Допрос

      Летом в Австрии по-осеннему зябко, солнце в этих землях не так хорошо греет, как хотелось бы. И посему вечер июня в этих краях больше напоминал вечер октября. Дождливо, холодно; кажется, что самой погоде грустно находиться тут.       Думается, что именно в такие вечера можно начать ценить человеческое тепло, которое дарит, например, любимый человек. Именно в такие вечера можно задуматься о вечном, сидя в кресле и наслаждаясь вкусом красного сухого вина. Именно в такой вечер можно по-настоящему красиво, со сладко-гнетущей атмосферой вокруг, сыграть не одну великую сонату. И сыграть не обыденно… а так… так, чтобы музыка пробивала до мурашек, а в душе все расплывалось от очередной ноты.       Родерих собирался заняться последним из перечисленного; все же музыка — это его настоящая страсть. Нет, даже не так, музыка — это выход его истинных эмоций и чувств, накапливающихся за день. Страсть же ему доставляют другие красноглазые недоразумения. Именно игрой на пианино он может показать все свои мысли, повторяя тот или иной аккорд, отдавая себя музыке без остатка.       Но только он зашел в свою любимую музыкальную комнату, как послышался настойчивый стук в дверь, кто-то решил в столь поздний час одарить Австрию визитом, что, если говорить без утайки, немного раздражало хозяина дома. Будто само мироздание мешало ему отдохнуть; в последнее время гости уж слишком часто захаживают к нему.       Аристократ быстрыми, но все же плавными шагами спустился по лестнице. Подойдя к двери, сделал глубокий вздох и только потом открыл дверь незваному гостю… гостям. Удивлению его не было предела. Перед ним с неким подобием улыбки стояла Венгрия; справа от девушки, глядя в сторону и нахмурившись, стоял Англия, а рядом с ним — Италия, который немного щурился от света из дома.       — Добрый вечер, господа, позвольте узнать, что привело вас в столь поздний час в мой дом? — как можно деликатней и вежливей спросил Родерих.       — Австрия, милый. Давай не будем на улице. Или ты настолько потерял свои манеры, что даже не позовешь нас войти внутрь? На улице, между прочим, холодно, — заметила Венгрия, которая за время их немного глупого союза изучила склонности австрийца и всегда знала, за какие ниточки надо потянуть, чтобы добиться желаемого.       — Да, Австрия, где твое воспитание, раз уж ты оставляешь гостей на улице? — поддакнул ей Артур.       Эдельштейн лишь холодно кивнул:       — Извините, что сразу не предложил. Конечно, заходите, — сказал он, отступая на шаг назад, чтобы дать пройти гостям.       Те без стеснения зашли и сразу направились в маленький, очень уютный холл. Елизавета жестом показала Родериху, что ему нужно идти за ними. Австрия непонимающе посмотрел на эту троицу, но все же отправился следом.       Холл был небольшим и уютным, стены и потолок были окрашены в приятные глазу теплые кофейные оттенки, в камине задорно потрескивало пламя. Гости уселись на небольшом кожаном диване, жестом пригласили Австрию сесть напротив — в старое, но довольно уютное кресло. Исходя из всей этой ситуации, создавалось впечатление, что гость тут именно австриец, а не пришедшие.       — Ну так как? Теперь вы можете мне сказать, зачем я вам понадобился? Венгрия? Англия? Италия? — спросил Австрия, прожигая взглядом всех присутствующих.       — Да, — начала Венгрия. Она, похоже, была лидером в этой компании. — Я не буду затягивать, вопрос довольно-таки серьезный и деликатный. И знаешь, это уже вышло за всякие рамки…       Родерих нахмурился, он явно не понимал, к чему сейчас клонят, и все же терпеливо продолжал слушать, но тут его бывшую жену самым наглым и бесцеремонным образом перебил Англия:       — Что у тебя с Пруссией? — выплюнул он, делая неопределенный жест руками.       — С Пруссией? — приподнимая бровь, переспросил он. — С этим… кхм… меня связывает лишь несколько войн. Я испытываю к нему глубокую неприязнь, вы же знаете.       — Неприязнь? Ха-ха! А я и не думал, что ты подался в юмористы, Родерих, — хихикнул его собеседник.       — Да нет, ни в коем разе, я всего лишь изложил суть наших с ним отношений, не более; но я слышал, что правда иногда бывает довольно забавной, — ни капли не изменившись в лице, вообще не проявляя никаких эмоций, проговорил он.       — Австрия, ну правда. Это уже перебор. Вы везде как кошка с собакой лаетесь, орете друг на друга, причем тебе для того, чтобы кричать, даже повышать тон не надо.       — Ну да, у нас много недопонимания, ты сама, кстати, Венгрия, ответила на вопрос, который яро интересует вас.       — Я не договорила. То вы ругаетесь, то вас застают целующимися по углам.       Эдельштейн вздернул брови и потер ладони.       — Целующимся с ним — вот это действительно смешно. — Он даже сделал вид, что смеется. — Да и кто нас видел? Я был о тебе лучшего мнения, Венгрия, не думал, что ты будешь верить слухам.       — Но я действительно видел вас! — наконец-то вошел в беседу Италия. — У Германии, я тогда пришел к Дойцу, но того не было дома, а вы в гостиной… — Тут он осекся и отвел взгляд.       Ещё больше нахмурившись, Австрия потер немного вспотевшие ладони.       — Тебе привиделось! — Он не повышал голоса, но этого было достаточно, чтобы вселить неуверенность в собеседника.       — Но… нет!       — Я сказал, тебе привиделось! — приказным тоном даже не сказал, а рявкнул он, заставляя Италию немного съежиться.

