***
- Вы снова сидите на крыльце, Сакурахиме. Она больше не вздрагивала при звуке его голоса. Она больше не убегала от себя, от него, от чувств. Проснувшись следующим утром, она переживала только о том, смогла ли она отдать долг. Тело ныло, а горло настырно требовало хоть каплю влаги, но она не хотела подниматься. Итачи уже давно не спал, но глаза так и не открыл, задумчиво гладя ее обнаженное плечо, с которого слетело одеяло. - Доброе утро, господин, - хрипло произнесла она. - Доброе, хана. Он повернул к ней лицо, открывая глаза. Теперь на нее смотрели ясные темные очи, полные жизни. От былой мертвости остались только мелкие шрамы-брызги на висках, совсем незаметные под длинной челкой. Он огладил ее щеку, и она до сих пор помнила, что Итачи сказал в то утро: "Ты отдала свой дар, чтобы вернуть меня. За это я тебе очень благодарен..." - Моя принцесса, - он сел рядом, накинув ей на плечи теплое хаори. - Вы же так и простыть можете. - Не волнуйтесь, мой господин. Госпожа Микото не даст нам заболеть. Он усмехнулся, совсем по доброму и тепло, как улыбался только им: его брату, ей и их малышу, который часто напоминал о себе, толкаясь ножками в ладонь отца. Омъеджи всегда сдерживают обещание, даже бывшие. И свое она сдержала, подарив счастье и себе и своему поработителю. *раздвижные двери в традиционном японском доме **накидка, которую надевают поверх кимоно ***цветок (яп.)Обещание
1 февраля 2015 г. в 03:25
- Омъеджи-сама, откройте, пожалуйста, - забарабанили в дверь посреди ночи.
Тяжело вздохнув, девушка поднялась на ноги, поправив рукава широкого ритуального кимоно. Ее длинные розовые волосы заструились по спине, а некоторые непослушные прядки упали на лицо. Кому что могло понадобиться в два ночи, отвлекая шаманку от работы? Это-то она сейчас и узнает. Зашуршали створки сёдзе*, и перед ней предстало несколько местных жителей.
- Что могло понадобиться крестьянам в моем доме? – нахмурилась шаманка.
- Помогите нам, омъеджи-сама, - взмолился мужчина лет пятидесяти. – Господин… Господин был отравлен, когда возвращался с встречи. Только вы можете нам помочь.
Пропустив меж пальцев несколько прядок, розоволосая кивнула. Что поделаешь, это все-таки ее работа как целителя и мага, как называли ее местные. На кой черт было давать клятву нынешнему главе клана? Просто нужен был дом, место, в которое она могла вернуться, и не важно, что теперь посреди ночи надо срываться спасать эту бездушную глыбу льда, смотрящую на мир колкими темными газами. Она была обязана, а клятвы омъеджи держат до конца – это их честь и главная особенность.
- Что ж, - подала она голос. – Ничего не поделаешь.
Накинув на плечи теплое хаори** и поправив полы кимоно, розоволосая закрыла сёдзе и гордо последовала за крестьянами. Пусть она теперь и подчиняется, но гордость сохранит. Ветер встрепал распущенные волосы, бросив в лицо. Фыркнув, молодая особа поправила их. Ее имя всегда вызывало улыбку на лицах окружающих. Ну конечно, им говорила сама весна. Имя, как вишня, цветущая весной на праздник Ханами. И никто кроме него не знал его, за что стоило бы возненавидеть «господина» еще больше. Но она не могла. Мысли целителя всегда должны быть чисты.
Стены поместья показались слишком быстро. Живя в отдаление от всего города, она вполне наслаждалась уединением: природа, птицы, духи… Они всегда окружали ее, за что некоторые боялись ее и называли ведьмой. Они ничего о ней не знали, потому что она почти ничего не знала о себе сама. Только то, что жила она далеко, а потом долго бежала, пока не встретила своего спасителя. «Поработителя», - уточняла девушка сама себе. Но доброе сердце предательски благодарило, отказываясь хранить в себе хоть каплю ненависти. Это не ее путь. Она не может жить, ненавидя того, кто спас ей жизнь, пожертвовав глазами.
Дверь открыл младший брат господина. Она сразу отметила, что с постели его подняли перепуганные слуги: взволнованный взгляд бегал по лицу омъеджи, встрепанные волосы более обычного торчали на затылке ёжиком, а одет он был в спальную юкату, поверх которой накинул хаори. Совсем не аристократически схватив розоволосую за руку, он потащил ее в спальню хозяина. Она не хотела там оказаться, слишком тяжелые воспоминания хранила эта комната. Именно там очнулась девушка, заметив рядом с собой сидящего человека с перебинтованными глазами. Она трижды прокляла себя за то, что та жидкость попала не на нее, а на него.
- Я привел ее, - сказал молодой господин и толкнул розоволосую в спальню. Дверь за ее спиной захлопнулась.
