***
В штабе Скуало к новому гостю отнеслись с подозрением. Капитан слышал нелестные отзывы о своей «доброте» к узкоглазым, которые так подробно передавал ему адъютант, что, впрочем, его самого нисколько не смущало. Причина, по которой Ямамото Такеши остался на базе Варии, была проста - информация. Совершенно бесполезная для солдат и такая необходимая для него. Не так-то легко узнать о дальнем фронте и европейских событиях правду, будучи привязанным к Италии и её марионеточному режиму, который нужно было холить и лелеять, иначе он рассыплется под нахрапом партизан. Но японский лейтенант оказался чрезвычайно живучим и компанейским. Выйдя на улицу из здания штаба днем следующего дня, Скуало обнаружил Ямамото Такеши в компании двух юных рядовых из своего подразделения. Он о чем-то увлеченно рассказывал бойцам и те радостно ржали, явно внимая байкам нового знакомого. Скуало хмыкнул, натягивая черные перчатки, и направился к обветренным зданиям корпусов, возвышающимися серыми коробками поодаль, на отшибе. В тот день у них забрали последнюю технику. Капитан ощущал себя раздосадованным, голым и униженным. Его силы не были нужны в бою, а вот ресурсы - вполне. Войска не столь многочисленны, как хорошо оснащены. И посылать сотни солдат под танки - роскошь. Такое могли позволить себе Советы или Америка с Китаем, но не маленькая Италия. Он подписывал документы бегло и раздраженно, царапая ручкой бумагу и вкладывая в каждый росчерк максимум ненависти. Практически весь день ушел на уничтожение собственных нервов. Скуало сражался до конца за каждую единицу боевых машин, которая в будущем может им пригодиться, но большинство его стараний шли прахом. Социальная республика ещё жила. Руководство не желало видеть Варию готовой к бою, оно желало бросить в бой все силы прямо сейчас. И не столько человеческие, сколько ресурсные. Их оставляли напоследок, на тот случай, когда кроме человеческой жизни противопоставить противнику будет уже просто нечего. Когда вместо брони закрываться придется телами своих солдат. Это тоже было привычно. Войне всегда мало. Вернулся в своё расположение Скуало уже только к вечеру. Злой, раздерганный и уставший. Неожиданной оказалась встреча у самого порога штаба. На деревянных ступенях сидел японец. - Добрый вечер, капитан. Ямамото Такеши выглядел так же оживленно, как и в их первую встречу. - Вроде того... - Скуало устало потер висок, подходя ближе. - Что это вы здесь делаете? - Жду вас, - честно ответил Такеши, поспешно поднимаясь со ступеней. - Мой самолет почти в порядке, господин Ружье сказал, что завтра всё будет готово. Я хотел сообщить вам это и поблагодарить за помощь. - Вы уже вчера благодарили. В Европе одной благодарности вполне достаточно, - церемонность утомляла. Просто жутко. Ямамото Такеши снова улыбнулся, казалось, этого парня ничем не смутить. - Я рад, что у Японии есть такие союзники. Просто не рассчитывал... - Да мы о вас тоже наслышаны, - Скуало опустился на ступени. - Я догадываюсь, что болтают в Японии об Италии. Военные байки и страшные истории - любимое занятие рядовых, у которых слишком много свободного времени. Скуало тоже слышал о марше смерти в Японии, и о сдираемой живьем коже, и о пытках, и о том, как жгут, убивают, рубят, насилуют, испепеляют, воруют... Этот список можно продолжать бесконечно долго. Но самое главное в нем то, что подставить вместо «Японии» можно любое другое название государства-участника этой бездумной войны и результат будет тем же. Игра не стоила свеч. - О профашистской власти. И Муссолини. И о нынешнем зависимом положении. Это всё замечательный и неистребимый бред, - раздраженно бросил Скуало. Его Италия была не такой. В его Италии ещё была честь и гордость. Жаль только, что вся кончилась. Ещё до начала войны. Но Скуало верил, что однажды всё вернется. Насколько бы наивным это сейчас ему ни казалось. Ямамото молчал, и это молчание казалось мрачным. Такеши держал в руке какую-то цепочку и вертел её медленно и задумчиво, словно четки. - Что это там у вас? - кивнул Скуало на цепочку. - Просто часы, капитан, - японец протянул ему почерневшие от