Вакуум

Между ними нет отношений. Между ними – вакуум. Мартину теперь слишком часто кажется, что реальность неверна. И дело даже не в том, что она отличается от желаемой – просто порой все это действительно выглядит так, будто одним прекрасным утром он открыл глаза в какой-то параллельной вселенной или зеркальной грани привычного мироздания (меньше надо было читать фантастики, будучи подростком, - одергивает он себя). Но ведь, наверное, каждый сталкивался с этим ощущением – будто здесь ты не нужен; будто ты – лишний пазл, лежащий поверх общей картины и маскирующийся под ее кусочек. Но, в самом деле, как бы ни совпадал узор, цвет и форма контура, в плоскую картину мира невозможно вписать что-то (кого-то?) вторым слоем – в плоскости не существует наложений. В плоскости не существует вакуума. Или существует? Точка – бесконечно маленькая величина – не это ли та черная дыра, засасывающая в себя окружающее пространство, пусть и двумерное? Недаром люди так боятся точек. «Расставить точки над i» скорее всего значит вывести кого-то на скандал. Выйти за черту – многоточие – бесконечное множество бесконечно малых величин – значит сорваться, сделать то, чего делать не следовало. А о точках в отношениях, наверное, не стоит даже и говорить. Поставить точку. Проколоть, выдавить, выжечь на какой-то неосязаемой материи; сделать больно себе и другому человеку – и пусть давно нет любви и ничего хорошего друг от друга ждать уже не приходится – всё равно все метафоры, связанные с точками, ведут к чему-то не слишком обнадеживающему. И Мартин думает – точка не спасет его и его детей, и Аманду она не спасет тоже. Ведь столько сказано о любви разными людьми и в разные времена; и говорится – жена, в первую очередь, должна быть другом. Если в отношениях нет дружбы – одна лишь страсть – не будет крепкой семьи и счастливого детства; не будет совместной старости, полного взаимопонимания и обоюдного доверия. И они с Амандой – друзья; и он был счастлив целых десять лет – пусть неофициально – потому что у них было… всё?.. Всё, кроме вакуума. И так, видимо, бывает. Крепкие отношения и семейные узы, спокойствие и умиротворение – в один миг становится ничего не жаль, и в твоём сознании это, строенное долгими годами и усилиями, рушится, дробится и оседает под тяжестью нового чувства – не дружбы, - любви. Не привязанности. Вакуума. Бенедикт, в отличие от своего Шерлока, улыбается всегда широко и открыто, и у Мартина против воли распахиваются глаза; теплеет взгляд, будто стараясь впитать-поглотить-запомнить каждую линию, каждый штрих его улыбки, каждую вакуумную точку. И потом, когда они снова разъезжаются по разным континентам, воспоминания затягивают в себя, перелистываются тяжелыми пергаментными страницами, давят и улыбаются его улыбкой. И Мартин снова чувствует вакуум – на этот раз в груди. Между ними вакуум. Болезненный, прекрасный и купленный покоем и умиротворением. Бесценный и непродаваемый. И, когда они быстро – чтобы не заметили журналисты, коллеги, фанаты, Аманда или кто угодно еще – перепихиваются по туалетам и съемочным трейлерам, вакуум выплескивается из груди необъятной энергией и затапливает мир вокруг, не пуская к ним никого и не выпуская их самих, даря очередную крошечную возможность насладиться друг другом – потому что без этого в один прекрасный день пустота достигнет невероятных размеров и убьет целый мир – в пределах Вселенной соотношения планеты и человека совершенно незначительны… Бен улыбается только глазами и уголками губ. Такая улыбка, множась, меняется каждый раз, но все ее вариации Мартин собирает крупицами-точками, запирает в глубину души и хранит, не подпуская к сокровенному никого на свете. - У нас есть всё время мира, - иногда говорит Бен, когда им, против обыкновения, выпадает редчайший – драгоценнейший – шанс остаться в номере отеля на целую ночь. Мартину эти часы кажутся мгновениями – и он молчит и только гладит, прижимается, сдавливает и целует, целует, целует… И плещется вокруг них вакуум, и нет звуков, кроме рваного дыхания, стонов и имен друг друга в звенящей тишине; и нет ничего, кроме рук, губ, языков и дрожащих ресниц; и нет ничего. Ничего. Только они сами. Эти воспоминания Мартин не хранит в памяти, доставая их в минуты, когда притяжение достигает болезненных граней; он закапывает эти часы-мгновения так глубоко, чтобы не помнить, не чувствовать и будто бы даже не знать – потому что иначе чужой двумерный мир выйдет из-под контроля, и чья-то рука стряхнет лишний пазл из другого набора с инородной картины, и он сам полетит в свой вечный вакуум, теряясь и растворяясь в нем. Мир становится на свое место, когда Бен рядом. Когда вакуум не внутри, а вокруг. Потому что они притягиваются через половину земного шара и снова оказываются вместе; потому что вакуум превращается в ничто, когда тела – вплотную и неотрывно – друг с другом; потому что детали пазла на этой грани стыкуются, впаиваясь и вплавляясь… У них нет отношений. И свободы сказать всему свету то, что безмолвно – всегда – между ними. И всего времени мира у них нет тоже. Но когда-нибудь оно будет. Обязательно.