Ошибка

- Чё-о-орт, велико! – Наруко с немалым сожалением отбросила неподошедшую ей тряпку, принадлежавшую соседке по комнате. Тряпка была длинной, белой и изначально относилась скорее к мужской одежде. Сасуко носила ее поверх футболки, и в таком ракурсе тряпка представала чем-то вроде рубашки навыпуск. Без пуговиц. «Касадэ, - тщетно пыталась втолковать Сасуко, - это называется касадэ». Наруко никак не могла запомнить. Да и не шибко она этим заморачивалась, честно говоря. Про страсть Сасуко (которую Наруко самовольно записала в свои подруги) наряжаться в мужскую одежду, сто лет как вышедшую из моды, у них в универе только ленивый не знал. И это при том, что вещи Сасуко вполне помещались в маленькой тумбочке возле кровати. Остальное пространство в комнате всецело принадлежало Наруко. Кроме общего стола, который Сасуко использовала во время подготовки к занятиям (хотя с лэптопом она чаще восседала на собственной кровати), у них был еще один стол, трюмо и куча полок, заваленных одеждой. Вся эта мебель являлась собственностью Наруко; для того, чтобы прибить полки, приезжал ее троюродный дядя. Дядя выглядел не особо трезвым, по-черному материл свою бывшую жену, с которой до этого три года судился, подозрительно присматривался к Сасуко, которая, по его словам, чем-то на эту «заразу» смахивала, и отзывался на имя-прозвище, звучавшее как «капитан Ямато». С деревом он управлялся так, что даже скептичная и обычно отрешенная Сасуко заинтересовалась. Подошла поближе, посмотреть. Почему в определенный момент ее «подруга» покраснела и оставалась в таком состоянии вплоть до ухода дяди, до Наруко дошло только после этого самого ухода. Под тот предмет одежды, который Сасуко именовала непонятным образом и носила вместо юбки, было очень удобно незаметно пробираться рукой. Сама Наруко на месте соседки по комнате уже сто раз заставила бы подъюбочника горько пожалеть о его нездоровом увлечении... а то и без руки бы оставила, и плевать, чей он там дядя. Но Сасуко была не такой. Ее смущение носило выборочный характер. В универе она могла безбоязненно сказать что-нибудь такое, от чего вся аудитория краснела, включая преподавателя; может, потому, что не до конца понимала значение этих слов. А вот когда к ней начинал кто-то приставать... На словах она хоть от тысячи воинов отбиться могла. Но стоило кому-то хотя бы пальцем в нее ткнуть – и Сасуко впадала в настоящую панику. Могло дойти до длительных рыданий в женском туалете, где Наруко однажды ее и застукала. - Все отличники с вывертом, - рассказывала ей одна из пяти сестер Наруко. Эта сестра была старше; сама Наруко затерялась где-то посредине между ними и в других смыслах тоже казалась средненькой. Может, потому и ушла из дома, как только представилась такая возможность. Сложно жить в компании нескольких своих почти точных копий, на клонов похожих. Уж лучше со странной мрачной девушкой, о которой Наруко почти ничего и не узнала... за три года их сосуществования. – И чем круче отличник, тем выверт сильнее. Некоторые с красным дипломом заканчивают, а потом прямиком в психушку шуруют. А если еще и работают... Сасуко работала. И выверт у нее тоже был – на почве физических контактов. - Чем лучше учишься, тем больше проблем в личной жизни, - продолжала сестра. И в этом она тоже была права – во всяком случае, относительно Сасуко. За эти три года Наруко, безумно озабоченная своей личной жизнью, не видела рядом с соседкой ни одного парня. Разносчик пиццы не в счет. Да и не только парня, по правде говоря. Сасуко отталкивала от себя людей, и дело было даже не в боязни прикосновений... а может, именно в ней. Сасуко будто не хотела, чтобы кто-то нарушал ее личное пространство. Наруко, разумеется, было плевать на это желание Сасуко. Если она хотела взять соседку под руку, или ухватить за запястье, или напрыгнуть на нее, налегая всем весом, или ненароком склонить голову ей на плечо, самым наглым образом пробравшись на чужую кровать, то она это делала. Со временем Сасуко привыкла