времени небольшие часы на подвеске. Скуало уже доводилось видеть такие вещицы раньше. Но держал он их в руках впервые. Циферблат в обрамлении круга с флуоресцентными точками и отделкой в виде железных крыльев. Такие часы делали в Японии. Было ли это модой, или считалось какой-то наградой - Скуало не знал. Но в часах был явный брак, о чем он не преминул вспомнить. - Они бесполезны. Эти точки ведь в темноте почти не светятся. На кой черт нужны светящиеся часы, если они не светятся? Брак присутствовал практически во всех часах такого типа. Скуало казалось странным, что обычно дотошные японцы напрочь игнорируют этот факт. - Их подарил мне отец, когда я закончил обучение Ёкарэн*. Это не просто часы. Это талисман. Я брал их с собой на каждый вылет и каждый раз возвращался. Скуало фыркнул, рассматривая часы. Поднес их к уху. Часы тихонько тикали, отмеряя время. Самая обычная безделушка. Скуало не верил в талисманы. И в то, что такие вылеты всегда будут завершаться успешно. - Однажды все летчики возвращаются на землю, - констатировал Скуало, протянув часы Ямамото. - И очень часто не по своему желанию. Они не будут вечно приносить вам удачу, лейтенант. - На это можно взглянуть и иначе, - Такеши опустил цепочку во внутренний карман куртки. - Однажды все летчики отправляются в небо. Навсегда. Жонглирование словами - не лучшее занятие, по мнению Скуало. Но ничего более полезного он сделать сейчас всё равно не мог. - Мы иначе относимся к смерти, чем европейцы, - продолжал Такеши. Он присел на ступеньки рядом со Скуало так близко, что тот мог прочитать надпись с группой крови на нашивке куртки. - Это не делает её лучше, - хмыкнул Скуало. Все эти романтические представления японцев он так и не смог понять. Да никогда и не хотел понимать. - Зато придает смысл жизни. А если после смерти можно стать кем-то другим? Представляете, капитан, мы могли бы прожить совершенно другие жизни. В другом времени. Разве это не то, во что стоило бы верить? Ямамото говорил так воодушевленно, что Скуало невольно задумался. Прожить другую жизнь? В которой может быть куда больше смысла? Больше выбора. Больше пользы и верности своим идеалам. Жизнь, в которой он уже не будет ощущать к себе ненависть после каждой своей победы. В той жизни обязательно должно быть место чести. И гордости. Она делает человека тем, кто он есть. Ямамото Такеши умел говорить очень убедительно. А ещё от него пахло остро - металлом и терпко - кожей. Скуало ощутил теперь это очень четко. Слишком четко. - Чушь, - резко подытожил он. - Итальянцы - католики. Мы не верим в другие жизни. - Мне кажется, что вы не верите и в эту тоже. Приглушенный ответ ударил по Скуало болезненно и точно, словно нож. Парень не представлял, насколько близко был от правды. Итальянцы не верят уже ни во что. У них просто не осталось уже ничего, во что можно было бы верить без опасения быть обманутым. Профашистская политика отнимала у них не только религию, но и веру. Скуало не нашел подходящих слов. Он просто кивнул, поднимаясь на ноги, и направился к своему штабу. В его карманах не осталось слов, которые можно было бы выдать. Италия капитулирует. Сегодня. Завтра. Навсегда.***
На следующее утро информаторы донесли, что партизаны взорвали бронепоезд за чертой Сицилии. Он пошел под откос за считанные секунды. На поезде было обеспечение, боеприпасы и провиант. Ничего жизненно важного или незаменимого, но новость была крайне неприятной, учитывая нынешнее положение штаба. Это был уже второй такой случай. Партизанские отряды набирают всё больше силы и отвоёвывают всё более значимые куски государства. Союзные войска подбирались ближе пока вот, наконец, то, что видел Скуало уже давно, не стало явным для большинства руководства. Война проиграна. Как быстро она закончится - вопрос не времени, а усилий. Что бы они теперь не предпринимали, проигрыш был уже предсказан. Его можно было только отложить, для чего нужны титанические усилия и жертвы. И вот как раз в этом вопросе взгляды Скуало и правящей партии расходились целиком и полностью. На самом деле, не так уж важно, какие у тебя взгляды, когда у