Больше воздуха

У девочки на носу пестрели веснушки. Ей бы шло, не будь они так похожи на тёмно-рыжий крап на полу вагона, столь же грязно-сером, как сейчас – её потерянное лицо. Девочка кашляла кровью, оставляя алые «веснушки» прямо у его ног. Она смотрела ему в глаза, а он не мог различить её зрачков. Бронзовая радужка словно порыжела и пожирала, как ржавчина, самое себя. Он даже не знал, видит девочка его или нет. Стремительно теряющая тёплые оттенки, она растворялась в синей с красным форме средней Канадзавы. Его средней школы когда-то. Наверное, сегодня они оба до неё не доедут. Хватит ли воздуха в лёгких хотя бы до Касумигасэки? Красные вставки на манжетах и воротнике предсказуемо отдавали кровью. Он отгородился ладонью на мгновенье – а потом долго, очень долго искал девочку взглядом. Мгновение затянулось. Застыло секундной стрелкой зонта, показывающего на выход в вечные девять ноль-ноль. * Хорошо, что мучительное дыхание, окружившее его в сливающихся перед глазами стенах метро, не напоминало шум волн. В нём не было гармонии, оно раздражало слух, заставляло морщиться непроизвольно и вызывало желание заорать самому, перекричать, лишь бы этот кашляющий гул не погрёб под толщей собственного бессилия. Волны вздыхали иначе. Волны баюкали и пели. Успокаивали и высмеивали своей неукротимостью и величием его человеческие беды. Ему хотелось обратно, к волнам с белеющей на гребнях пеной. Для этого нужно было проснуться. Когда белые шапки вздымающихся волн брызнули ему под ноги пеной из разинутых ртов, проснуться поневоле пришлось. Чтобы обнаружить, что ночной кошмар всё ещё способен бросить в холодный пот. Особенно если у кошмара слишком реальный вкус. – Очнулся. Вот и молодец, – как-то совсем не искусственно улыбнулся сухопарый мужчина в белом халате и с цветной папкой в руках. Акира не с первого раза вспомнил, какой же у неё цвет. Наверное, поэтому испугался он тоже не сразу. – А… – Тихо, тихо. Полежи пока. Всё хорошо. Акира-кун, да? Акира кивнул. И понял, что глотать столь необходимый воздух ему помогает кислородная маска. Неслабо в метро прокатился, чего уж. – Маска – это не навсегда, – правильно расценил выражение его лица врач. – Максимум – неделя. Последствий не будет. Ты везунчик. А ведь находился очень близко и к тому пакету, и к зонту. Акире вспоминался лишь зонт. Девочка… точно, та девочка была к нему ещё ближе. – А что… зонт? Что вообще…? Врач некоторое время молча смотрел на него. Потом отложил папку и ровно заговорил: – Яд, Акира-кун. Ядовитый газ. На верхушке зонта он тоже был – видимо, именно ею проткнули пакет. Это зарин. – Доктор опять замолчал, но всё же закончил – честно, как понял Акира. – Он опасен, хотя и не так, как множество других ядов. Если не медлить, нанесённый им вред можно устранить. Поэтому не переживай. Он ещё что-то объяснил, а затем вышел, попросив немного подождать и, главное, не рваться с постели «гулять». На столике справа стоял стакан с водой. «Ты везунчик», – очень убедительно сказал врач. Правая рука отозвалась дёргающей, как в зубе, болью, но так и не поднялась. * Акира слышал, что в больничных палатах не ставят зеркала, но не думал, что это касается и часов. Словно ты никто, никогда и нигде. Белая коробка с почти не различимыми швами между стенами и потолком, воздух как лекарство, в несколько слоёв обёртывающий тело и заползающий в рот, в нос и под кожу не хуже тех ядовитых паров. Почти нет теней, нет звуков и движений. Замкнутый мир. Аквариум – решил называть это Акира. И в больницы больше не попадать. Да принесите же кто-нибудь ему часы. Он должен узнать, насколько опоздал. На встречу к тому, кто просто не будет ждать. Как давно минуло девять тридцать? Как давно был понедельник вообще? * «Братик, – позвала девочка, когда он всё-таки её нашёл. – Здесь где-нибудь продаются цветы?» Её глаза скрывала повязка, а к запястью тянулась пара трубок. «Я везунчик, да?» Перед тем как отправиться бродить по больнице, Акира узнал, что подслушивать бывает полезно. Особенно когда не спавший сутки доктор подбирает слова, чтобы объяснить не спавшим столько же родителям, что вероятность несчастливого для их ребёнка исхода – один к ста. Это касается и прочих последствий. Акира опустил взгляд на свою руку, спрятанную в карман. Локоть заработал, но кисть слушалась через раз. Он ничего не мог ею сделать. Вообще. – И сколько