***
«Достаются же кому-то такие мужики», — подумал Гоша, зябко поеживаясь. Новая курточка, хоть и выглядела как фирмовая, если особо не всматриваться, абсолютно не грела. Гоша вообще постоянно мерз, кроме совсем уж жаркого лета. Бесполезное существо, вроде тех мелких собачонок, которых таскают с собой гламурные девицы, чтобы наряжать в цветные комбинезончики, тискать и чмокать в нос. Вот только желающих что-то не находилось. «Здоровенный, большой, теплый. Если надо, и в морду обидчику даст, за ним не заржавеет. И глаза хорошие — ясные, спокойные. Сразу видно, добрый и надежный. Жаль, у таких мужчин есть о ком заботиться: жена, ребятишки. Зачем ему такой, как я». Один раз Гоша рискнул попытать счастья — у него до сих пор вставал комок в горле, когда он вспоминал об этом. C виду хорошо воспитанный и интеллигентный мужчина долго не мог взять в толк, о чем говорит Гоша, а тот мялся, краснел и опускал глаза. Когда до предмета Гошиных нежных чувств дошло, о чем идет речь, он разразился потоком грязной брани. Орал, брызгал слюной, а напоследок даже замахнулся — Гоша с ужасом зажмурился, — но в последний момент тот остановился, видимо, побрезговал коснуться тощего жалкого педика. Или покалечить побоялся — мужик был крепкий, сильный, такой, как Гоше нравится. Много ли Гоше надо — он с детства был слабаком и нытиком, во дворе его дразнили, мальчишки норовили напихать за шкирку снега или толкнуть в лужу. Гоша сморгнул навернувшиеся на глаза слезы и взбежал вверх по лестнице. Между первым и вторым этажами едва не наткнулся на девушку в пушистой шубке и белой шапочке с помпоном — она кормила приблудного кота, который частенько отирался в подъезде. «Шубка не из дешевых, кстати, хоть и искусственный мех, но модная, — грустно подумал Гоша. — И машинка у девочки классная — нежно-фиолетовый миник, во дворе стоит. Вот у кого все в шоколаде, никаких проблем». Гоша поднялся на этаж выше и прижал замерзшие ладони к батарее. Чертова зима. Мерзкая гребаная жизнь.***
Девушку звали Ева, и она не раз думала, что лучше бы — Маша или Галя. Для чего обыкновенной девушке такое имя. Как дорогое платье, которое некуда надеть, потому что ходишь только в магазин, на работу, да иногда в гости к старой подруге. Подруга и так завидует — думает, что есть чему. Уютная квартирка, муж с хорошим заработком, шубка вот новая… Кажется, ее охлаждение в постели муж принял хоть и с обидой, но одновременно и с облегчением. Не надо пыжиться, стараться, напрягаться, чтобы не ударить в грязь лицом, чтобы доказать, что он все еще мужчина, способный удовлетворить свою жену. Казенное словечко «удовлетворить» скрипело на зубах, как песок. Он с таким самодовольным видом смотрел на нее после «этого» — как будто только что сделал для нее нечто особенное. Угар первой влюбленности прошел, в отношениях потянуло холодком. Муж слишком громко дышит, у него шершавые ладони и неловкие пальцы, от него пахнет бензином и сигаретами, даже после душа. Все в нем раздражает — как ходит, говорит, улыбается. На ум так и приходит старомодное, пахнущее нафталином словечко «постылый». Если подумать, не так уж он плох: не пьет, не гуляет, сидит вечерами у телевизора. Не мешает. А Еве уже совсем скоро тридцать, самое время обустраивать для себя теплое, сытое местечко, уютный сонный мирок. И не прислушиваться, когда где-то глубоко внутри бьётся, стараясь вырваться из плена взрослой рассудительной женщины, та самая девочка, которая верила в то, что в ее жизни обязательно будет какое-то особенное, ни на чье не похожее счастье. Пусть сидит глубоко внутри и тихо тает, блекнет, выцветает, как старый фотоснимок. А рядом, в другом, ярком и цветном — настоящем! — мире живет рыжеволосая фея, которая пахнет кофе и горьковатыми французскими духами, и вся она легкая, воздушная: газовые шарфики, сапожки