руля стоит другой диктатор. Ремонт самолета Ямамото был окончен уже за полдень, и вылет пришлось отложить ещё на день. Отправляться в столь долгий перелет на ночь не рискнул бы никто. Даже лишенный чувства самосохранения сбитый японский летчик. Скуало нашел его в западной части штаба у ангаров, где и положено находиться зависимому от своей машины авиатору. - Лейтенант, я хочу взглянуть на ваш самолет. - Как скажете, капитан. Уже привычная улыбка Ямамото говорила о том, что подобное требования было ему только приятно. Хвастун - немедленно отметил про себя Скуало. О воздушных силах Японии слышали все. Но далеко не все знали, что информация эта безнадежно устаревает с каждым прошедшим днем. Американцы знали. Их новые самолеты были куда эффективнее в бою и японцы ничего не могли с этим поделать. Кроме одного - у них были лучшие пилоты. И только этот ход позволял им еще держаться на плаву. Янки - идиоты. Они делают совершенно нелепые и неожиданные ходы, ставя разумных и придирчивых японцев в тупик. И, наверное, это еще одна причина, по которой Япония обречена. Дуракам везет. Самолет Ямамото находился в первом из пустых ангаров. Его шасси оставили полосы черной паленой резины на короткой взлетно-посадочной полосе за штабом. Однако, определенная польза от техников базы была. Они ещё помнили, как выглядят истребители и как с ними обращаться. Японская игрушка была в полном порядке. - «Хиен»*? - Скуало покосился на Такеши, явно гордящегося своим самолетом. - Да, - Ямамото кивнул, огибая крыло машины и ласково провел рукой по хвосту своего истребителя. Ласточка. Так зовут их японцы. Детище Кавасаки, улучшенное, исправленное, дополненное парой увесистых автоматов, что не слишком хорошо сказалось на его характеристиках. Аппарат был красив сам по себе, но тот леденящий ужас, что сотворили с ним, просто поражал. Скуало обошел самолет, рассматривая разноцветные рисунки. Пижонство. Чистой воды пижонство. На хвостовой части огромным алым кругом обозначилось солнце с японского флага. Сине-зелено-белые бочины, красный руль высоты, ветка сакуры на боку и ещё пара солнц на крыльях. На носовой части сверху тонкими линиями была выведена синяя ласточка. Скуало оказался прав в своих первых мыслях. Это не самолет - это игрушка. Взрослым мальчишкам нужны большие игрушки. И японские мальчишки имели их в достатке. Но этот винт, и форма крыльев... Они не были похожи на те итальянские консервные банки, что стояли здесь, в ангарах во время первого приезда Скуало на новое место назначения. Гордость Ямамото в чем-то можно было понять. Скуало оперся на крыло, придирчиво оглядывая машину. - Неплох, - наконец, скептически выдал он. Лейтенант весело рассмеялся, явно не поверив такой невысокой оценке. Эта боевая единица очень хороша и он это знает. - И как, заслуживает эта штука того, чтобы из-за неё умереть? Хиен - та причина, по которой вы ещё ведете войну? - поинтересовался Скуало совершенно будничным тоном. - То, что я не верю в победу Японии не значит, что я не верю что за неё следует бороться, - голос Ямамото был серьезным и его слова гулким эхо прокатывались под сводами ангара. - Но вы правы. Я люблю небо. Единожды ощутив полет, хочется взлетать снова и снова. Такеши сделал шаг вперед и Скуало видел отблеск уверенности в его глазах. Лейтенант знал, о чем говорил. Его война - не то же, что война Италии. Или Германии. Это война преданной чести и обманутых ожиданий. Скуало прислонился спиной к самолету, ощущая сквозь ткань плаща липкий холод огромной машины. Странным контрастом показалось горячее дыхание у его уха. - Вы когда-нибудь бывали в небе, капитан? Слова Такеши теперь были совсем тихими, но доносились так же отчетливо. - Нет. Я предпочитаю твердо стоять на земле. Он действительно никогда не летал. И даже в Европу отправлялся на поезде. Небо никогда не влекло Скуало. Теплые губы коснулись его кожи над воротом черной форменной рубашки. Коснулись мягко и едва ощутимо, словно спрашивая разрешения. Такое легкое нарушение субординации. Скуало прижал ладонь к груди Ямамото, так и не определившись оттолкнуть его или... черт, здесь