ещё, по-твоему, я должен был ждать? Рука разболелась раньше, чем Акира осознал, кто стоит у него за спиной. * – Что, даже руку мне не пожмёшь? – Рукава щурился зло и впервые в жизни протягивал ему руку. Правую. – Разве это не твоя заветная мечта? – Да-да, – бесцветно отозвался Акира. – А давай левую, а? Ближе к сердцу – это моя мечта тоже. – Шут. Руку дай. Правую, Сэндо. Я жду. Правую? Показать, во что она превратилась, Рукаве Каэдэ? Рукаве, который, наверное, и терпел его только из-за ловких в игре рук. У Акиры даже не было номера телефона, чтобы позвонить. Спустя два с лишним года их встреч. – Спасибо за мою сбывшуюся мечту, – постарался улыбнуться Акира, пытаясь распрямить сведённые судорогой пальцы. – Извини, что не при параде. Такие дела. Рукава, прикрыв глаза, наблюдал за его жалкими попытками. Акира лишь коснулся протянутой ладони и тут же отступил. – Рукава, где-нибудь внизу есть цветочный магазин? Рукава, до сих пор не отводивший глаз от беспомощно повисшей руки, зачарованно моргнул. – Цветы, Рукава, – ощущая растущий в горле комок, повторил Акира. – Просто цветы. Есть? – Не знаю. Не видел. А это что? – Рукава ткнул пальцем Акире в район груди. – Это? Кислородная маска. Велели носить с собой. Чтобы не помереть ненароком от асфиксии где-нибудь в сортире. Акира предпочёл не заметить ярость, полыхнувшую в глазах напротив. Акира программировал сам себя. Цветы. «Ты понимаешь, Рукава? Мне же ещё повезло». – Ты куда? Сэндо! Внизу магазинов нет. Да и поздно уже. Завтра найдёшь. – Отстань. Ходить я ещё могу. Я обещал ей цветы. – Где ты их возьмёшь? – У кого-нибудь спрошу. Пациентам же приносят родные, да? – Так пусть и этой твоей «ей» родные принесут! – Ты не понимаешь. – Акира старался Рукаву обойти, но тот не пропускал. – Мне повезло. А ей нет. Знаешь, я ей обещал. – Мне ты тоже обещал, – процедил Рукава. – И что? – А зачем? – наконец-то спросил Акира, перестав тратиться на лишние движения. – Ты, кажется, ждал меня, чтобы с кем-то сыграть? А за победу мне перепал бы приз… – Выбирай выражения, – выдохнул Рукава, сжимая пальцы в кулак. – Ты… – А вдруг она не сможет видеть? Кулак опустился, пальцы разжались. – Эй… – так бы, наверное, ворчал разъярённый зверь. – Ты в палате не один, да? Пойдём-ка со мной… * – Знаешь, как мне хочется тебя уебать? – выплюнул Рукава, впечатывая Акиру в стену в дальнем углу. Без света и без кабинетов, где могли бы понадобиться доктора. Время близилось к девяти. – Что, прямо здесь? – сипло поинтересовался Акира, смиряясь с синяками на затылке и на спине. – Под носом у дежурных врачей? – Самое то. Если тебе вдруг поплохеет, не придётся далеко идти. Акира коротко засмеялся ему в лицо; звук получился неестественный и низкий… и какой-то ещё – такой, что Рукава практически распластал Акиру по стене, впился поцелуем-укусом в рот и подарил в ответ совершенно бесстыдный, подламывающий колени урчащий стон. А потом перехватил предавшую хозяина руку и стиснул до хруста. – Я могу подождать. Если ты не вздумал застрять… здесь. – Ты… – Заткнись. Рукава кусал за пальцы, до боли, облизывал, толкался во впадинки между ними языком, а бёдрами – вверх, в одном ритме с ним, – и Акира едва не скулил. Кисть дрожала и не слушалась не только от ядовитых паров… или совсем не от них – а вторая, здоровая, заходилась в непрошеной судороге, бессильная опереться на что-то или прекратить. Воздуха не хватало вновь, но теперь Акира не видел гладких стен опустевшей станции метро, что восставала вокруг бункером без дверей; он не видел ничего, кроме колеблющейся темноты, заливающей глаза. Он глотал эту темноту, и она клокотала в горле, выталкивая наружу хрип; она билась под рёбрами и закручивалась воронкой внизу живота, и хотелось сползти по стене и вжаться ноющей плотью в твёрдое колено Рукавы, бесцеремонно оглаживающее бёдра изнутри. А ещё хотелось губ на губах и вздохов, от которых срывает тормоза. И сам он, кажется, дышал – задыхался – именно так, ведь Рукава – Рукава, который всегда лишь кусался, рычал или бил, – изогнулся, подставляя затылок под его трясущуюся ладонь, и соскользнул на пол у его ног. Рукава, который никогда не просил прикосновений и не прикасался сам, нетерпеливо стягивал с него больничные штаны, прихватывал зубами кожу на животе и царапал поясницу, вынуждая подаваться вперёд, ещё и ещё… И… Боль развернула свои лопасти где-то в мозгу, заменив