на высокой шпильке, которые, кажется, едва касаются земли. Таким, как она, все дается легко, точно играючи. Их любят, к ним тянутся. Даже Ева становится рядом с ней особенной. Оказывается, ее руки и губы умеют творить чудеса, там, на льняных простынях в мелкий голубой цветочек, среди разбросанных в беспорядке вещей и разметавшихся по подушке рыжих волос. Но, к сожалению, в сказке могут жить только волшебные существа. Обычные люди иногда попадают туда, но это ненадолго. А потом так просто потихоньку сойти с ума от тоски по тому, что никогда не сбудется. В Евином мире нет места волшебству, он серый и обычный. Утренняя чашка кофе, неброский макияж, стук каблуков по лестнице. Луч зимнего солнца, еще более тусклый сквозь немытое стекло. На грязном подоконнике кот — тоже какой-то пыльный, невзрачный, точно старое чучело. Кот, словно услышав ее мысли, обиженно мяукнул. — Хороший, хороший котик, — пристыженно сказала Ева. Кот насторожился. В последний раз, когда с ним говорили ласково, все кончилось тем, что ему попытались поджечь зажигалкой хвост. — Подожди, у меня тут кое-что есть. Ева торопливо пошарила в сумке — на самом дне нашлась упаковка сосисок, купленных к обеду. Она подцепила ногтем прозрачную оболочку, розовое сморщенное рыльце сосиски внезапно показалось ей непристойным, словно похабный рисунок на заборе, и она торопливо разломила ее и сунула коту. Смешно, что она, как школьница, все еще смущается из-за таких вещей. А она уже взрослая, пора и о детях подумать. Будет с кем читать перед сном сказки, летом гулять в парке, а зимой — возиться в снегу. Вон, у подъезда такой смешной снеговичок — наверное, детишки слепили. Чье-то маленькое счастье трудилось, пыхтело, укатывало влажноватый снег ладошкой в пушистой вязаной варежке. «Сосиску почистила, молодец, — подумал кот. — Не люблю целлофаном срать, больно. Теперь на батарею, и спать. Хороший день».***
— Развели котов, еще заразу принесут какую-нибудь, — поглядев в оконное стекло, мама привычным движением поправила мохеровый берет. Она всегда носила его чуть на бок, что придавало ее простоватому и слегка оплывшему лицу какое-то неуместное кокетство, которого в ней отродясь не было. — Сережа, да ты заснул что ли, не отставай, нам еще на рынок надо!.. На лестнице Серега всегда ненадолго притормаживал, хоть на минутку. Из-за Валечки. У Валечки чудесные волосы: то каштановые, то золотистые, то жгуче-черные — Валечка любит разнообразие. Любит вкусные конфеты, быстрые машины, яркие наряды. Шелк, бархат, натуральную кожу. И богатых мужчин, которые могут все это Валечке купить. Серегина мама Валечку не любит. Кривит губы: «не связывайся», «держись подальше», «семейка та еще», но Серега ее не слушает. Он-то знает, что лучше Валечки никого нет. И что бы про Валечку ни говорили, ему плевать. А особо разговорчивым Серега живо поможет язык прикусить — рука у него тяжелая. Но с матерью разве поспоришь… Серега помнит, словно это было вчера: карамельно-сладкие Валечкины поцелуи, ловкие пальцы, расстегивающие штаны. Прямо тут, в парадняке, между вторым и третьим этажами, на широком грязноватом подоконнике. Шаловливый язык щекотно дразнит щелочку на головке члена. Узкая ладонь крепко сжимает ствол — кольцо на среднем пальце слегка царапает чувствительную кожу; потом останется маленькая красная ссадинка, едва заметная — на память. — Валя, Валечка, — стонет он. — Тихо, дурак, услышат же, — Валя откидывает голову и смеется. — Меня и так тут блядью в глаза обзывают, мало тебе? — Губы вытри, — шепчет он. — Оближи, — улыбается Валя и тянется к нему. — Твое же. Со двора доносятся звуки — радостные, весенние — чирикают воробьи, малышня азартно гоняет мяч… — Только скажи, я все для тебя сделаю, — обещает Серега. — Что «все», Сережка? — смеется Валечка. — Луну с неба достанешь? Дурачок