не должно быть другого варианта. Под его пальцами билось чужое сердце, так же часто и беспорядочно, как и его собственное. Он не смог собраться с мыслями слишком долго, чтобы остановиться. Губы Такеши коснулись его шеи снова, чуть выше, но всё так же мягко. Сводя с ума. То же мягкое прикосновение возле мочки уха, на скуле, подбородке... Это даже поцелуями назвать было бы неправильно. Руки сами потянулись к меховому воротнику, сжимая его и властно притягивая Такеши к себе. Скуало куда менее мягко целовал Ямамото, прикусывая его сухие губы. С необъяснимым удовольствием Скуало отметил, как сначала несмело дрожащие пальцы скользят по его пояснице, а потом он оказывается прижат к железному хвосту Хиена сильными руками его пилота. Ангар - последнее место, где его будут искать. И уж точно не сейчас, когда единственный техник в штабе, имеющий дело с крылатыми машинами, пьяный в стельку по поводу окончания работы, а немногие оставшиеся на базе там и остаются. Преодолеть расстояние до ангаров – задача не быстро выполнимая. И это почему-то успокаивает Скуало, словно единственная его проблема - не быть замеченным. Словно это нормально и буднично - пьянеть от запаха волос, сходить с ума от прикосновения обветренных губ и желать большего. Позволять себе хотя бы думать о большем. Когда Ямамото расстегивает пуговицы на его рубашке - Скуало уже всё равно. Он, как тот бронепоезд, уже не может остановиться. И так же идет под откос. Такеши прикасается губами к каждому сантиметру кожи, отвоеванной у черной армейской формы. Он целует шею, острые ключицы, плечи, вынуждая Скуало запрокинуть голову, сбросить плащ и ощутить спиной ледяной металл истребителя. Скуало стаскивает с Ямамото куртку, бросая её на пол, выдергивает рубашку из-за пояса брюк, скользя ладонями по животу и бокам, чувствуя желанное тепло под пальцами. В ангаре холодно, почти как на улице, и частое дыхание превращается в облачка пара. На коже выступает испарина. Их губы сталкиваются снова и снова, они спешат так, словно боятся опоздать на этот последний в жизни поезд. Билет до безумия, пожалуйста. В один конец. Ласки Такеши грубоватые и неумелые. Для него это явно тоже впервые. Кажется, он не знает, что делать со Скуало, оглаживает его бока и спину, растеряно и жадно, будто пытаясь запомнить все линии на ощупь. Возбуждение накатывает душными волнами, болезненным напряжением оседая в паху. Скуало прижимается лбом к плечу Ямамото, пока тот помогает избавиться ему от одежды. Холод торопит, раздражает, но чем дальше - тем меньше он ощутим. Всё происходит слишком быстро, рывками и наверняка неправильно. А черт его знает, как должно быть правильно. Когда слышишь об этом только из пошлых солдатских анекдотов и идиотских шуток. Когда за подобные желания тебе уже светит статья. Когда лежишь на собственном плаще в холодном ангаре под парой тонн железа, нависшими сверху в виду истребителя Кавасаки. Когда случается нечто подобное, то всё оказывается куда более серьезно, чем в издевательских шутках. Ямамото облизывает губы, его взгляд становится почти виноватым. - Наверное, будет больно. Я не знаю как, чтобы... - Заткнись... и продолжай. Скуало шипит сквозь зубы, от возбуждения и холода. Только разговоров ему сейчас и не хватало. Его шипение срывается в болезненный рык, когда он чувствует, как внутрь проталкивается чужой палец до третьей фаланги, а вскоре их уже становится два. Слишком быстро и, конечно, слишком больно. Скуало шипит, пытаясь скрыть ощущение паники и животного неприятия, охватившее его. Он скребет ногтями по каменному полу ангара, рвано дыша от отрезвляющей боли. Сжимается резко, от противоречивых сигналов тела и в тот миг, когда кажется, что терпеть это издевательство больше невозможно, на его член ложатся теплые пальцы. И он толкается навстречу твердой ладони, чувствуя, как возвращается уже начавшее исчезать возбуждение. Скуало почти пропускает тот момент, когда Такеши оказывается внутри него. Отторжение и животная паника вспыхиваю с новой силой, но так же и затихают. Плотная хватка шершавых пальцев на твердеющей плоти быстро сводит на нет боль от