Научи меня читать

Сплющенное облаками закатное оранжевое солнце расползается, полосуя небо красным и желтым. Его отблески ложатся на темное небо широкими мазками, подсвечивают тонкие силуэты деревьев и проникают через незанавешенное окно, рассеивая полумрак библиотеки Черного Ордена. Канда сидит, откинувшись на спинку стула и уперев носок сапога в ножку стола, и наблюдает. Со стороны может показаться, что мечник задремал, – глаза скрыты челкой, руки неподвижно замерли на коленях – но напряженно поднятые плечи выдают его. Взгляд исподлобья медленно скользит по лицу сидящего напротив младшего Книжника, а тот настолько увлечен книгой, что не замечает ничего вокруг, продолжая аккуратно перелистывать страницы. Канда неотрывно смотрит, почти не моргая и, кажется, не дыша (но, конечно, он дышит, и каждый тихий вздох снова заглушается шелестом бумаги), – он не привык видеть друга таким тихим, спокойным, серьезным. Обычно Лави всегда в гуще событий, громче всех смеется и все бежит-бежит куда-то, ни минуты не сидя на одном месте. Впрочем, и сейчас он не может оставаться неподвижным – ерзает на стуле, водит пальцем по строкам, хмурится или улыбается, кивает сам себе или запускает пятерню в волосы, взъерошивая и без того растрепанные пряди. И Канда ловит себя на мысли, что с удовольствием сделал бы то же, и пальцы уже рефлекторно сжимаются, как вчера, когда он неловко стаскивал с Лави бандану и за затылок притягивал ближе к себе… Но для Книжника чтение, все равно что медитация для самого Юу, поэтому он молчит и отгоняет видение. А спустя полчаса негромко произносит: — Научи меня читать. Рыжий реагирует не сразу: только дочитав до конца страницы, медленно поднимает голову, откладывает книгу. Мгновение – и задумчивость в его взгляде сменяется привычным смешливым любопытством. — Ты разве не умеешь читать, Юу?! – весело улыбается он и подается вперед, опираясь локтями о столешницу и почти ложась на нее грудью. Японец фыркает и садится прямо, сужая дистанцию. — Я не о том, балбес, — начинает Канда, даже не огрызнувшись на имя… и замолкает. Не знает, как объяснить словами, то, что и в мыслях не получается сформулировать. Как признаться, что иногда он завидует младшему Книжнику? Что любит наблюдать за тем, как тот делает самые обыденные вещи – читает и пишет – и восхищается тем, как это делает именно он? Самурай не привык демонстрировать эмоции и подозревает, что и Лави не всегда искренне улыбается, но в такие моменты он – как открытая книга. «Подходящее сравнение для Книжника», — иногда думает Юу, рассматривая друга, склонившегося над чтивом. И с почти детским восторгом наблюдает за ним: как удивленно поднимаются брови или приоткрывается рот, как заинтересованно блестит единственный глаз и все, что он видит, сразу отражается на лице. Канде кажется, что, даже приложи он усилие, так улыбаться у него самого не получится, настолько прижилась хмурая маска. Поэтому и сейчас он молча качает головой и, в конце концов, отворачивается. – А, забудь. Просто думал. -Думай вслух! – кивает младший Книжник. Почему-то ему кажется, что это что-то важное, для них обоих, и он не хочет недомолвок. Через несколько долгих минут тишины самурай нехотя, не поворачивая головы, повторяет: — Научи меня читать, — выделяя последнее слово и добавляя, будто опасаясь, что слова снова ускользнут, — читать, как ты. И вроде Лави понимает. Удивленно смотрит сначала, как бы сквозь Канду, потом улыбается – широко, осознанно и радостно. Хлопает ладонью по столу, поднимается быстрым движением и хватает друга за руку. Мечнику остается только вздохнуть: рыжий неисправим – вмиг забыл о своей книге, понесся, вдохновленный новой идеей, – но внутри, под непроницаемой маской, он улыбается и позволяет увлечь себя вглубь библиотеки. А там, меж высоких – до самого потолка! – книжных шкафов, под неярким светом свеч, ему в руки ложится книга. Большая, старая и тяжелая («Такой убить