В комнате стоял полумрак, так что без света омъеджи вряд ли смогла бы хоть что-то разглядеть, только едва заметные очертания. Луна не могла пробиться сквозь плотную рисовую бумагу на ставнях окон. Сделав несколько шагов внутрь комнаты, девушка тут же подошла к ложу. Очертания человека, лежавшего на футоне, немного пугало, потому как от него, даже в таком плачевном состоянии, веяло силой. Этот человек постоянно внушал уважение кому бы то ни было.
Омъеджи недоверчиво приблизилась к кровати. Откуда взялся этот страх, она не знала. Какой же слабой нужно быть, чтобы не бояться духов, но дрожать от одного упоминания этого имени. Или, быть может, это в ней говорит стыд и совесть? Не важно. Сейчас она полностью должна сосредоточиться на его спасении, а потом помучает себя противоречиями.
- Принесите мне горячей воды, - повелительно, зажигая в комнате свечи.
Слуги, впрочем как и молодой господин, бросились выполнять приказ. В таких ситуациях никто не стремился спорить с ней. Каждое мгновение дорого.
Девушка принялась за работу, небрежно-изящным движением откинув в сторону хаори. С красивых тонких губ, едва тронутых блекло-красной помадой, слетали магические заклинания, а вокруг футона плясали тени-духи. Великая Аматерасу услышит ее зов и, придет на помощь тому, кто чтит ее. И даже слуги не смели помешать, тихо отставив рядом все, что ей было нужно.
Кисточка обмакнулась в воде, и изящным движением левой руки маг нарисовала на лбу своего господина искупительное канджи. Это не спасет его, но постепенно выведет из тела яд, превратив отраву в возбудитель. А там… она не знала, что станет делать. Это единственное, что она могла.
Вскоре глаза господина приоткрылись и тусклой тьмой уставились в потолок покоев. Он тяжело дышал, на лбу выступила испарина. Она мягко коснулась его лба ладонью.
- Не волнуйтесь, господин. Я уже помогла вам перебороть заразу. Осталась только малость, - давая знать, что он не в руках врага. – Пошли все прочь. И прихватите мальчишку с собой. Он мешает своим громким дыханием.
Она была более чем уверена, что младший брат господина скрипит зубами от злобы, но возразить он не мог.
- Сакура-сама, - выдохнул он.
Она всегда вздрагивала, стоило его голосу наполнить тишину. Грех такому голосу быть у беспощадного генерала. Им должны петь песни, рассказывать истории детям на ночь, но не звать ее по имени, которое знает только он. Ведь он сам его дал ей.
- Я здесь, господин. Вашей жизни больше ничего не угрожает.
Она поднялась, скидывая с себя ритуальное кимоно, оставаясь только в нижней юкате. Облегчает действия только то, что он не видит ее. То, что она собиралась сделать, было на грани безумия. Но и сидеть, сложа руки, не вариант. Белая ткань юкаты соскользнула, полностью обнажая молочную кожу.
- Сакура-сама? – снова позвал этот голос, который все чаще сводил ее с ума.
Она откинула в сторону одеяло, принимаясь освобождать тело генерала от одежды: медленно, неуверенно, словно боясь сделать что-то не так. Она чувствовала, как напрягаются стальные мышцы под кожей. Он не понимал, что происходит, но и не претил. Все-таки это она целитель, ей виднее мотивы своих действий.
Полностью обнажив его, она быстро затушила все свечи в комнате. Нет, Сакура не сможет увидеть все, что откроется ее глазам. Он шумно выдохнул, когда, перекинув через него ногу, она села на крепкие бедра. Мозолистые руки скользнули по стройным девичьим бедрам, и в одно мгновенье она оказалась прижата к его груди.
Она не вскрикнула только потому, что знала, что так будет. Еще когда шла в этот дом. Она знала, что именно с ним разделит это ложе. Казалось, всегда знала. Он ее господин, ее спаситель и поработитель. И она принадлежит ему.
- Сакура? – она выдохнула. Он произнес ее имя так низко и по-особенному, опустив все приставки вежливости, что дрожь прошлась по всему телу.
- М? – отозвалась девушка, краснея, когда его ладонь огладила полушарие груди. Как же хорошо, что он не может видеть того, как она сгорает от стыда и удовольствия. Глупо отрицать, что ей нравится происходящее.
Он не ответил, припав губами к бледной коже шеи, целуя мягко, словно пробуя ее на вкус. Сакура простонала, вцепившись в его плечи. Это странно и оттого еще более приятно. Но Итачи только хмыкнул в кожу, посылая по телу стаю мурашек, а потом продолжил исследовать ее тело.
Как он может быть таким сильным, таким красивым и таким заботливым, пусть и прячет это за маской холодности и безразличия? Грозные генералы не спасают бедных крестьянок, проданных в утехи богатых дайме. Они просто проходят мимо. Но этот остановился. Этот увидел ее. И навсегда поработил.
- Господин, - она не боялась, нет, она просто хотела услышать его голос.
- Да? – ласкающе обводя пальцами скулу.
- Нет, ничего, - она улыбнулась, прижавшись к нему всем телом.
Итачи хмыкнул, целуя место над соском, а потом и вовсе обхватывая его губами. Сакура прогнулась, выдохнув. Горячо. Она так привыкла к его холоду, что жар сжигает. И она отзывается, стоит ему огладить стройное бедро, спуститься к коленке, а потом голени.