и шарахаться перестала, терпеливо ожидая, когда от нее отстанут. Мало того, она исправно выслушивала пространные речи Наруко, посвященные ее видению мира... если вкратце. Даже кивала с пониманием. В общем, все это убедительно доказывало, что между ними дружба навек, и способствовало вытягиванию домоседки Сасуко на разнообразные вечеринки, откуда Наруко чаще всего уходила не с ней. И не всегда потом приходила ночевать в общежитие. В поисках своего мужского идеала Наруко перебрала немало вариантов. У одного «варианта» она задержалась на целых полгода. «Вариант» преподавал основы информатики в их универе и был не сказать чтобы старым. Единственное, имелась у него дурная привычка читать порнографические романы... из-за которой Наруко его и бросила. Друзьями, впрочем, они остались – Наруко частенько заскакивала к нему домой, особенно когда было слишком поздно, чтобы возвращаться в общежитие, а спать после ночных гулянок хотелось немилосердно. Наруко всегда умела хорошо устроиться в жизни, сделать так, как ей удобно. Например, закосить практически ото всех пар и отделаться лишь немного сниженными баллами, или продержаться не больше дня на новой работе, перед этим получив аванс, или занять лучшее место на лекции. Постоянной работы у нее и не было, родители материально никак не помогали, но деньги откуда-то брались. Наруко никогда специально не думала о том, где их раздобыть. Что-то одолжить у знакомых и соседей по общежитию, что-то занять у Сасуко, что-то получить на неожиданно доставшейся подработке, что-то выпросить у очередного заведомо провального «варианта»... При этом Наруко умудрялась со всеми остаться в хороших отношениях. Это был настоящий талант; если бы она захотела, то, наверное, смогла бы стать президентом. Или основать свою религию. Но она не хотела. Линии своей, четкой, выверенной, у нее не было. Наруко плыла по жизни, получая от нее искреннее наслаждение и, когда приходила на пары, неизменно занимала для Сасуко второе по «хорошести» место. Сасуко не была лучшей подругой Наруко. Зато – только ее. Других друзей у этой молчаливой высокой отличницы, которую Наруко (да и не она одна) считала редкостной красавицей, попросту не было. Слишком холодная. И начинает вести себя неадекватно, стоит плохо знакомому человеку случайно соприкоснуться с ней пальцами. Наруко ни разу не видела, чтобы Сасуко смеялась или хотя бы улыбалась. Ее соседка была на редкость мрачной девушкой; выражение ее лица не менялось, даже когда Наруко засыпала на лекции, уронив голову ей на колени, а ноги разбросав на соседних сиденьях, по счастью, пустовавших. Сасуко говорила редко и мало; под ее глазами всегда были темные круги. Это добавляло ей мрачности, но странным образом не уродовало. Свободное от учебы время она проводила за лэптопом, что-то сосредоточенно печатая по работе; а еще она ходила в некую спортивную секцию. В какую именно – Наруко понятия не имела. Также она не знала, почему Сасуко, столичная жительница, по слухам, едва ли не единственная наследница какой-то богатой семьи, обитает в общежитии и вынуждена сама платить за свое обучение. Расспрашивать подругу было бесполезно. Сасуко в таких случаях отмалчивалась и переходила на язык жестов, показывая свое недовольство сложившейся ситуацией. Как сейчас, например. - Ой, - сказала Наруко, пятясь от подруги, которая вернулась с тренировки значительно раньше, чем должна была, и застала процесс примерки своих шмоток. Недовольный взгляд Сасуко переместился с лица соседки на немаленькую грудь – Наруко собиралась надеть касадэ на голое тело, но вовремя сообразила, что тряпка будет расходиться, даже если подвязать ее кокетливым пояском... В следующую секунду Сасуко покраснела, притом так густо, что Наруко за нее страшно стало. Порывисто отвернулась, будто собираясь уйти; Наруко остановила ее отчаянным вскриком: - У меня свидание! А я не знаю, что надеть. Помоги, пожалуйста! Длинные черные волосы, сзади собранные в объемный «конский хвост», покрасневшие аккуратные