проникновения. Глупое и совершенно ненормальное желание. Но это то, что кажется необходимым сейчас. Другая рука обхватывает его за поясницу, прижимая к себе, и Скуало утробно рычит от удовольствия, чувствуя, как двигается внутри него член Такеши. Каждый толчок ввинчивается в тело целой гаммой ощущений от болезненных до невероятно приятных и от этого хочется кричать. Но Скуало не позволяет себе такого. Он закусывает губу, сдавленно мыча и шумно выдыхая через ноздри от каждого движения. Ямамото зарывается лицом в его волосы, не сбавляя темпа, жестко и отрывисто толкаясь в горячее тело. Где-то между второй минутой и вечностью Скуало кажется, что он окончательно теряет рассудок. В глазах всё плывет, он лежит на боку, видит только днище самолета, и алые круги солнц на распростертом над ним крылом скачут словно солнечные блики. Происходящее теряет всяческую связь с реальностью в его рассудке, и рык переходит в измученный стон. Ощущая, как внутрь него изливается теплая сперма, Скуало запрокидывает голову назад, на влажное от пота плечо Ямамото. Такеши целует его волосы и шею, так нелепо трогательно, что не хочется выпускать его из себя и рушить этот неожиданно и пронзительно личный момент. Но к Скуало слишком быстро возвращается разум, временно затуманенный желаниями. Он садится на собственном безнадежно испорченном кителе, запуская руку в растрепанные волосы, и делает глубокий вдох, наполняя легкие и мозг кислородом. Так вот как выглядит полное безумие. Они одеваются быстро, молча и одновременно. Испорченный китель Скуало расценивает как вещественное доказательство и сжигает сразу же - в пустом железном баке за ангарами, щедро полив бензином и бросив спичку. Он застегивает манжеты рубашки, глядя на то, как пламя пожирает форму. У них с Ямамото нет ни одной причины возвращаться на базу вместе и Скуало отправляется первым, ёжась от пронизывающего холода и влажности, которая пробирает до костей крепче любого мороза. Ему нужно придумать хорошее объяснение собственному поведению. Или написать заявление об отставке. Ведь мысль «так было нужно нам обоим» иначе как жалкой не назовешь.***
Двигатели Ласточки работали исправно, и без четверти пять самолет уже был на взлетной полосе. Ямамото Такеши провожали несколько зевак, любопытный адъютант и капитан второго подразделения Варии - Супербия Скуало. Не часто увидишь Хиен в небе над Италией. За решетчатой оградой полосы прохаживались солдаты, не поленившиеся выйти в утро мокрой и холодной зимы до подъема. Ямамото церемонно поклонился перед тем, как исчезнуть в своём самолете. Они не прощались. Прощаться с тем, кого не увидишь больше никогда, просто нет смысла. Прощаются с надеждой на новую встречу. Или, наоборот - с надеждой на её отсутствие. Скуало знал, что видит этого японца в последний раз. Чувство было четким и ясным, примешивающимся к холоду и казалось ничуть не менее реальным. Их взгляды пересеклись ещё раз до того, как Такеши оперся на крыло своего Хиена. Во взгляде Ямамото было ясное желание запомнить. Запомнить сырое утро, которое он вскоре оставит позади. Скуало предпочел бы забыть. Он кивнул, дав знак отбывать. И двигатели самолета низко загудели. Истребитель взлетал быстро, и даже слишком бесшумно для машины такого размера. Сначала он превратился в зеленый росчерк высоко вверху, а затем - в черный крест на фоне стального неба. Шум моторов затихал в вышине. Скуало стоял у края взлетной полосы, сложив руки на груди и провожая взглядом последний Хиен, достигший Италии. Некоторые вещи просто случаются. На войне всё происходит быстро. Когда каждый день может стать последним, приходится действовать быстрее, чем думать. Нужно уметь быстро решать, быстро отдавать приказы, быстро их исполнять. Быстро жить. Скуало умел жить быстро. К середине января партизанская война становилась всё острее и жестче. Он писал запросы в вышестоящий штаб, он ждал приказов и готов был мобилизировать свою часть по первому указанию. Социальная республика разваливалась на куски. Освобожденная часть Италии набирала силу, британский лев рвал на части их ряды, а со стороны Франции их