Надо было спрашивать

- Откровенно сказать... слабовато. Кибом устало опускает голову. Конечно, слабовато. Но это кажется максимумом того, что он может выжать из своего никудышного писательского таланта. Сколько раз он давал себе клятву больше никогда не пытаться — столько же раз он ее нарушал. Он не может по-другому, ему надо высказаться. Поэтому он изливает душу бумаге. В конце концов, самый легкий способ выговориться — это заставить выдуманных персонажей переживать чувства автора. - Рукопись я тебе, пожалуй, не верну, - продолжает редактор. - Но ты, все-таки, попробуй еще. Я тебе позвоню, ладно? Кибом кивает, и, бесцветно попрощавшись, выходит из кабинета. - Выше нос, писатель, - в поле зрения возникает стаканчик с черным кофе из автомата. Журналист Чжонхен, с которым Кибом изредка перебрасывается парой слов, явно не испытывает таких проблем. Ведь описать что-нибудь, налив воды в статью, гораздо легче. Во всяком случае, с точки зрения Кибома. - Что у тебя на этот раз? «Чжонхен, исчезни». - Любовная история, - самым безразличным тоном, на который только способен, отвечает Кибом. - И что же? - репортер явно не собирается уходить после этого. - «Слабовато». Чжонхен смеется. Громко, искренне и беззлобно, запрокинув голову. Кибом в очередной раз ловит себя на том, что он этим любуется. - Не бери в голову, - отсмеявшись, уверяет Чжонхен. - У него все «слабовато», и все должны «попробовать еще». Я, конечно, не берусь утверждать на все сто, но он может толкать статьи и рассказы своим коллегам, так что в любом случае, даже без гонорара, ты рискуешь стать известным. - Известным кем? Известным наивным идиотом? - вскидывает брови Кибом, до последнего сохраняя спокойный вид. - Писателем, балда. Любимое словечко Чжонхена. Вернувшись домой, Кибом устало падает на кровать. Конечно же, он в очередной раз говорит себе «это был последний раз», понимая, что опять нарушит данное себе слово. Слишком глубоко это в нем засело. Просто так от этой черты не избавиться. Будет много крови, боли и ненужных телодвижений. Кибом отлично осознает, что он не хочет ни крови, ни боли, ни ненужных телодвижений, и вводит маленькую поправку. «Я больше не понесу это в редакцию». И тут же понимает, что все равно понесет. Следующая неделя выдается напряженной — Кибом с трудом сводит концы с концами, однако в итоге выходит в бою с жизненными неурядицами победителем. Только это пиррова победа — за два дня до своего дня рождения он остается без денег, и несет в редакцию очередные десять листов. - Что у тебя на этот раз? - Ли Джинки смотрит на него поверх очков. Пытаясь сохранять независимый и бесстрастный вид, Кибом пожимает плечами и отвечает: - Все то же. - Безответная любовь? Кибом, ты проявляешь чудеса настойчивости. Ты можешь написать что-нибудь посчастливее? «Было бы с чего писать посчастливее». Кибом опять пожимает плечами. - Я тебе не обещаю, но попробую изобразить вселенское счастье и пушистость. Джинки негромко хихикает. - Я шучу, Кибом. У тебя выйдет счастье в стиле «нуар». Я заберу рукопись и прочту. Завтра с утра позвоню тебе, ладно? - Ладно, - кивает Кибом с уже настоящим безразличием. «Завтра с утра» означает обычно «никогда». Чжонхен опять натыкается на писателя в коридоре, и опять угощает его горячим кофе. - Принес? - Принес. - И что? - Завтра позвонит. Как обычно. Чжонхен, привалившись плечом к стене, смотрит на собеседника с интересом, ожидая продолжения. - Как обычно, «завтра» значит «это настолько беспомощная дрянь, что я даже читать не буду», - неожиданно зло выдыхает Кибом. - Сколько раз говорил себе, что никогда больше не возьмусь за перо. Нет же — как будто без этого жить невозможно. - А вдруг невозможно? - спрашивает Чжонхен. - Иди домой и отсыпайся, балда, - тут же добавляет он, понимая, что попал в точку. Кибом понимает целесообразность предложения, и, поблагодарив за кофе, покидает поле боя, считая, что в очередной раз проиграл. Еще и дважды. Тяжелый сон прерывается в полдень длинным дверным звонком. Ругаясь сквозь зубы, Кибом тащится к двери. На пороге стоит Чжонхен. В одной руке у него увесистый сверток, в другой — журнал. - А... Привет, - до Кибома доходит, что вежливость еще никто не отменял. - Привет, - радостно ухмыляется Чжонхен. - Ты меня впустишь? - Несомненно, - отвечает Кибом. - После ответа на один простой вопрос. - Да! - рявкает Чжонхен, не дослушав, и тут же понимает, что это было невпопад. - Извини, это ответ на последующий вопрос. - Окей, - кивает Кибом. - Какого черта тебя принесло? Чжонхен сует собеседнику в руки сверток. - Не урони. Там виски, твой гонорар и закуска. Тащи в кухню, и впусти меня. И с днем рождения тебя, балда. Кибом недоверчиво берет сверток в руки, и, посторонившись, впускает журналиста. Чжонхен разувается в прихожей, и, шлепая ногами в носках по полу, семенит за Кибомом в кухню. Открыв журнал на середине и довольно кивнув, Чжонхен бросает его на стол перед Кибомом. Тот видит напечатанный большими буквами заголовок своей последней «беспомощной дряни», и чуть ниже — приписанный каким-то идиотом эпиграф «посвящается моему лучшему другу Киму Чжонхену». - Джинки отправил в номер, едва прочтя, - поясняет Чжонхен. - Я, правда, сам дебил — мог бы, в конце концов, и догадаться, глядя на твою постную рожу. Протянув руку, он легко треплет Кибома по волосам. - Мог бы просто в лоб спросить, балда. Я бы ответил «да, черт побери», и все было бы хорошо. Кибом промаргивается, понимая, что ему деваться теперь некуда. - И не вздумай реветь, - обрывает его Чжонхен. - У нас еще в программе веселье и множество тостов за нас, ясно? Кибом кивает. Теперь — ясно.