уши; поколебавшись, Сасуко кивнула. *** Она привыкла работать в две смены. Иногда чаще. Фиксированного графика не было, но делала она больше, чем могла. Бессонная ночь под мирное посапывание соседки или шум в соседних комнатах; еще и еще одна. После горы прочитанных и отредактированных чужих текстов в голове – месиво из идей, которые похожи на сырую бумагу, и обрывков бессмысленных фраз. Сознание казалось мокрым, мутным, будто в дымке, расползающимся; тело – как никогда легким и чужим, мягким и квелым, а лицо – бесформенным, готовым растечься. Она пила кофе чашку за чашкой, не чувствуя вкуса, не обращая внимания на аритмию. Все – для того, чтобы не спать. Ее мир был нечетким, он дергался, будто на плохой кинопленке; она смотрела на свой кошелек, не понимая, откуда в нем столько денег. Деньги для того, чтобы учиться дальше. Чтобы жить одной, оставаясь независимой от других людей. «Я тебе и битой чашки в наследство не оставлю!» – кричала Микото, когда выяснилось, что единственная дочь не собирается идти по стопам родителей и продолжать дело их жизни. «Не хочешь жить по нашим правилам – убирайся, - говорил Фугаку. – И можешь не возвращаться». Она ушла, не собираясь возвращаться. Она не рассчитывала на чужое наследство. Она не знала, куда идти. У нее никогда не было друзей. А вот брат – был. Старший. Он ушел из дома еще раньше и теперь работал за границей; у нее был его номер телефона. Брат подсказал университет и помог устроиться на работу. Денег он ей одалживать не стал. Впрочем, она справилась. Продала свои немногочисленные украшения, а потом и зарплату стала получать. Ей некогда было думать о смысле жизни или таких высоких материях, как, например, месть. Она пыталась выжить. Существование было для нее борьбой, балансированием на грани. Чтобы выстоять, она записалась на боевые искусства; но все ее умения давали сбой, когда оказывалась в компании плохо знакомых людей, которые почему-то просто обожали вторгаться в ее личное пространство, норовя провести по плечу или приобнять за талию. С совсем незнакомыми было легче; а знакомых хорошо у нее не было. До того, как ее соседкой по комнате стала Узумаки Наруко. Это была девушка, такая же яркая и нелепая, как ее имя или внешний вид – одна одежда чего стоила. Обычно одна деталь облачения Наруко полностью исключала все остальные; вдобавок, одежда либо скрывала ее фигуру, либо вульгарно выставляла ее напоказ. Понятие «хороший вкус» оставалось для Наруко тайной за семью печатями. Объяснять ей что-либо было бесполезно. «Я не могу носить одежду в таком стиле, как ты, Сасуко, - Наруко бурно жестикулировала, пытаясь доказать свою точку зрения. – Она слишком... пресная!» Сама Наруко уж точно не была пресной. Одни шрамы на щеках чего стоили. Любая нормальная девушка, в том числе сама Сасуко, на месте Наруко начала бы копить на пластическую хирургию. Или прикупила бы чадру. Наруко было все равно. Мало того, она даже не думала скрывать происхождение этих шрамов, охотно рассказывая о них каждому встречному-поперечному. - Мы с одной из моих сестер плохо ладим, - говорила она. – В детстве дрались из-за кукол там, игрушек... А в школе из-за одного парня сцепились. Мне эти шесть швов в неотложке наложили. И она заговорщицки подмигивала. Непонятным образом эти шрамы не только не уродовали Наруко, но, наоборот, придавали ей необъяснимое очарование. У нее никогда не возникало проблем с привлечением противоположного пола. Сасуко не сомневалась в том, что со дня на день ее соседка выскочит замуж и заживет счастливой семейной жизнью. Самой Сасуко это не грозило. Ей сначала нужно было твердо встать на ноги, выбраться с тающего льда на берег, подойти еще на шаг ближе к мечте... Прогреметь. Так, чтобы они поняли, что все было не зря. Чтобы узнали. А после этого можно и о личном счастье подумать. Хотя Сасуко сомневалась, что кто-то из людей, от которых она отгораживалась всевозможными способами, может сделать ее счастливой. Этого не мог никто, кроме нее самой. А ей было не