бы, согласием быть моей подругой, я и не мог подумать, что за всем этим сокрыто нечто большее.       Она вернулась с улицы, была зима. Чашка дымилась от горячего кофе. Сидя на окне, она уперлась лбом в стекло и больше не смотрела на меня. С этого момента все пошло не так. Кроме будних дней, в выходные она тоже никуда не уходила. Она не выходила из комнаты даже за едой - все приносила её мама, та же говорила ей, когда стоит закрыть шторы и пойти спать. Перестали приходить подруги. Некоторое время она общалась с кем-то по телефону, но и это вскоре прекратилось.       Она больше не смотрела на меня. Но продолжала махать рукой: утром, днем, вечером. Временами стирая слезы, она все же улыбалась. Улыбалась, понимая, что она кому-то нужна, что она не одна в этом жестоком мире.       Книги больше не появлялись в её руках. Иногда она надевала наушники и закрывала глаза, слегка покачивая головой в такт музыке. Она больше ничего не писала. Сколько журналов я не покупал: ни на одном не было написано её псевдонима. Уборкой теперь занимался кто-то из родителей, по очереди. А она сидела на подоконнике. И улыбалась. Но не смотрела на меня.       Я не заметил, как пришло лето. Свет в её комнате загорался еще до того, как вставало солнце. Она делала несложные упражнения, затем заливала хлопья молоком. В комнате появился небольшой холодильник. Теперь ей не нужно было выходить, чтобы принести еду. Даже во время завтрака она сидела на окне. Смотрела в мою сторону. Но не на меня. А я видел, что она смотрит куда-то вдаль, но продолжает улыбаться, временами отрываясь от трапезы.       Мы были вместе, хоть никто об этом и не знал. Хоть она даже не знала моего имени. Но мне было достаточно и этого. Я только смотрел. О, боже, почему я только смотрел? Неужели, я был слишком слаб, чтобы прийти к ней, чтобы выслушать её? Почему?       Вся наша жизнь, в итоге, оказывается лишь чередой повторяющихся событий. Сколько и куда бы мы не шли, перемещение так и остается равным нулю.       Сколько лет прожила она? Мне всегда казалось, что ей не больше двадцати. Она не успела познать жизнь. Впрочем, как и я. С того дня прошли вот уже полгода. С того дня, как она, в последний раз мне улыбнувшись, выпрыгнула из окна восьмого этажа. Я не мог её остановить. Я тоже мог лишь улыбаться. Ведь я никто в этом мире, я не способен был её спасти.       Я решился прийти на похороны. Решился пообщаться с её подругами. И, наконец, узнал её печальную историю.       Она всегда плохо видела. Уже на расстоянии вытянутой руки её мир был размыт настолько, что она боялась выходить за пределы квартиры в одиночестве. Но ей приходилось. Приходилось ходить на лечение, что, в итоге, так и не помогло. А зрение все ухудшалось. И в тот момент, когда она полностью ослепла, она придумала себе друга. Того, кто смотрел на нее в окно, она с ним разговаривала и делилась всем, что было у неё на душе. Ведь она не могла его увидеть лишь потому, что он был далеко, а не из-за слепоты.       Я понял, что означали её вечные улыбки. Понял, почему она постоянно со мной здоровалась. Она чувствовала меня, но не могла увидеть.       Зачем же она совершила такую глупость? «Она так сильно верила в него, что когда ей сказали, что никого там нет, то впала в отчаяние. Она не верила никому. И, делая вид, что живет как обычно, сделала то, о чем могла бы пожалеть и, наверное, уже жалеет».       Кажется, будто мне больнее, чем кому-либо. Она была для меня всем, хоть и думала, что меня нет. Напротив, она думала, что я есть, и была права, хотя так и не узнала об этом.       Я прожил не многим больше, чем она. И буду жить за нас обоих.       Хотя я все так же продолжаю смотреть в её окно, завешенное шторами. Утром, днем, вечером. И все надеюсь, что когда-нибудь она вернется, уберет надоедливую ткать, и, улыбнувшись, помашет мне рукой. Этого будет вполне достаточно.