Пустой

- Еле отпустили, - Глеб выдохнул с взволнованной дрожью в голосе и тепло, искренне улыбнулся. Совсем как тогда, когда его, ещё мальчишку, отпускали пораньше со школы перед выходными, вернее, он отпрашивался, чтобы быстрее, со всех ног нестись домой и там, застыв на пороге на несколько секунд в томительной нерешительности, увидеть старшего брата, такого взрослого, красивого студента. Точно так же тепло, по-настоящему улыбнуться, не силясь сдерживать своей радости, кинуть портфель и броситься на шею, обнять. «Вааадик. Приехал», - оповещал приглушенный, взбудораженный голос подростка. Глеб плюхнулся на постель рядом с еле различимым в густых сумерках силуэтом брата. - Ты про свой конвой? - уточнил тот через паузу брошенную в самом начале фразу. - Ну да... - Уходил бы ты от них. - А куда мне идти... - Глеб внезапно погрустнел, но тут же перевел взгляд на родной профиль, принадлежащий человеку, который сидел возле стены в спальне, и опять ощутил внутри беспокойное биение сердца. - Вадь, - начал он сбивчиво, - Вадь, а давай... давай, свет включим. А тооо... я тебя не видел давно, - признался младший и тут же смутился. Вадик по-доброму укоризненно выдохнул. - Недавно же виделись. Ну? На студию приходил вместе. - Ну и что... - обиженно протянул Глебсон. - А тебе мало? - усмехнулся брат. - Нет, ну лучше, конечно, чем ничего... Ты... не подумай. Я неее это... Теплая рука неожиданно уперлась в плечо, и ободряюще потершись о него с пару секунд, так же внезапно утонула в темноте. Глеб метнул следом встревоженный взгляд. - Глебка, дурак ты, - по-доброму отозвался Вадик. - Сам такой. Оба примирительно улыбнулись. - Слушай, Глебс, а бросай ты их, в самом деле? На кой они тебе сдались? Шайка лицемеров-неудачников. Они же на тебе едут. - Ну, допустим. А дальше что?... - А дальше... - младший, замер в ожидании ответа, но звонкая пауза на конце предложения так и осталась звенеть пустотой в ушах. - Ну вот и я про то же... - Глебу снова взгрустнулось. И чего нужно было обязательно вспоминать эти скучные, опостылевшие вещи тогда, когда всё так хорошо, когда пустая квартира брата предназначена только для них двоих, когда комнаты затоплены мраком, из гостиной слышится тихое тиканье часов, и нет ничего лишнего, никого, кто бы мог кинуть невзначай острое словцо или косой взгляд. - А я думал, ты меня никогда уже не позовешь, - с той же обидой в голосе проронил Самойлов младший. - Нууу, не преувеличивай... - Что «не преувеличивай»? Сам же сказал, ближе чем за три мили не подходи. - Глеб... - А я честно, как дурак, выполняю своё условия. А мне, знаешь, уже где это всё сидит?... - Глеб резко поднял голову и заметил, что лицо брата направлено прямо на него, в упор. - Ну, Глебушка, не ругайся, - мягко отозвался тот. - «Глебушка»... - передразнил младший, тяжко вздохнув. Конечно, он сам был во всем виноват, а может, присутствовала вина и Вадика, кто знает, однако, было намного проще сидеть, скорчившись в уголочке, и проклинать жизнь, судьбу, Бога. Да кого угодно! Злиться на то, что всё в один миг вышло из-под контроля, полетело в тартарары, и на то, что по-другому уже никак не выходит. У него. И значит, это он сам такой плохой. Ведь, так? Допустим, но кто бы знал, кто бы понимал, как же трудно, невыносимо больно закапывать ежеминутно всё своё живое и настоящее «Я» глубоко-глубоко в себя. Прятаться за хмурым взглядом, за мрачной одеждой, ничего не значащими связями. И в вырытой самим же на скорую руку могиле по крупицам собирать воздух, краденными