подтачивали свободолюбивые партизаны. Адъютант с кислой усмешкой приносил всё более важные новости. Скуало выслушивал доклады о чужих победах и поражениях некогда солнечной родины. Он требовал и других новостей, сводок с невидимых фронтов. И периодически получал их. Америка теснила Японию обратно к островам. Флот и авиация превосходили их на голову. Японцы терпели поражение за поражением, но всё ещё держались. Скуало думал, что у них осталось не больше года. Первое письмо пришло в конце января. На нем не было имени или адреса отправителя. Его доставили через несколько рук, и Скуало получил послание от случайного итальянского сержанта, получившего его от старого друга-летчика из Сицилии, которому письмо передал знакомый китайский дезертир, в свою очередь получивший... Скуало разорвал плотный конверт, извлекая сложенный в несколько раз лист рисовой бумаги. Буквы на нем казались слегка затертыми, видимо, письмо передавали из рук в руки и транспортировали весьма небрежно. Взгляд скользил по строчкам, выхватывая основное, словно Скуало остерегался вчитываться. Он долетел. И примкнул к японской эскадрилье над западным берегом Америки, разнесшей авианосец. Ситуация в Японии стабильна только тем, что постоянно ухудшается, но они держатся. Американские авиаторы сбрасывают бомбы на японские жилые кварталы и это нельзя им простить. Ни за что и никогда. В конце было ещё несколько жизнелюбивых строк о том, что Япония так просто не сдастся и даже если он не верит в скорый конец войны, причин бороться ещё хватает. И что он помнит Италию. В углу листа была аккуратно выведена чернилами ласточка. Скуало коснулся её пальцем, будто проверяя на подлинность, ощутил кожей шероховатую поверхность рисовой бумаги. Лист вернулся в конверт, конверт обрел последний приют под тяжелой резной и совершенно безвкусной шкатулкой в ящике стола Скуало. Он так и не написал ответ. Не было смысла писать, как не было и слов, которые можно было бы дать в ответ. Скуало больше никогда не открывал это письмо. Он жил своей напряженной жизнью, находясь в постоянном ожидании приказа о мобилизации или казни офицерского состава за военные преступления. Он был абсолютно готов, как к первому, так и ко второму. Он срывался на подчиненных от бессильной злости и бездеятельности, но быстро брал себя в руки. Он думал, что им осталось не больше полугода. Второе письмо пришло в начале марта. Его снова доставил случайный летчик, но в этот раз мятый конверт прошел не через такое количество рук, и читать было значительно легче. Япония начала какую-то новую программу. Они проигрывают по всем фронтам, и другого выхода просто нет. Он вызвался добровольцем. Рассказать больше не может, не столько потому, что боится перехвата письма, сколько потому, что всё ещё находится в строжайшей тайне. Но американцы надолго запомнят эту весну. Япония не капитулирует и, хотя у их берегов творится настоящий ад, а их авиация уступает технике противника, они не сдаются. И он не сдастся, пока ещё верит. У него ещё есть друзья, и отец, и надежда на то, что эта битва не напрасна и им удастся сберечь хотя бы то, что осталось. А в храме расцвела сакура. И это тоже добрый знак. Ласточка внизу листа притягивала взгляд. Скуало отправил это письмо к предыдущему, но периодически возвращался к нему, снова разворачивал, вчитывался в ровные буквы и надолго зацеплялся взглядом за ласточку в углу. Он тер переносицу, уставшими глазами в полумраке, разгоняемом только алым светом лампы, перечитывая послание. Он снова не ответил. Хотя Скуало не был уверен, что Ямамото в принципе ждет ответа. Казалось, словно тот продолжал писать, зная, что письма доходят до места назначения, и ему этого было достаточно. Весной подразделение Скуало было призвано на линию фронта. Это уже не было войной, это было паническим последним ударом, призванным не столько разбить ряды противника, сколько закрыть дыры в собственных редеющих рядах. Но было слишком поздно. Скуало злился и отдавал приказы, идущие вразрез с партийными идеалами итальянского фашизма, но зато полностью соответствующие его внутренним идеалам. Ему было