Сойти с ума

Тебя тошнит от твоих секретов, а ложь поддерживает в тебе жизнь Твои глаза похожи на змеиные…

- Послушай, как ты можешь прокомментировать… Максу сейчас очень хочется показать этим настырным журналистам один неприличный жест. Но он откидывает с лица прядь длинных черных волос, ослепительно улыбается и произносит заезженную, заученную фразу, состоящую целиком из лжи. Он, кажется, успел сам в нее поверить, потому что легче так, чем снова и снова, день за днем изводить себя. Его фотографируют корреспонденты, и он позирует, пытаясь даже своим видом обмануть, наверно, всех вокруг: посмотрите, какой я охуенный, как у меня всё хорошо, блять! В гримерке он каждый раз минут десять подводит глаза, и тринадцатилетние девочки визжат от восторга, увидев его. Но он точно знает, что ему нельзя, нельзя пересматривать свои фото, сделанные этими корреспондентами. Потому что тогда он увидит дикую пустоту в своих глазах, а от этой пустоты хочется убиться. Они ведь не знают, эти малолетние фанатки, что по ночам он шепчет сухими губами, в полубреду забываясь: «Ронни, блять, Ронни»… Они не знают, каких трудов ему стоит выходить на сцену. Фанатки, кажется, будут орать в экстазе даже тогда, когда он упадет или просто сойдет с ума. Ах нет, поправочка – он давно сошел с ума. Слишком давно. Ронни, блять, Ронни. Макс вспоминает, как в полутьме холодных комнат у них обоих лихорадочно блестели глаза, как на полу валялись пустые шприцы. Они держались за руки, как два идиота, а потом… Круто трахаться сразу после того, как накололся, знаете. Тогда мир воспринимается совершенно по-другому, и оргазм совсем не такой. Правда, создается ощущение, что ты сошел с ума, но… разве они не сошли с ума уже давно? Но Макс сломал все это одним махом, как ломается сейчас шприц в его пальцах. И ты хоть тысячу раз шепчи, что виноват, тебе легче не станет, а только хуже. Настолько хуже, что хочется уснуть и не проснуться. Вот только… дурацкая надежда на то, что все еще, возможно, когда-нибудь, станет лучше, удерживает Макса от дурацких поступков. На что ты надеешься? – усмехнувшись, спрашивает он самого себя. На то, что, выйдя из тюрьмы, он бросится к тебе с распростертыми объятиями? Хватит обманывать самого себя. И прекрати говорить, что так было нужно. Макс снова берет в руки шприц. Это напоминает ему о Радке. Ему о нем многое напоминает – его собственные глаза, например. Ему же так хуево, и чем хуевее, тем охуеннее он выглядит, но глаза не вписываются в рамки этой охуенности. Они выдают весь пиздец, который творится внутри. И в гримерке после выступлений подводка растекается к хуям, когда на экране телефона он видит фотку Ронни, которая непонятно когда и зачем там оказалась. Удалить. Нахуй. А они ведь были счастливы когда-то, хотя сейчас это звучит как абсурдная шутка. Макс пинает разломанный на две части шприц куда-то под кровать. Да, когда-то они были вместе, и у Ронни не было никого ближе, чем Макс, а он, Макс, оказался мудаком. Теперь Радке в тюрьме, а он… интересно, что лучше – сойти с ума или сидеть в тюрьме? Ах да, он ведь и так уже сошел с ума. Причем очень давно.