до того; она должна была идти вперед. Человек всегда найдет миллион объяснений тому, почему он не имеет права быть счастливым. Наруко была счастливой. Ее все устраивало как есть. Будь она амбициознее, наверняка они с Сасуко стали бы лютыми соперницами, но этого не произошло. Наруко была единственной, кто делал что-то для Сасуко. Абсолютно бескорыстно. Эти вечеринки – кто бы еще пригласил угрюмую девицу, которая даже выходные проводила, завалив себя сверхурочной работой? И неважно, что Наруко уходила без Сасуко, с незнакомыми парнями. Это уже были мелочи жизни. А лучшие места, которые Наруко занимала для себя и соседки на лекциях? А тот случай, когда она застала ревущую Сасуко в женском туалете и утешала, наверное, с полчаса? А ее болтовня, которая не только отвлекала, но и помогала увидеть мир с лучшей стороны? Были, конечно, в общении с Наруко и негативные стороны. Во-первых, она всегда занимала очень много места и абсолютно не умела наводить порядок. Уборка их комнаты всецело ложилась на плечи Сасуко. Она терпеливо раскладывала разбросанную одежду соседки по местам и даже рассортировывала ее нижнее белье – это чистое, это грязное, это на выброс. Во-вторых, ей приходилось одалживать деньги. Несмотря на то, что Наруко нигде не работала, денежный вопрос не был для нее проблемой... обычно. Случались исключения. В таких случаях Сасуко яснее, чем когда-либо, чувствовала – на ее месте мог оказаться кто угодно. Не одолжила бы она, Наруко нашла бы кого-то еще. В конце концов, у нее подруг и помимо Сасуко хватало. И друзей тоже. Друзья друзьями, а на занятиях Наруко сидела рядом с Сасуко и, меняя парней, как перчатки, не спешила менять соседку по комнате. Однокурсники, поначалу относившиеся к Сасуко очень недоверчиво, со временем изменили свое мнение. На нее пала тень популярности Наруко; не сказать, чтобы Сасуко так уж в этом нуждалась. Трогать ее, во всяком случае, перестали, предоставив Наруко единоличное право на это. А к ее прикосновениям Сасуко очень быстро привыкла, еще с той ночи на первом курсе, когда Наруко, пробормотав: «Не могу заснуть», забралась к соседке в кровать. Она, не спрашивая разрешения, всем телом прижалась к Сасуко, бесцеремонно обхватив за шею. Жертве Наруко оставалось только издать полузадушенный хрип и смириться. Некоторое время Сасуко лежала в темноте, прислушиваясь к частому биению собственного сердца и немо крича: «Не трогай меня!» Голос у нее от шока отнялся, и сил, чтобы отбиваться, не было. А потом Сасуко даже не заметила, как заснула. Наруко разбудила ее рано утром, с извинениями и чашкой горячего кофе. «Прости, мне иногда сложно засыпать, если я одна в кровати... Мы с сестрами всегда спали вместе». Сасуко могла только моргать. Она не заметила, когда Наруко встала. Спала как убитая, без кошмаров – в первый раз после того, как ушла из дома. Наруко подействовала на нее как снотворное. С тех пор Сасуко не могла спать, если соседка не ночевала в общежитии. А такое случалось нередко. Правда, Сасуко не всегда спала по ночам, даже если Наруко была на месте. Не разрешала себе смыкать глаза, чуть ли не спички в них вставляла; кроме учебы, у нее была работа... По универу они ходили, взявшись за руки. Конкретнее, Наруко хватала Сасуко за руку и тащила за собой. Или под руку – как когда. Должно быть, со стороны это неплохо смотрелось. Две девушки: одна высокая, темноволосая, с бледной кожей и неприветливым выражением лица, с кругами под глазами и не особо женственной фигурой; вторая – чуть ниже, уже в талии, но шире в груди и бедрах, с золотисто-рыжими волосами, загорелой кожей и неизменной улыбкой на покрытом шрамами веснушчатом лице. Мечта любого охочего до разнообразия мужчины. «Океан и небо никогда не соприкоснутся», - сказала бы этому поводу Сасуко. Она получила классическое, почти аристократическое воспитание, которое ничего не дало ей, кроме склонности краснеть, почувствовав, что кто-то лезет ей под юбку. Наруко никогда ни с кем не церемонилась, выкладывая все как