уже всё равно. Приказ на расстрел, наверняка, уже был готов к подписанию. Скуало мог бы предложить вышестоящим чинам засунуть себе этот приказ подальше и встретить смерть куда раньше, но его ещё держали в строю собственные подчиненные. У них была война, в которой невозможно победить и которую не стыдно проиграть. Он понимал, что время пошло уже на дни. Третье письмо пришло в середине апреля. Оно нашло Скуало в маленьком полевом штабе, раскинутом в Сицилии, и терпящем больше потерь, чем можно было дождаться подкреплений. На этот раз конверт был плотнее и тяжелее. Скуало перевернул его и на покосившийся, криво сбитый стол, выпал узкий лист бумаги. На нем было всего несколько строчек. Я надеюсь, мы встретимся снова. Пожалуйста, запомните меня, капитан. Скуало дважды перечитал ровные строки. Но было что-то ещё. Он встряхнул конверт и на столе оказались высохший цветок и цепочка. Скуало был прав. Цифры не светились в темноте. Точки мерцали едва различимыми зеленоватыми кругами. Механизм молчал. Капитан поднес часы с железными крыльями к горящему походному фонарю. Стрелки замерли в одном положении. Цветок, лишившийся нескольких мелких лепестков, похожий на шар из шуршащей бумаги, оказался хризантемой*. Хризантемой. Последняя рюмка саке и хатимаке в подарок на вечность. Сводки не врали. Японцы действительно были настолько сумасшедшими, насколько о них говорили. Прохладный металл часов под пальцами Скуало нагревался. Он перебирал цепочку, словно четки, рассматривая светящиеся точки у цифр. Авианосцы горят у берегов Америки. Бьются в агонии огромные корабли, пронзаемые вспышками бомб. Последний привет из Японии. Они верят в то, что делают, настолько яростно, что реальность расступается перед ними. Совершенно идиотский ход с точки зрения войны. Проявление искренней веры и безумия для человека. Но войне всё равно, во что ты веришь. Горечь внутри смешивалась с досадой. Скуало рывком открыл ящик стола, извлекая оттуда кичевую французскую шкатулку. Брошенный в неё цветок сломался пополам. А узкий лист рисовой бумаги повернулся бессменной чернильной ласточкой. Камикадзе уходят в небо прямой дорогой. Японцы верят, что это их судьба. Их подвиг. Но это не больше, чем глупость. Это преданность небу, которое никогда не ответит тебе взаимностью. Это зависимость от железной птицы, которая станет однажды с тобой единым целым во вспышке адского пламени, сжигающего американский флот прямо над толщей воды. Но это гордость. И честь. То, что остаётся, когда у тебя больше нет ничего. То, что делает человека человеком. Скуало опустил цепочку с часами в нагрудный карман своего черного кителя. И больше не доставал оттуда. Ни во время утреннего построения, ни во время ответных ударов врагу, ни во время поездок в штаб командующего регулярными войсками, число которых близилось к нулю. В мае 45-го года, когда в централ пришел подписанный приказ, часы всё ещё лежали в нагрудном кармане капитана Скуало. Теперь уже военного преступника, фашиста и одного из многих таких же отступников от человеческой морали, приговоренных победителями, которых, как известно, не судят.***
Ямамото проснулся от громкого хлопка, с которым учебник по истории шлепнулся на пол. Такеши сонно потер глаза, отворачиваясь от солнечного света, льющегося сквозь неплотно задернутые занавески. Похоже, вчера он так устал после тренировки, что уснул на середине параграфа, толком ничего не повторив. Он потянулся к книге, перевернул страницу на открывшемся развороте. На старой черно-белой фотографии было изображено несколько самолетов времен Второй мировой. Приснится же такое. Такеши рассеяно провел рукой по волосам, вспоминая обрывки сна. Ему никогда не нравилась история. Но теперь этот предмет казался куда интереснее. Может, стоит вечером пролистать учебник по химии перед сном? _______________________ Прим. автора. • Ёкарэн - система подготовки лётчиков Императорского флота Японии, набиравшихся из гражданских лиц. Существовала с 1929 по 1945 год. • Kawasaki (Ki-61) Hien «Ласточка» — одноместный истребитель цельнометаллической конструкции. • Хризантема – символ камикадзе.