Ты обманывал меня изначально, Когда позволил мне любить себя.
Тени испуганно мечутся по стенам, растворяясь сквозь зеленоватые блики от огромных стекол, и безвольно впитываются в темно-бирюзовые оконные рамы. Чонин неспешно разглядывает себя в зеркало, меняя вешалки с монохромными рубашками и пытливо изучая очередную вещь, прежде чем примерить. Надломанная тишина скручивается пружиной, въедаясь в подушечки смуглых пальцев, что с точностью повторяют негромкую мелодию, изящными движениями касаются джинсовой ткани брюк. Он едва пританцовывает, заставляя холодный воздух в огромной квартире избегать его, подыскивая другую жертву. - У тебя отличный музыкальный вкус, - восклицает Чонин, разрезая воздух громкостью собственных слов. - Ты шел два квартала, чтобы сказать мне это и примерить одну из своих глупых рубашек? - Ты такой зануда, Сехун, - наигранно обиженно дует губы Ким, не слыша в ответ тихое хмыканье откуда-то у окна. - У тебя такая шикарная квартира, твои родители просто идеальны! Наверно. Сехун снова хмыкает, падая спиной на кожаное сиденье антикварной софы, длинными пальцами безразлично очерчивая кривые созвездия вокруг стеганых ромбиков оливковой спинки мебели. Чонин шуршит бумажным пакетом с эмблемой какой-то дорогой фирмы на нем, десятки копий которого разбросаны на полу, низких подоконниках, у Сехуна под ногами. - Тебе нравится эта? – спрашивает брюнет, разворачиваясь лицом к окну и поднимая вешалку с малиновой рубашкой повыше. - Ужасная. Ей понравится. - Ему, - Чонин смеется, а за ним подхватывает Сехун. Они долго вспоминают прошлое, перечисляя бывшие пассии Кима, и в итоге Се мысленно ставит новую галочку в списке качеств и особенностей брюнета, в воздухе изящным почерком приписывая одно слово: «Ветреный». Сехун вяло подпирает спиной дверной косяк, дожидаясь, пока Ким и бесконечное число его пакетов с недавно купленными вещами внутри появятся, наконец, в прихожей. - У Хансоля намечается вечеринка завтра. Не хочешь – - Мне нет никакого дела до этого, - прерывает Се, заставляя Чонина удивленно и немного обиженно покоситься в его сторону. Он так и замирает с ложкой для обуви в руках. - Хорошо. Как скажешь, - проговаривает Чонин и снова замолкает, пережевывая сухие фразы внутри себя. Металлическая обувная ложка легко и беззвучно касается темно-коричневых замшевых дерби с едва заметными разводами от вчерашнего проливного дождя; тишину тяжело терпеть. Тугие гитарные струны молчания завязываются узлами вокруг запястий и шеи, перекрывая кислород и пуская по венам вязкую холодную дымку, что оседает на языке чем-то, схожим по вкусу с нерешительностью. Ким накидывает кожаную куртку цвета циннвальдита, пытается взять в руки кипу пакетов. Дело идет очень медленно, и Сехун почти задыхается режущей по ушам гробовой тишиной. Когда брюнет протягивает ему красновато-коричневый пакет, в котором окажутся рваные узкие черные джинсы с обилием горизонтальных декоративных молний по всему периметру, Се думает, что, черт возьми, Ким Чонин, как ты мог купить это, и в итоге озвучивает фразу вслух. - Тебе пойдет, - беззлобно и слегка подавленно улыбается тот и чуть более настойчиво вытягивает вперед изящную смуглую ладонь, удерживая грубоватую ручку подарка пальцами. Он утвердительно и все еще с улыбкой кивает на удивленное сехуновское мне?, - Лухан будет там, - подхватывает рюкзак и груду шелестящих упаковок, проскальзывая за тяжелую входную дверь. Сехун хватается за железную дверцу, словно он тонет в бирюзовой соленой воде, удерживая ее белоснежной рукой, на которой вздуваются вены, выдавая напряжение. Он набирает воздух в легкие и все еще чувствует колючую проволоку, давящую на сонную артерию. - Я приду. И Чонин солнечно растягивает губы в красивой улыбке, обнажая ряд белоснежных ровных зубов, и захлопывает за собой дверь.***