есть. Более замкнутого человека, чем Сасуко, в столице было не найти; общительность Наруко казалась чем-то паранормальным. То, что они встретились и нашли общий язык, являлось самым настоящим чудом. *** - Хм. А не слишком ли это... пресно? – Наруко вертелась перед зеркалом так и сяк, рассматривая маленькое черное платье, в которое Сасуко впихнула ее едва ли не силой. Надо сказать, ей шло. Только вот... Сасуко подошла к своей тумбочке, порылась в ней и извлекла на свет божий небольшой бумажный пакет. В пакете находилось единственное украшение, которое она не продала – ожерелье со стилизованной эмблемой веера. Некоторое время попялившись на ожерелье, как на личного врага, Сасуко протянула его Наруко. - Это... мне?! – у соседки Сасуко глаза расширились. – Насовсем? Сасуко кивнула. - Ну... так нельзя, - Наруко метнулась к трюмо, выдвинула верхний ящик и через секунду уже собственноручно напяливала на Сасуко другое ожерелье, с большим голубым камнем. – Давай меняться! Это мне от бабушки досталось... Сасуко покачала головой – не могу принять, – но Наруко успела щелкнуть замочком. - Все, я пошла, - крикнула, набрасывая пальто – только ее и видели. Как сама Сасуко, Наруко красилась редко и мало, поэтому экономила кучу времени. Сасуко невольно вздохнула... и тут же прикрыла рот рукой. Ей предстояло еще много работы. Работа помогала во все времена. Сохранить себя помогала, забыться. Сасуко покачала головой. Сняла ожерелье, насильно впихнутое соседкой по комнате. Подумала, что Наруко берет так же легко, как отдает – без сожалений. Взгляд Сасуко обратился к отброшенному касадэ. Вообще-то, его так и надо было надевать – на голое тело, только она никогда не решалась. То ли дело Наруко, которая и лифчиков никогда не носила. У нее свитер на груди всегда катушками покрывался, а под ним ничегошеньки не было. То-то там все так при ходьбе подпрыгивало... Сасуко мотнула волосами. Тяжелый «хвост» хлестнул по спине, но от странных мыслей это не уберегло. Пожав плечами, Сасуко принялась раздеваться. Она давно знала, что нет смысла спорить со своими сиюминутными желаниями. Легче удовлетворить их и таким образом заставить замолчать. Замерла перед зеркалом, с удивлением рассматривая собственное обнаженное тело, отмечая, насколько оно отличается от тела Наруко. Соседка всегда говорила, что завидует высокому росту Сасуко – дескать, ей-то уж точно в толпе затеряться не грозит... Воспоминание вызвало улыбку. Тонкую, неубедительную – но самую настоящую. Только Наруко могла заставить Сасуко улыбнуться. Только она. Может, это и называется дружбой? Сасуко не знала. Она начала одеваться: привычная одежда, скорее мужская, чем женская, давно вышедшая из моды; никакого нижнего белья. Чужое ожерелье – снять; положить на тумбочку. Может, она отдаст его потом... Может, и нет. Стоило Сасуко отойти от зеркала, прислушиваясь к собственным ощущениям, как дверь в комнату распахнулась. - Этот гад отменил свидание, - мрачно сообщила Наруко, бросая ключи на свой личный стол. Посмотрела на Сасуко... захлопнула дверь. - А тебе идет, - сказала, как-то странно улыбаясь. – Даже очень. Сбросила пальто – прямо на пол; сделала шаг вперед. Еще и еще. С каждым шагом Наруко избавлялась от какой-то детали одежды. Последним на ковер упало ожерелье с медальоном в виде веера; Сасуко смотрела, не в силах отвести взгляд. Нездоровый румянец на щеках Наруко и отчетливый запах спиртного выдавали ее с головой – она успела где-то изрядно набраться. И это притом, что прошло не так уж много времени... Сасуко посмотрела за окно и с удивлением обнаружила: дело идет к ночи. За три года, которые они делили комнату, Наруко напивалась всего несколько раз. Она и в трезвом состоянии умела раскрепоститься до того, что казалась пьяной; когда в дело вступал алкоголь, все становилось еще запущенней. Один раз Сасуко снимала Наруко с подоконника – та абсолютно искренне уверовала, будто умеет летать. Во второй раз досталось очередному сердечному другу соседки Сасуко. У