ты все-таки у меня. Где-то рядом, над самой головой, стучит рассохшаяся оконная рама, распахивается окно. — Валентин, где тебя черти носят! — орет на весь двор вечно пьяный Валечкин отец. — В магазин сходи, дома жрать нечего. Валька отряхивает потертые джинсы и идет по лестнице вверх, виляя бёдрами — и Сереге вспоминается материно «шалава», и ему хочется то ли врезать Вальке, то ли затискать, зацеловать, утащить куда-нибудь подальше. Он сглатывает солоноватую слюну и смотрит, смотрит, смотрит Вальке вслед… — Да ты спишь на ходу, что ли, — досадливо сказала мать, и Серега толкнул тяжелую железную дверь. Стряхнул с себя воспоминания — это было весной, а теперь уже зима, и где теперь Валечка? У Валечки совсем другая жизнь: пальмы, солнце, ярко-голубой океан, красивые люди в модной одежде — все как на картинках в том заграничном журнале, который когда-то в детстве они затрепали чуть ли не до дыр. А у нас — облезлые елки, грязный снег и кривоватый снеговик на газоне, точно насмешка над погодой. Рядом какие-то парни валяются на снегу. Ненормальные. Хотя нет, один парень, а второй — совсем взрослый мужик, в отцы ему годится. Мать близоруко прищурилась. — Это кто? — Не знаю, — коротко ответил Серега. — Развелось хулиганья, — проворчала мама. — Хорошо хоть Валентин съехал. Позорище. Освободил мать с отцом. «Освободил, — подумал Серега. — Повезло им. А мне-то сколько еще маяться. Глаза бы мои не видели этот подоконник. Впору самому уезжать, куда глаза глядят»…***
— Ты чего тут делаешь? — Тебя жду. Забыл ключи. — И поэтому сидишь на снегу? — Ничего, он теплый, — вместо того чтобы встать, парень улегся на спину и задвигал руками и ногами. Вверх-вниз, вверх-вниз. — Попробуй и ты. Места хватит. — Серьезно? — А что? — Мне уже, знаешь ли, не восемнадцать… — Всего-то сорок. — Сорок два. У меня взрослые дети, ответственная должность и три сотни человек в подчинении. Я не могу вот так запросто валяться на снегу во дворе. — Тогда зачем тебе все это, если ты не можешь делать, что захочешь? Разве к власти и деньгам люди стремятся не потому, что хотят быть свободными? — Да, но в конце концов получается наоборот. Со временем ты поймешь. — Ты загораживаешь мне небо, — пожаловался парень. Мужчина поддернул полы пальто и осторожно присел на снег. — Давай, я никому не скажу, честное слово, — подбодрил парень. — У тебя все получится. Невозможно разучиться делать снежных ангелов. Оказывается, над городом действительно есть небо — белесое, бессолнечное, по-зимнему стылое. — У тебя полно снега в волосах. И даже на носу. Подснежник ты мой. Опять простынешь и будешь ночью сопеть заложенным носом у меня над ухом, — мужчина встал и нетерпеливо потянул «подснежника» за шкирку, заставляя подняться. Отряхнул, отгоняя от себя мысли, что ему куда больше бы хотелось наплевать на любопытные взгляды из окон и прижать к себе — согреть, а заодно и проверить, не промок ли. — Осторожно, не наступи, — парень потянул его за руку, указывая куда-то вниз. — Снеговик — тоже твоих рук дело? — Нет, это не я. Тебе не кажется, что у него какой-то грустный вид? — Потому что он один. Это, наверное, обидно, вокруг столько снега. — Давай слепим ему подружку. И малыша. И собаку. — А еще — машину, работу и невыплаченную ипотеку. — Несданную сессию и очередной скандал с родителями. — Подчиненных-идиотов и проверяющего из налоговой… — Знаешь, теперь он не кажется мне таким уж несчастным. Оба озадаченно посмотрели на снеговичка — он все так же растопыривал лапки-веточки, словно хотел кого-то обнять. — Мы что-нибудь придумаем, — пообещал ему парень, взял своего спутника за руку и легонько потянул. — Пошли-ка домой. Я и правда замерз. Напоследок он подмигнул снеговичку — ничего, мол, разморозим этого зануду понемножку, куда он денется. Еще месяц-другой, а там и весна.