взглядами, потаёнными мыслями, запретными желаниями. Украдкой воровать их, а потом вдруг напиться и заложить себя с потрохами. Плакать, клясться, что во всем виновата проклятая водка, божиться, что больше «такого позора не будет». А потом опять, глубоко-глубоко, ещё глубже, чтобы уже наверняка, чтобы не проколоться ни на одном из взглядов, ни одной улыбкой, и ни единым жестом. Чтобы задохнуться, пускай задохнуться! Но утащить свою тайну с собой на самое дно, туда, где никто никогда не бывает. Чтобы брату не приходилось потом краснеть. Вадик снова разочарованно кривит рот, качает головой и, как будто бы себе в блажь, делает вид, что верит. Нет, в самом деле, разве такое бывает, чтобы брат мог в действительности желать родного брата? В кошмарном сне, самом страшном, разве что. Не здесь. Не надо здесь! Тиканье часов становится всё отчетливее, словно ритм солдатских шагов на плацу. Он начинает резать тишину и прожигать слух. От удручающего молчания к сердцу предательски подкатывает страх. - Вадик, - шепчет, не выдерживая, Глеб, - Вадик, дай руку. Вадим тут же, без раздумий, протягивает в темноту свою ладонь. Рука Глеба хватается за нее как за спасательный круг, держит крепко, и Вадим ощущает в кисти его дрожь. - Глебушка. До чего ж они тебя довели... - Ты простишь меня, Вадь, простишь? - Самойлов младший цепляется за теплую и широкую ладонь брата второй рукой, опасаясь, что по своей нелепой неосторожности умудрится потерять ее ещё на четыре года, на, по сути, безумный срок. Вадим плавно подсаживается ближе, обнимает брата свободной рукой, придерживая за плечи, прижимает к груди. Черт возьми, как давно это было... Сам не понимая причины, Вадим облегченно вздыхает, расслабленно прикрывает веки. Так спокойно, хорошо. По слегка исхудалому и очень хрупкому в его руках телу брата изредка волной пробегает дрожь. Глаза Глеба так же закрыты, губы плотно сжаты. Вадим еле заметно касается кончиком носа мочки уха Глеба, плавно проникает ближе. Становится отчетливо слышно тихое, размеренное дыхание. Глеб сжимается в один комок в нерешительности пошевелить и пальцем. Не сон ли это? А, какие сны. Эти сны непозволительная роскошь. Их участь — усилием воли пропасть и навсегда забыться, чтобы не расстраивать брата, даже просто в своей голове. Рука Вадика проскальзывает по груди младшего и крепко прижимает к себе, развенчивая все подозрения на сон, нет, для сна слишком ярко и хорошо. Кто бы мог подумать, что так вообще бывает. Глеб наконец расслабляется, отдается весь и полностью во власть старшего брата. Тот не теряет времени даром и целует, едва прикасаясь губами, где-то у виска с такой теплотой и нежностью, что сердце, точно обезумевшее, замирает и снова бросается стучать с двойной силой. - Вадим... - слетает с полураскрытых губ младшего. И он тут же оказывается лежащим спиной на мягкой постели. Брат наклоняется сверху, целуя всё лицо и опасливо касаясь губ, нежно захватывает нижнюю губу, затем верхнюю. Где-то позади ладонь Глеба судорожно проводит по бедру Вадика. Жар приливает к вискам, и не остается ни одного «но» между тем, что можно и тем, что хочется. Обжигающий поцелуй, два тела в полной темноте, стук часов растворяется в воздухе, так же как и время. К черту время. Глеб, борющийся с волнительной дрожью, чувствует, как тепло раскатывается по всему телу, наполняя его свинцом. Вадим продолжает поцелуй с таким умением, что доводит до провалов в сознании. Пресловутые рубашка и брюки становятся кандалами. Пару мгновений, и Глеб уже оказывается сверху, выпуская