можно!» — мысленно усмехается Юу), она приятно холодит ладони дорогим переплетом. Лави присаживается рядом, на подлокотник кресла, и раскрывает фолиант. Страницы толстые, плотные — приходится прикладывать усилие, чтобы перевернуть очередную — и будто не из бумаги совсем. Что это – кость, дерево? Канда не успевает дотронуться и озадаченно смотрит на огромные буквы, не больше десяти строк на странице. — Ты что, издеваешься? Я же сказал, что читать умею и буковки знаю, – хмурится он, косясь на своего «учителя». Тот безмятежно улыбается, одними губами говорит «Попробуй», и Юу проводит ладонью по тексту – буквы выступают, как на печатях. Аккуратно обрезанные края и впадинки, отполированную поверхность линий и закругления – все можно почувствовать подушечками пальцев. Краем глаза Канда замечает какое-то движение и поворачивает голову – это младший Книжник сместился с подлокотника за спинку кресла. -Самостоятельное обучение? – но вместо ответа Лави накрывает глаза друга ладонями. Самурай едва сдерживает вздох, нервно облизывает губы, но слышит успокаивающий шепот над ухом. -Не самостоятельное, конечно. Ты просил научить, я прошу немножко терпения, — Канда зажмуривается, когда дыхание касается кожи. А потом – расслабляется, доверяясь Книжнику. В темноте перед глазами он слышит только его спокойный голос: — Читай, как если бы ты не мог видеть. Четки на запястье негромко стукают, когда рука снова движется по странице. — Чувствуй слова и представляй, о чем они. Пальцы медленно, одну за другой, гладят буквы, обводят каждую, потом очерчивают ребристый край целого слова – и перед внутренним взором появляются образы. Цифры, знаки, символы. Канда «видит» алхимиков, склонившихся над таблицами; узловатые старческие руки скользят вдоль длинных колонок чисел, а на столе рядом рассыпаны по колбам реактивы. Теплые ладони прижимаются немного плотнее к глазам – и средневековая лаборатория сменяется звездным небом. Высоким, глубоким, неохватным, мерцающим мириадами звезд. Веки едва заметно подрагивают, а губы мечника двигаются; он вспоминает их первую ночь и шепот, рассказывающий о созвездиях, и комнату, залитую белым лунным светом, и медленно светлеющее к рассвету небо. Пальцы вскользь касаются переносицы — и звезды превращаются в руны и иероглифы, причудливой вязью опоясывая темное пространство перед глазами. Череда символов и череда лиц – ученых, лекарей, гадалок – мелькает и растворяется в общем временном потоке. И снова цифры – четкие, осязаемые, как выпуклые буквы под пальцами. Канда моргает, задевая ресницами закрывающие глаза ладони, и неосознанно повторяет прочитанное вслух. — «Числа суть боги на земле»*…Что это ты мне подсунул, бакаусаги? – но в голосе нет раздраженных ноток, поэтому Лави с охотой отвечает: -Нумерологию. Нравится? – и убирает руки. Канда неопределенно пожимает плечами, опускает книгу на колени и кладет ладони сверху. Потом запрокидывает голову и, на этот раз, улыбается не про себя – уголки губ сами собой приподнимаются. -Очень, — встречаясь взглядом с Лави, отвечает он. — Но на сегодня, наверное, хватит… И не договаривает, потому что пронырливый Книжник успевает первым – наклониться и поцеловать, безошибочно поняв и это желание Юу. Ночью, откинувшись на подушку и забросив руки Лави за шею, Канда бездумно водит пальцами по коже. Перед глазами все еще мелькают недавние образы, и пальцы двигаются по более осмысленной траектории. Книжник вопросительно поднимает голову. -Это буква? -Цифра. -Тогда напиши еще раз. Спины касается ладонь, «стирая», потом – снова пальцы, повторяя движение. Несильное надавливание, дуга и овал. -Шестерка, — уверенно улыбается Лави. -С твоей стороны это девятка, — замечает Канда. -Девятку ты написал бы, начав с овала, — приятная тяжесть сверху пропадает, когда рыжий сползает набок. – К тому же, я знаю, что шесть – твое любимое число. В ответ японец по обыкновению тихо фыркает и накрывает обоих