бедолаги, помнится, была серьезная психологическая травма – а все потому, что нетрезвая Наруко с какой-то радости решила поделиться с ним мыслями по поводу их общего будущего. Третий раз закончился одним сожженным телевизором и одним выброшенным из окна холодильником. Друзья прикрывали Наруко изо всех сил и в один голос твердили, что не помнят, кто именно выбрасывал холодильник. Комендант общежития тяжко вздохнул и разделил штраф между всеми обитателями злополучного блока. Сасуко и думать не хотела, что собирается выкинуть Наруко теперь. Особенно если учесть скорость, с которой она раздевалась. - Дело было вечером, делать было нечего, - пропела Наруко, подходя к Сасуко вплотную. Та с самого начала решила смотреть только на лицо соседки, а потому ухитрилась сохранить самообладание, необходимое для того, чтобы отвернуться. Тут-то это и произошло. Наруко сцапала свою соседку так, как привыкла это делать... или все же немного иначе. Одна ее рука, лаская, провела по шее Сасуко; вторая вцепилась в касадэ, явно намереваясь его стянуть. Досадная преграда, ага. - От... пусти... – сказала Сасуко, тщетно пытаясь свести отвороты касадэ воедино. Страх чужих прикосновений вернулся к ней в полной мере, а Наруко опять была классифицирована как «чужая». – Да что ж ты... делаешь... - Тебе ни к чему стесняться, - Наруко облизнулась, коснулась языком какой-то чувствительной точки на шее Сасуко. Та дернулась, стараясь вырваться и разом позабыв все подходящие к случаю боевые приемы. Наруко вела себя в точности как ее троюродный дядя, пожалуй, даже более нагло. – Мы ведь обе девушки... Сасуко-тяяян. - Заканчивай... дурить... ах! – почувствовав укус, Сасуко вздрогнула. Она всегда очень остро реагировала на прикосновения, потому и избегала их. Вторжение в личное пространство... какая-то ее часть, та, у которой не было своей четкой линии, всегда хотела такого вторжения. Грубого, без приглашения. Следующие слова Наруко заставили ее опустить руки и сдаться на милость победительницы. - Ты – самое красивое... из всего, что я когда-либо видела... я хотела... быть к тебе ближе. Слова – ключи к чувствам, брось – зазвенят; умом Сасуко понимала, что нельзя верить этим пьяным откровениям. Нетрезвый человек за себя не в ответе, за него решает демон алкоголя; сейчас Наруко тянулась к ней, как к подоконнику, с которого хотелось спрыгнуть вниз, и плевать, что восьмой этаж. Она была всесильна. Она думала, будто умеет летать, и обладала такой силой убеждения, что хотелось полететь вслед за ней. Когда доходит до желания, пол не имеет значения. А что имеет, так это доверие. Во всяком случае, так было с Сасуко. Наруко оставалась единственной, кому она могла доверять. Только поэтому Сасуко позволила ей зайти так далеко. А когда спохватилась – пути назад не было. - Как тут у тебя… интересно, - пробормотала Наруко, тычась носом в низ живота подруги, обжигая ее своим дыханием… которое сейчас состояло преимущественно из спиртовых испарений. Лизнула на пробу; легчайшее касание языка, еще и еще одно – как перышком. Потом в дело пошли пальцы, на проворство которых пока никто не жаловался; Сасуко, дрожавшая, испытывавшая одновременно жар и холод, начала кричать. От ее криков кожа у Наруко покрылась мурашками, несмотря на то, что обычно прохладное на ощупь тело подруги теперь было влажным и горячим. Наруко поднялась выше. Ей было мало того, что видела и чувствовала; мысли в голове тяжело пульсировали, не в силах остановиться на чем-то одном, уступая место инстинктам. Хотелось всего и сразу. Наруко пустила в ход губы и язык, не особенно обращая внимания на то, какую реакцию вызывают ее беспорядочные действия. А реакция была неслабая. Сердце Сасуко билось часто-часто, тело стало сплошной эрогенной зоной; возбуждение, до этого тщательно скрываемое, достигло предела. «Это... моя ошибка», - подумала Сасуко, прогибаясь навстречу таким желанным ласкам. Мгновением позже ей стало не до мыслей. *** ...