наружу все свои потаенные желания, которые копились слишком давно. Пуговицы с рубашки брата принялись отлетать одна за другой. Глеб прильнул к его горячей груди, тяжко дыша и не зная, где остановить свои губы — эта дилемма была почти неразрешимой; хотелось прикоснуться везде и целовать каждый миллиметр и все воспоминания непременно забрать с собой. Пару мгновений всё происходящее снова стало казаться Глебу сладкими грезами, но Вадик, притянув его к себе за шиворот рубашки и принявшись страстно целовать его в губы, в очередной раз заставил принять реальность во внимание. - Нет, Вадик, - судорожно остановил его поцелуй Глеб, - скажи, что ты меня любишь, скажи, я тогда окончательно сойду с ума. Самойлов старший раздраженно выдохнул и снова попытался примкнуть к себе брата, но тот сумел отпрянуть. - Скажешь?... - Ну что за чушь, Глебушка, ты же мой брат, конечно. - Не любишь, - закончил Глеб. Вадик замолчал и поднялся со спины. - А ведь я так и не смог никого полюбить так, как тебя. Ты простишь меня за это, Вадь? Простишь? Самойлов старший удрученно вздохнул и шорохом в темноте полез в карман за сигаретами. - Я старался. Ты же знаешь, что я могу многое. Вон, даже четыре года тебе не писал и не звонил. Тишина в ответ растянулась жвачкой, заставив пространство гудеть от вибрации напряжения. Вадик нервно бросил сигарету в сторону. - Да что тебе сейчас не понравилось?! - крикнул вдогонку он, когда младший медленно поднялся и проследовал к двери. - Я лучше со шлюхой, чем с тобой, - подумал про себя Глеб, и отчего-то принял свои мысли за озвученную вслух фразу. Он вышел вон, скрипнув на прощанье дверью, а Вадим остался неподвижно сидеть на смятой постели. Глеб вышел, шатаясь, в подъезд и задумался, что в правой руке ему очень не хватает бутылки с водкой или с другим мало-мальски крепким напитком. Эта досадная мысль заставила изрядно напрячься и расстроиться. Он постоял с пару минут неподалеку от двери в квартиру брата и зашагал к лифту. «Какой же я идиот. Какой же я идиот», - звучало по заученному в голове. На каждую мысль и воспоминание выскакивала одна и та же фраза, идеально подходящая на все случаи жизни. «Идиот. Идиот!» Мужчина глубоко вдохнул чистый ночной воздух, выдохнул пар изо рта и почувствовал головокружение. В панике он отшатнулся и встал к кирпичной стене дома, силясь отдышаться. Ещё один глубокий вдох, выдох. Он не успел открыть глаза, как услышал в стороне голос: - Эй, мужик, таблетки нужны? Глеб на секунду задумался, и уверенно кивнул: - Нужны. Когда тот открыл глаза, к нему подходил незнакомый парень, лицо которого почти полностью скрывала резкая тень от фонаря, светящего прямо за спиной. Парень протянул руку. - Семьсот, - буркнул он себе под нос и рефлекторно обернулся. - А... секунду... - Самойлов полез в карманы. В блеклом свету показался бумажник. - Вот, - кивнул мужчина, отдавая заявленную сумму и следом тут же закидывая в глотку препарат. - Что? Что-то неправильно?... Парень с прищуром посмотрел в лицо Самойлова. - Да нет, всё нормально. Не успел тот опомниться, как проворный незнакомец схватил его за воротник пальто и рывком согнул пополам, ударив со всей силы коленом в живот. Глеб согнулся, заскулив от боли. Кажется, парень выхватил бумажник. Черт бы его побрал. Ещё улицы как на зло без никого. - В... Вадик... - на последних силах сдавленно попытался крикнуть младший. Вдалеке всё ещё были слышны шаги злоумышленника. Тело же предательски отказывалось повиноваться приказам и мертвым грузом лежало на асфальте.