собой разом отхлынувший кислород. Акира отчаянно моргал, и темнота стекала слезами по лицу, но дыхание не возвращалось назад. Грудную клетку ошпарило какой-то жалкой, детской, неуместной обидой, исчерпавшей все запасы воздуха, и звуки оборвались вмиг, словно дышать перестало абсолютно всё. Почувствовав, как стена, упрямо отказывавшая в устойчивости, отпустила его в свободное падение, закончившееся в чьих-то крепких объятиях, Акира как никогда в жизни захотел просто вдохнуть. * – Извини, ладно? – начал он, но вновь был благополучно заткнут – на этот раз болтавшейся на шее кислородной маской. Чувство облегчения и стыда боролись в нём с переменным успехом. – Хоть не сердечный приступ, а то от тебя всякого ожидать можно… Резервных сил рассмеяться у Акиры в кои-то веки не нашлось. – Очень эротично, правда?.. – хрипло всхлипнул он, надеясь, что слова разобьются о пластик и Рукаве не придётся закатывать глаза снова. – Не знаю, – не замедлил пошатнуть веру Акиры в свою удачливость тот – очень серьёзным тоном. – Мне плохо видно… Эй… Ты там задыхаешься или смеёшься? На самом деле, Акира готов был завыть. Но Рукава истерику вряд ли бы оценил. – Мог бы спросить как-нибудь… по-другому, а то похоже, что оба варианта для тебя равнозначны… Акира осёкся, подавившись словами и схоронив их в уже бесившей маске, без которой вдруг оказалось невозможно выжить. Он только сейчас осознал, что правую руку до сих пор обволакивает щекотная мягкость волос Рукавы. Тот дёрнул головой, именно этим заставив Акиру замолчать, а потом откинулся назад, поднимая кверху лицо, и скользнул губами Акире по запястью. И так и замер, обжигая поцелуями и выдохами кожу. Акира не видел ничего из этого. Но Акира чувствовал. И проклинал коридор, в который они так удачно забрели, ведь в нём не предусматривался свет. Рукава Каэдэ, так просто стоящий на коленях перед ним. Рукава Каэдэ, губами считывающий его пульс. Воображение отказало. И рука тоже – теперь, кажется, совсем. – Ты… можешь?.. – Акира не удержал маску, но весь воздух, который ему был сейчас нужен, сосредоточился во влажных ожогах на запястье, пленённом Рукавой. – Пока я… – Я могу. – Рукава передвинулся в темноте и накрыл ладонью его губы. – Я подожду. Если ты хочешь. И вложил маску в его неприкаянно цепляющуюся за одежду здоровую руку. – А завтра… – голос Рукавы изменился, стал глуше, словно маскируя неловкость, – завтра… я принесу тебе эти чёртовы цветы. – Мне? – тихо хмыкнул Акира и склонился ближе, наугад, ревниво ища своевольный рот, из-за которого у него и правда мог бы случиться инфаркт. – Иди сюда. – И тебе тоже, – согласился Рукава. И не отстранился. – Это ты иди. Пора уже спать. * Девочку с веснушками звали Михо. Она перебирала проворными пальцами спицы своего временного кресла-каталки, болтала ногами, задевая колёса, и склоняла голову над букетом взбалмошной расцветки у себя на коленках. – Братик, а он символизирует что-нибудь, их цвет? «Какой именно?» – так и не спросил Акира. – Перемены к лучшему, – вместо этого сказал он. Его бесконтрольно подрагивающие пальцы сжимал в своих, уверенных и тёплых, молчаливый, но не отходящий ни на шаг Рукава Каэдэ, а родители Михо – девочки с рыжими веснушками на носу и бронзовой радужкой глаз, по-прежнему захлёстывающей неподвижные зрачки, – сегодня узнали, что их дочь оказалась той самой «одной из ста». * Рукава вёл его за руку до места встречи, куда Акира в понедельник, в девять тридцать утра, так и не успел. Рукава даже заговорил о том, что сейчас излечивается всё. Может, Рукава собирался сказать что-то ещё, но был в этом недостаточно хорош. А может, не придумал пока, с какой интонацией на этот раз выдать своё жизнеутверждающее «идиот». Когда-нибудь, когда пальцы перестанут конвульсивно сжиматься – в том числе и от страха, что Рукава отпустит его руку и просто уйдёт, – Акира признается, что слышал намного больше, чем Рукава посчитал необходимым произнести вслух. Рукава, который почти прямым текстом послал уважаемых врачей с их «режимом посещений» и «карантином» («Даже я знаю, что это не заразно!») и всю ночь просидел у его постели, поглаживая кончиками пальцев пострадавшую ладонь, а другой рукой стискивая шлейку реанимационной маски, лежавшей у Акиры на груди. Чтобы успеть, если неровное дыхание оборвётся вновь. «Я буду ждать, сколько потребуется. Ты только дыши». Времени достаточно.