Гармония

Милый Гарри... у меня на душе покой. Я всегда знала все. Разбуди меня ночью, чтобы спросить, сколько унций бадьяна понадобится для экстракта против ранений, — и я без единой запинки назову весь рецепт целиком. Если спросишь, в каком году произошло Второе восстание гоблинов, будь уверен, и тут я не ошибусь. И не задумаюсь ни на миг. Я могу процитировать наизусть кодекс оборотней 1637-го года, хотя его и не нужно было учить. Мне известно доподлинно, где искать мурлокомль (и что же это такое). Все, что когда-либо было в моей голове, все мои знания до крупицы — все остается там. Это моя стихия. Я всегда знала, как могу распорядиться своим умом. Но — ты только представь себе! — я до сих пор не знала, что у меня на сердце. Нет, мои чувства никогда не были для меня загадкой: я отдаю себе в них отчет, но не могу с ними справиться. Эту часть Гермионы Грейнджер я не могу контролировать. Подумай, какая это, должно быть, пытка, ведь я всегда стараюсь взять все под свой личный контроль, а иначе что-нибудь точно пойдет не так. В этом мой грех — в гордыне. Но еще в том, что я не верна себе. Милый мой Гарри... Как же так получилось? Я потеряна, нынче разум мне не помощник. Я теперь поняла: когда дело касается чувств, логика ни при чем. Пусть я всегда полагала иначе, пусть я пыталась трезво анализировать то, что чувствую... Пусть даже зачем-то вытравливала из сердца то зародившееся «что-то большее» ради полуслепой веры в... самообман? В иллюзию? Было время, когда я совсем не могла в себе разобраться. Ты, я, Рон... Мы втроем были очень близки. Я могла бы соврать, что мы были только друзьями... Ведь случается так, что детская дружба может однажды перешагнуть очень тонкую, очень личную грань? Так случилось. В какой-то момент я, терзаясь самоупреком, все же стала угадывать в вас двоих что-то весьма симпатичное. Симпатичное вовсе не для Гермионы-подруги, но для юной девушки. Тогда дружеская забота о вас переросла в желание просто быть рядом. Я была влюблена понемножку сразу и в Рона, и в Гарри — лишь потому, что вы стали меня восхищать. Но восхищали меня, как ты можешь догадываться, вовсе не ваши учебные «достижения». Просто мне очень хотелось быть девушкой. Не заучкой и не зубрилой, а просто девушкой. Я взрослела, хотела понять эту взрослую жизнь и на собственном опыте изучить, как поступают взрослые. Я всегда была любознательна, и уж эта тайна прямо-таки будоражила воображение. Можно ли удержаться, когда рядом с тобой очень разные, но любимые одинаково Рон и Гарри? Мы взрослели. Менялись наши тела, перекраивались умы. Мы постигали большее. Я терялась в догадках: почему запах его волос так волнует меня? Что вообще значит слово «волнует»? Почему я уже не просто смотрю, но любуюсь, как лихо, уверенно он, другой, держится на метле? Почему я об этом думаю? И еще миллион вопросов. И на каждый из них я, как всякая юная девушка, находила один ответ. Почему Виктор Крам привлекал меня? Очень просто. Прежде никто не смотрел на меня так завороженно. И я попалась на эту удочку. Виктор первым открыл мою собственную привлекательность. Можно сказать, он дал мне в нее поверить. Но, зная о ней, я уже не могла оставаться Гермионой-подругой. Мы были слишком близки и не заметили даже, как перешли ту самую грань. С той поры началась совершенно другая жизнь. И уже тогда я перестала принадлежать себе. Тогда, присмотревшись к своим друзьям, я поймала себя на том, что... начинаю их сравнивать? Да, пожалуй. Я искала лучшего в каждом из вас. Головой, не сердцем. Мне с моей головой только еще предстояло во всем разобраться; сердце все уже знало. В глубине души, подсознательно, я давно уже сделала сложный выбор между Гарри и Роном, между Роном и Гарри. Впрочем, выбор был очевиден. Рон — упреки, упрямство, обиды, споры до хрипоты. Гарри — тревога, волнение, страх и потребность в заботе. Как же так получилось, милый мой Гарри, что, когда пришло время выбрать осознанно, я ошиблась, фатально ошиблась? Отчего-то тогда я была уверена, что все делаю правильно. Но разве умела я, Гермиона Грейнджер, первая умница школы, слушать и чутко слышать, что говорит мне сердце? Быть может, кто-то сбил меня с пути истинного. Знать бы, кто только дергал меня за ниточки всякий раз, когда я обращалась к Гарри. Кто подталкивал меня к Рону. Кто подарил мне мою непростую жизнь... Я все ждала подходящего случая, чтобы сказать «спасибо». С тобой было тепло. И, как ни странно, спокойно. Словно я всегда знала, что, если только понадобится, мы с тобой с полуслова поймем друг друга. Я улыбнусь, улыбнешься и ты в ответ... Вместе преодолеем все. Ты всегда был рядом, чтобы утешить, согреть меня, постараться отвлечь от его нападок. Крепла дружба, крепло доверие между нами. Ты заботился обо мне. Я была слепа. Помнишь, Гарри, тот самый миг? Только тс-с-с, никому не скажем. От всевышнего ока, фатума, разлучившего нас, сохраним секрет. Знаешь, сколько бы ни прошло этих долгих лет, ты останешься в моей памяти храбрым, преданным, вечно юным Гарри. Милым Гарри, предназначенным только мне одной. Очень жаль, что уже ничего не поправишь. Так и будем всю жизнь грезить о том, что должно было сбыться, но не сбылось. Если только однажды ночью Рон разбудит меня и спросит: «Ты же любишь меня?» — я, не давая себе задуматься, мигом отвечу: «Люблю». И усну, отвернувшись. И приснятся мне ты, твои руки и цепочка шрамов, будто бы в назидание: «Я не должен лгать».