одеялом. На следующий день Канда после тренировки снова посещает библиотеку. Нагретый воздух комнаты липнет к разгоряченному лицу, обволакивая смесью запахов – бумаги, чернил и тем особенным ароматом старых книг, который раньше раздражал, а теперь уже стал привычным. Мечник делает шаг – из светлого коридора в полумрак ограниченного книжными шкафами пространства – и закрывает за собой дверь. Лави, сгорбившийся за столом, никак не реагирует на звук. «Уснул, что ли?» — думает Канда, на всякий случай тише подходя ближе. Он иногда задается вопросом, когда же младший Книжник спит – ведь за те три часа, что остаются от ночи, невозможно высыпаться, а при таком расходе энергии рыжий давно уже должен был свалиться с ног. Но нет, как ни заглянешь в библиотеку – неизменно сидит, читает, пишет или роется в старых исторических сводках. Даже без надзора Книжника. А уж с ним и подавно расслабляться не приходится. Еще Канда думает, что, поймай его Лави в таком беззащитном положении, обязательно бы подкрался сзади и что-нибудь вытворил – дернул за хвост, прошелся бы пальцами по ребрам (хотя знает, что настоящий самурай щекотки не боится). Но почему-то это не вызывает злости, становится своего рода ритуалом и воспринимается уже спокойно. Привычно. Правильно. «Как нечто необходимое», — думает, но никогда не говорит вслух Юу. Сидящий за столом вдруг поднимает голову и встряхивает челкой – Канда рефлекторно втягивает носом воздух. Хмурится – волосы Лави пахнут костром. — Ты что-то спалил, бакаусаги? — Нет, — тут же следует ответ совсем не сонным голосом, — не спалил, но, кажется, сам спалился. Юу снова видит знакомую пакостливую улыбку и заранее напрягается. На столе нет ни свечи, ни подсвечника, но рядом с рукой младшего Книжника лежат странные емкости, рассыпан какой-то порошок. Прежде, чем рыжий успевает смахнуть его на пол, Канда растирает щепотку между пальцев – похоже на уголь. А листы, что прижимает правая рука Лави, похожи на…Глаза мечника опасно сужаются. — Дай сюда. Книжник молча убирает ладонь и улыбается шире. Отчет, ждущий встречи со Смотрителем не позднее конца недели, поперек исписан его ровным мелким почерком. Японец, подавившись ругательствами, щурится, не веря глазам. «Я тебя люблю», разбирает он самую крупную надпись. — Совсем жить надоело?! – мысленно Канда уже трясет за воротник горе-книжника, потому что это совсем не смешная шутка. — Тише, Юу, — тон голоса неуловимо меняется, и воображаемые пальцы разжимаются. Лави откидывается на спинку стула, бесцеремонно устраивает ноги на столе, сдвинув отчет в сторону, и, не смотря в сторону друга, продолжает, — я сегодня уезжаю. Канда угрюмо замолкает. Не спрашивает, во сколько — «сегодня» значит в течение оставшихся шести часов – и надолго ли, и почему он узнает об этом только сейчас. Поднимает со стола скрепленные листы, механическим движением складывает их, проглаживая место сгиба пальцами, и уже разворачивается, чтобы уйти. Юу не любит прощаться, и в этом Лави с ним солидарен. Обычно так они и расстаются – без слов, лишь обменявшись взглядами «только попробуй не вернуться» — «и не надейся». Но на этот раз рыжий не намерен так быстро отпускать товарища. Словно очнувшись, подскакивает на месте и обнимает Канду сзади. Утыкается между сведенных лопаток, отфыркиваясь от длинных волос. — Не волнуйся за отчет, — успокаивающе шепчет он, как будто это действительно то, что волнует мечника сейчас больше всего. – Это исчезающие чернила **, пропадут через шесть дней. Но то, что я ими написал, хочу, чтобы ты запомнил надолго. «Навсегда», — думает, но никогда не говорит вслух Лави. ________________________________________________________ *Цитата из сборника «Пифагоровы законы и нравственные правила» (XVIII в.) ** Исчезающие чернила, которые использует Лави, готовятся из сожженной в уголь веточки ивы, смешанного с водой. Написанные такими чернилами буквы и слова через шесть дней совсем исчезнут.