Брюнет рывком поменял их местами. Сакура на мгновение замерла, стыдливо свела колени, но, вспомнив о нем, она развела ноги шире, позволяя ему удобно устроиться меж ними. Стоило горячей плоти мазнуть по внутренней стороне бедра, как она вздрогнула, прогибаясь в спине. Протянув руки вверх, девушка обвила ими крепкую шею, зарываясь пальцами в темные волосы. Мягкие, словно шелк. Даже странно как-то.
- Сакура, - прямо в ухо, бархатно-низко, посылая стаю мурашек от уха к кончикам пальцев на ногах. Сакура поджала пальцы, полностью расслабляясь.
- Господин, - голос почти срывался. Волны странного волнения вперемешку с возбуждением окутали ее тело, путая мысли в голове. Или это передалось ей заклинание?
Впрочем, сейчас это было совсем не важно. Особенно когда горячая ладонь легла на бок, впитывая все внимание. Холодность и жар тела переплелись в нем странным клубком красивых разноцветных ниток. Сакура хотела вернуться на несколько лет назад, когда он еще не был нездоров по ее вине. Когда он смотрел на мир ясно и имел вполне определенную цель. Поэтому раз уж терять себя в нем, так отдавая каждый кусочек тела и души.
Он, казалось, до мелочей чувствовал ее тело. Знал где находятся те места, которые она со стыдом скрывала даже от себя. И сейчас он поглощал ее внимание умелыми ласками огрубевших от рукояти катаны пальцев. Увлекал в пучину страсти с головой. И она поддавалась, прогибаясь в его руках, выпуская на волю свои чувства и голос.
Сакуре совсем не было страшно, когда его пальцы коснулись ее плоти. Они были теплыми, аккуратными. Итачи изучал ее на ощупь. Она почти представила себе, как его восприятие рисует ему картину ее тела в мелочах. Он видел ее раньше, но она была еще таким ребенком. А теперь в его руках стонала полноценная женщина, которая цеплялась за его плечи непослушными пальцами, как только его пальцы принялись исследовать ее влажную глубину.
Она потерялась где-то на грани бессознательности и бытия. Плоть горела огнем, а пальцы внутри сводили с ума. Наверное, уже все поместье знает чем они занимаются в этой душной комнате, наполненной осязаемой темнотой. Но Сакуру это мало волновало. Она была омъеджи, ее часто обсуждали и показывали на нее пальцем. Какая разница, что теперь будет говорить люд?
- Ох! - от неожиданности она дернулась, когда пальцы пропали. И она еще раз поблагодарила богиню Аматерасу, что Итачи не видит ее. Такую распутную, мокрую, готовую принять его в любой момент. Но он медлил. И это всколыхнуло в ее груди волнение, приправленное горькой ноткой страха.
- Расслабься, хана***, - целуя под ухом, удобнее притягивая ее к себе, прижимая грудью к груди: сильной, горячей, через которую слышно, как же бешено стучит его сердце. Ее сердце вторит ему.
Итачи укусил ее в плечо, вырывая вскрик, и вошел одним размеренным рывком. Сакура выгнулась, не понимая болит ли укус или там внутри нее. А Учиха не спешил, поглаживая стройные бедра, покрывая поцелуями маленькую, но довольно привлекательную грудь. Давая привыкнуть к себе, вобрать полностью и запомнить, не боль, а жар, что раскаленный огнем горел внутри, там, где они стали едиными.
Сакура шумно выдохнула, прогнувшись в спине. Он чуть приподнял ее, прижимая к себе, и толкнулся. Девушка вскрикнула. Невероятно горячо, немного дискомфортно, но она была уверена, что жжение - это следствие пламени, рожденного внутри. Розоволосая обняла его за шею крепче, неумело поддаваясь навстречу уверенным, но аккуратным, движениям. Она позволила себе утонуть в ощущениях, в его страсти, что пряталась за льдом столько лет с тех пор, как она его увидела впервые.
Перед глазами плясали разноцветные пятна: синие, красные, фиолетовые. Она бесконтрольно стонала, чувствуя как ее щеки опалило пламя и они горят то ли от смущения, то ли от невыносимого удовольствия. Теперь-то она жалела, что свечи не могут осветить ей его лицо. Она хотела увидеть искаженное страстью выражение, а не привычную маску отстраненной вежливости.
Все закончилось так же стремительно, как началось. Она выгнулась до хруста в костях, тряхнув головой, выпуская вскрик на волю, чтобы он мог разбиться о тонкие стены. Сакура дрожала, как осиновый лист. Эмоции переполняли ее душу и тело, пытались вырваться наружу, отчего она оцарапала длинными ногтями его плечи.
Надо было закончить ритуал. Сакура потянулась к нему, прижимаясь губами к губам, передавая энергию из уст в уста. Сработает ли она не знала. Она знала только одно, когда засыпала в крепких объятьях. Он сломал так тщательно построенную ею стену ненависти между ними. И Сакура вдруг осознала какой же глупой была, отрицая свою любовь.