Потолок в большой квартире-студии довольно высокий, серовато-белого цвета; Сехун представляет созвездие Ориона, лежа на оливковой софе. Медленные потоки холодного воздуха кружат между бело-голубых звезд, плавно очерчивают контур, и осыпаются невидимыми крошечными жемчужинами. В голове плывут строки каких-то песен, и Сехун, замечая брошенный на подоконнике пакет из бардовой бумаги, вспоминает обрывки их с Чонином разговора. «Я никогда такого не носил». «Ты должен попробовать, чтобы не сойти с ума в старости». В пакете, помимо дизайнерских брюк, находится глупая записка с кривым чониновским почерком, вмещенным в одно слово, на желтом стикере. Буквы, кажется, выведены второпях на его собственных коленях. «Зануде». Сехун смотрит в зеркало на свои белоснежные колени, проглядывающие сквозь черную джинсу, и думает, что, может быть, Чонин прав. Он надевает темный тонкий свитер без горла, бросает маску - обязательный дресс-код грядущей студенческой попойки - в рюкзак и бросается на улицы, поедаемые сумерками, по пути натягивая легкую кожаную куртку. Он боится признаться себе, что идет туда ради Лухана. Он боится признаться себе, что делает это снова. Весенний холодный ветер гуляет в пепельных волосах, а сырой от недавнего дождя асфальт отзывается гулкими одинокими шагами; в воздухе пахнет прибитой пылью. Се оборачивается на собственный дом, и у него кружится голова от серого кирпича, изъеденного вдоль и поперек черными пятнами времени и воспоминаний. Он видит собственные большие окна последнего этажа, упирающиеся в крышу, и перед глазами плывут темные круги. Сехун насильно переставляет ноги, пытаясь не задохнуться. Идти еще долго. Нельзя быть готовым к тому времени, когда погаснут звезды.***
В дверь нужной квартиры звонят ровно два раза, после чего нетерпеливо дергают за ручку. Не заперта. Сехун надевает маску Капитана Америки, надеясь на то, что будет выглядеть не более абсурдно, чем остальные здесь присутствующие, или на то, что они все будут пьяны; бросает куртку рядом с общей кучей в крошечной прихожей и проходит дальше. Он мгновенно давится синим цветом и неоновым фонарем, бьющим в глаза, стойким запахом алкоголя, никотина и чьего-то дешевого парфюма. Люди сходят здесь с ума, получая свободу. Срываются с цепи собственных запретов, бегут навстречу запретным желаниям, хватая заветный плод дрожащими от исступления руками. Голова идет кругом, запуская изображения колесом калейдоскопа, - бесконечное число парочек сроком годности в одну ночь, увлеченных друг другом, вязкие сапфировые клубы дыма и алкоголь, алкоголь, алкоголь. Чтобы найти Чонина или просто кого-нибудь знакомого придется постараться. Сехун озирается по сторонам, задыхаясь от сигаретного дыма и гулко стучащей по вискам музыки. Он останавливается взглядом на маленькой кухне, дверь в которую открыта, и измученно давит нервную усмешку. Нашел. Там, где небольшие окна открывают вид на темные крыши многоэтажек, что съедены чернотой с порезами на сонной артерии и медленно вытекающими из раны синим неоновыми вывесками; сидя на кухонной тумбе, Лухан, обвив ногами чужую талию, лениво и жадно целует Ифаня. Он утягивает его в поцелуй и позволяет уволакивать в бездну себя, обнимая за шею и прижимаясь к высокому блондину собственным телом. Сехун чувствует горечь на языке. Он не ощущает ног, думая, что медленно каменеет, и опускается на полосатый диван, который когда-то был серым, но его уже давно без остатка выело цветом черного моря. Кто-то сидящий рядом выдыхает густой кварцевый никотиновый дым ему в лицо, что оседает на волосах, и протягивает сигарету. Се поворачивает голову, и глаза застилает терпкой пеленой – тот в идиотском костюме огромной пчелы. Сехуна начинает тошнить. Он выуживает зажигалку из заднего кармана собственных новых джинс, и даже пламя окрашивается в отвратительный сине-сизый. Зажимает сигарету между указательным и средним пальцем, медленно затягиваясь, и выпускает белый дым, который тут же окрашивается синей сталью. Сехун видит себя, себя со стороны, множество собственных копий, потерянно расхаживающих по кругу. Они останавливаются напротив кухни и медленно разваливаются на куски, осыпаясь на ковер звездной пылью, а затем снова возникают у начала пути, словно белые фениксы с обрезанными крыльями. У них с Луханом всегда было не взаимно. Между ними всегда была стена из серого кирпича, вдоль и поперек нещадно изъеденная черными пятнами времени и воспоминаний, на которую Сехун, обезумевши, бросается из последних сил и каждый раз разбивается зелено-морскими витражами. Лухан зарывается в светлые волосы тонкими бледными пальцами. Сехун видит все этот тысячами телеэкранов, повторяющимся кинофильмом. Сотни тысяч раз. Словно пленку мотают туда и обратно, в