- У тебя перхоть. - М? – подбородок Наруко упирался в ложбинку между грудями Сасуко, довольная физиономия подозрительно смахивала на лисью мордочку. Сасуко перебирала волосы соседки по комнате, та щурилась и едва ли не мурлыкала. Дело бы утром, после жаркой ночи, в течение которой простыня на кровати Сасуко неоднократно подверглась осквернению и загрязнению (по иронии судьбы, именно ее кровать стала полигоном для ночного непотребства, замаскированного под «ничегонеделание»). Одеяло, скомканное, валялось на полу; на подушке и простыне остались целые колтуны переплетенных волос – черных и рыжевато-золотистых. Как выяснилось, Наруко была неравнодушна к волосам своей соседки по комнате, так что теперь Сасуко чувствовала себя несколько ощипанной. И абсолютно растрепанной, ясное дело. Наруко же полагала, что мрачное бледное лицо Сасуко в обрамлении копны спутанных волос – самое соблазнительное зрелище из возможных. За исключением, пожалуй, прекрасной груди подруги, на которой Наруко этой ночью лично оставила три засоса. Надо сказать, «демон алкоголя» покинул ее после того, как она почувствовала на себе остановившийся взгляд Сасуко. Невидящий. Слепой. А потом глаза соседки вспыхнули красным. Или это Наруко так показалось; на протяжении следующих ну ооочень долгих часов она неоднократно убедилась в том, что Сасуко избегала чужих прикосновений по веской причине. Не хотела будить собственного демона. При этом, как ни странно, Наруко не чувствовала себя грязной. Мерзкое ощущение, возникавшее всякий раз после проведенной с кем-то ночи, на этот раз уступило место абсолютному, розовому счастью. Должно быть, дело было в доверии. Наруко во всем доверяла своей дорогой подруге и не сомневалась – эта ночь никак не повлияет на их расчудесные отношения. - Тебе стоит есть меньше сладкого, - пальцы Сасуко на мгновение зарылись в шевелюру подруги. – И использовать специальный шампунь. Можешь взять его с моей тумбочки... и шагом марш в душ. У нас сегодня пары. Я очень надеюсь, что больше ты не станешь их пропускать. Или ищи постоянную работу – на выбор. Ну... почти никак не повлияет. - И это все, что ты можешь мне сказать?! – возмутилась Наруко, неохотно сползая с подруги и топая к тумбочке. Она не видела смысла спорить с Сасуко, охотно продолжая чужую линию, всецело поддерживая решения подруги. Их дружба была одинаково дорога и Наруко, которая легко сходилась с людьми, и ее угрюмой соседке по комнате. Они нуждались друг в друге. Но, если Наруко готова была признать это вслух и отменить все свои планы ради запланированного с Сасуко похода по магазинам («Я ее вытащила! Наконец-то!»), то ее соседка не могла выражать свои чувства таким очевидным образом. Наруко могла бы отразить свою жизненную позицию в нескольких словах: «Даже когда я среди людей, я одинока», и Сасуко ответила бы ей: «Даже когда рядом со мной нет никого, я не чувствую одиночества». Наруко легко загоралась любой идеей, но быстро «гасла»; Сасуко медленнее раскачивалась, зато потом ее было не остановить. Они уравновешивали друг друга, как извечные противоположности. Потянувшись к тумбочке, Наруко почувствовала на себе пристальный взгляд черных глаз – и неожиданно смутилась. Помотала головой, отгоняя неуместное чувство. Рядом с шампунем она увидела ожерелье, перешедшее в абсолютную собственность Сасуко; улыбнулась уголком губ. Подумала: «Вот я и нашла человека, который будет рядом. Который не отпустит, даже если я сама этого захочу». Сасуко, восседавшая в кровати, откинулась спиной на подушку. Положила подбородок на переплетенные пальцы. За прошедшую ночь она поняла, что в прикосновениях других людей нет ничего страшного. Наоборот, они могут дарить наслаждение... особенно если это прикосновения человека, который способен вызвать у тебя улыбку. Которого любишь. «Все же небо и океан могут встретиться – на горизонте...» - Я нашла противоядие от кошмаров, - задумчиво сказала Сасуко. – Теперь я знаю, как бороться с желанием спать. Блеск ее глаз заставил Наруко нервно сглотнуть. Может, все произошедшее было ее ошибкой?