разных направлениях, туго затягивают черным блестящим бантом на его шее. Лухан и ободок с белесыми заячьими ушами на обесцвеченных волнистых волосах. Быстрее и снова медленнее. Пауза. Парень в совершенно глупом костюме пчелы исчезает, и Сехуну приходится подняться на ноги, словно залитые цементом, чтобы найти чертового Чонина, забрать у него пачку сигарет и сбежать с корабля, потому что потерял полярную звезду. Кима нет, зато есть Тао, что отвечает сегодня за музыку. Нужно отдать должное, вкус у него определенно есть, и Сехун озвучивает это вслух. Они курят прямо в комнате, не сходя с места, молча смотря каждый в свою сторону, не требуя никаких объяснений или какой-либо другой сентиментальной дряни. - Безответно любить больно? – спрашивает Сехун, выплевывая слова в пустоту вместе с сизыми клубами дыма. Он знает, куда смотрит Цзытао. У Ифаня на голове золотая корона с десятком крошечных белых и ненастоящих драгоценных камней, режущих гранями темноту. У Тао есть ответ.***
На улице за полночь, и почему-то именно сейчас на улицах нет ни одного человека, только редкие машины, разочарованно погружающие колеса в неглубокие лужи. Сехун расстегивает куртку, потому что не чувствует холода, и неспешно идет в сторону одинокого круглосуточного супермаркета. Металлические колесики продуктовой тележки жалобно скрипят по кафелю, покрытому грязными разводами, в котором Сехун видит свое отражение, и становится тошно. На него с осуждением смотрят косые магазинные стены, заключая в клетку с серебряными прутьями – сознание медленно плывет. Одинокий стеллаж завален разного рода праздничной дрянью, вроде бумажных колпаков на голову и неискренне пестрыми гирляндами, открытками с поздравлениями, где нижняя полка занята редкими упаковками с декоративными свечами. Сехун кидает в корзину все коробки со свечками без разбора, те, до которых может дотянуться - ароматические, которые не имеют ни малейшего чертового запаха, с цветным пламенем – не имеет значения ни цена, ни цвет. Уже и не вспомнить, купил ли он у кого-то эту привычку или выменял у матушки природы, что наградила его флегматическим темпераментом, и даже невозможно понять, когда именно это стало проявляться. Для Сехуна не существует праздников, по которым зажигают свечи. Для Сехуна существует отчаяние, что топится в бесцветном мутном воске. Он измучено плетется до кассы, тяжелые и нетвердые шаги гулом разносятся по пустому магазину. Сехун заходится приступом кашля, почти выплевывая куски собственного сердца, чем будит задремавшего кассира, который выглядит не старше самого Се. Парень полусонно потирает глаза и принимается пробивать покупки. - Романтический ужин? Или собираешься поджечь чей-то дом? – беззлобно смеется тот, укладывая последнюю упаковку ароматических свечей, кажется, яблочных, в пакет. Он выжидающе смотрит на Сехуна, заспанно разглядывая его. - Собираюсь жечь воспоминания, - отстраненно усмехается Сехун, разглядывая через раз мигающую неоновую лампу под потолком и доставая наличку из кармана. На языке снова чувствуется горечь, когда, убирая пакет в темный кожаный рюкзак, на дне Сехун замечает тошнотворно-синюю маску Капитана Америки. Пачка мятных сигарет в подарок и одобрительный вздох на серебристо-пепельные волосы - «крутая прическа»; Сехун шагает в сторону дома, вытаскивая красные наушники из ушей и оставляя кричащую музыку разрезать потоки весеннего холодного воздуха – он все равно ничего не слышит.***
Он попадает домой по старой пожарной лестнице, хватаясь за тронутые ржавчиной бордовые перила. Еле держась на ногах, словно он пьян, поднимается на последний этаж, чтобы залезть через балкон. И дело не в алкоголе – что-то точит его сердце до острых пятиугольных осколков, словно Сехун умирал уже тысячу раз, и теперь его разъедает серебряная пуля. Больно дышать и с каждым вздохом есть риск задохнуться ледяным воздухом, который не чувствуешь руками, но ощущаешь, как он течет по легким, ломая белоснежные ребра. Вваливается в балконную дверь, падая на оливковый диван, стянутый ромбиками. Сехун смотрит на свои согнутые белоснежные колени, проглядывающие сквозь черную джинсовую ткань, и чувствует, что его вот-вот сломает пополам. Забывает включить свет и скользит по зеркальному полу, что-то вспоминая. Он наощупь находит старую упаковку свечей в нижнем ящике стола с никому не нужными бумагами, текстами и стихами. Кто-то очень давно подарил их Сехуну, кажется, на день его рождения. Шесть штук небольших круглых свечей, которые все еще пахнут шоколадом. На обратной стороне приклеена бумажка с поздравлением, буквы заплыли от старости. Се с трудом читает первые буквы в имени отправителя, но понимает все по одному лишь виду ровных изящных знаков и крошечному розовому сердечку, не тронутому временем. Сехун рвет маленький пожелтевший листок на нечетное количество несимметричных частей, с гортанным рыком выбрасывая пропитанные памятью обрывки слогов в окно. Он наблюдает, как куски бумаги медленно плывут, поддерживаемые темно-голубым холодным воздухом. Некоторые прибиваются к темно-зеленой раме его окон, и Сехун чувствует, как дрожит его нижняя губа. Старая настольная лампа с бирюзовым абажуром, теперь уже наверняка разбитая, больше не горит, потому что Сехун запутался в длинном шнуре и опрокинул ее на зеркальный пол, поднимая вверх столб едкой пыли, оседающей ему на серую макушку. Тишина вытягивает кислород из легких, оставляя под прозрачной кожей темные пятна. Слышно, как где-то под землей идет вагон метро. Сехун хаотично расставляет свечи, особо не задумываясь над этим, и вновь прислушивается к своим ощущениям. Давится чувством дежавю и поочередно поджигает фитили. Рыжеватое пламя мелко дрожит, словно руки Сехуна, и переливается золотом. Кожа не чувствует тепла, когда он безуспешно пытается согреть ледяные пальцы. Оливковые ромбы дивана впиваются обломанными концами звезд в спину, и где-то рядом негромко приходит оповещение о новом входящем сообщении. Худые пальцы тянутся к тумбе, стараясь нащупать телефон в темноте. Случайно опрокинутая на стол свечка, мгновенно потухнувшая, и разлитый по темному дереву воск, попавший на руку. Сехун едва шипит, потому что почти не чувствует вспышки боли, и поднимает глаза вслед испаряющемуся под потолком сероватому дыму. Он открывает короткое смс, отправленное Чонином, который, кажется, еще дышит клубами синего сигаретного облака под низкими потолками неона. «Они теперь встречаются». Сехун чувствует себя той свечей, что была опрокинута на стол мгновение назад. Жалкая, опустошенная и теперь уже потухшая. У него выбивают землю из-под ног грубой подножкой. Позже, на стене с множеством приклеенных к ней разноцветных стикеров, изъеденных временем, он сделает новую пометку. «Навестить Тао, купить в подарок пару свечей». Он гасит дрожащие золотом мелкие огни, дым от которых окутывает белоснежную шею, любовно затягивая на ней узлы. Зрачки невольно закатываются, потому что на долю секунды Сехун видит в тухнущем пламени отражение бирюзовых оконных рам. Можно быть готовым к тому времени, когда погаснут свечи? Сехун сравнивает любовь с созвездиями, в которой люди – звезды с холодными руками. Белоснежные точки на черном, прочно соединенные бесконечными нитями в треугольники. Каждая точка, имея свою координату, пускает корни к другой, чужой, пуская черствые и долговечные корни. Вечная временная паутина из россыпи звезд, не имеющая конца и начала. Всякая звезда когда-нибудь погаснет. Сехун думает, что это время. Чонин как-то смеялся, что Сехун совсем неподходящий тип для взаимных и счастливых отношений. Любовь без ответа вынуждает выходить из тени шедевры, в которых каждый выдохшийся поэт, что потерял полярную звезду, сможет найти приют. Лухан тот человек, которого ты никогда не узнаешь, если не попробуешь на вкус. И Сехун бросался каждый раз в омут с головой, захлебываясь темной соленой водой. Каждый раз его выбрасывало на берег не по собственной воле и снова утягивало ледяными волнами в пучину. Сехун не умеет плавать. У Лухана есть татуировка в виде созвездия Лиры на правой руке. Совпадение, случай, судьба. Сехун же считает, что это был один из поводов влюбиться в Лу Ханя - собственное созвездие Эридана у него на левом запястье. И каждый раз, снова и снова, тебе захочется получить амнезию, чтобы забыть прошлое, прикованное к тебе цепями, чтобы больше не задыхаться от приступов дежавю. Чтобы забыть Лухана. Чтобы уехать. Чтобы тебе на сломало ноги прошлым, когда ты в очередной раз попытаешься сбежать. Всякая свеча когда-нибудь погаснет. Сехун думает, что это время.