*  *  *

      Тем же вечером в доме у Германии.       В гостиной дома Германии разразилась похожая сцена, отличие было только в героях этой самой сценки. На диване, свободно усевшись и распластав руки по сторонам, восседал Пруссия, а напротив на стульях сидели Германия, Франция и Испания.       В комнате царила напряженная атмосфера, воздух вокруг был словно наэлектризован.       Пруссия, закатив глаза и хлопнув в ладоши, снова сказал:       — Так, давай еще раз. С кем я целовался? — В голосе играли ноты издевки и усмешки.       — С… Австрией, — немного осекся Германия, смотря на брата.       — Так… ха-ха-ха… опять ты об этом очкарике, — сквозь смех кинул в ответ он. — Я же тебе уже сказал, что с этим аристократишкой меня связывает лишь пара войн и вечная неприязнь. Ну, бывал я у него в гостях пару раз. Что из этого комедию-то строить? Он большая задница и зазнайка, и только поэтому мы иногда спорим. Неужели непонятно?       — Ох, mon cher! — вступился Франциск. — В любви нет ничего постыдного, это великое чувство, которое дает людям миллиарды невероятных эмоций, и я тебя хорошо понимаю! Просто вы это делаете как-то странно и смущаете окружающих вашими выходками… Я бы посоветовал вам найти уединение, — советовал Франциск.       — Не понимаю, зачем это всё, я же сказал — меня с этим мистером невинностью ничего не связывает. В этом смысле.       — Но вас видел Италия… — пробормотал Испания. — И знаешь, иногда не нужно видеть напрямую, чтобы понять.       — Да что этот вечный карапуз видел? Напридумывал себе всякого, теперь лезет со своими фантазиями, чтобы привлечь к себе внимание! Всегда знал, что у него не всё в порядке с головой…       — Не смей так говорить об Италии! — рыкнул Запад, сверкая глазами, ему явно не нравилось, что кто-то оскорбляет его… союзника. — Он нормальный!       — Кстати! — Улыбка, с которой сможет посоревноваться лишь чеширский кот, озарила прусское лицо. — А почему это мы все обо мне да обо мне? Германия, а сам-то? С итальяшкой спишь вместе, да и не только спишь, судя по звукам! — хитро улыбаясь, гоготнул он.       — Я… мы… — смутившись, начал заикаться немец. — Нас ничего… Правда… Слушай, не переводи тему сейчас, мы о тебе и Австрии говорим! — попытался отмахнуться младший братец.       — Нет, я не хочу говорить на эту скучную тему, Эдельштейн интересует меня не больше, чем ночной горшок! — растягивая гласные, проговорил Гилберт. — Ну так что там у вас с Италией? Он тебе уже дал? А?!..       Германия как-то слишком быстро оказался около пруса и замахнулся на него.

*  *  *

      А тем временем в доме Австрии…       — Родерих, как же ты не понимаешь, что все будет намного проще, если вы будете встречаться… в открытую, — мягко говорила Венгрия.       — Дорогая, ты знаешь нас много лет, и я думал, что ты уже поняла, что мы с Пруссией не можем встречаться! — таким же тоном, как и его бывшая супруга, говорил австриец. — Мы с ним две абсолютно разные личности…       — Да хватит уже, вас застукали, умей признаться в этом. А то устроили тут… — ворвался в диалог Англия.       — Вот почему вам так интересно, что у нас происходит? — не выдержал австриец.       — Все же происходит? — хитро щурясь, переспросила Венгрия, чувствуя явный прогресс.       — Неважно. Почему вам интересен именно я? Чем вам не угодили Франция с Англией?       — А мы-то тут при чем? — не понял англичанин.       — Ну, вы строите из себя заклятых друзей уже много веков, но все равно при каждом удобном случае… простите, что говорю это, спите друг с другом. Даже не постыдились у Америки в доме после…       — Заткнись! — преобразился Артур. — Заткнись! Заткнись! Ты не имеешь права ничего этого говорить!       — Так же, как и вы не имеете права ничего говорить обо мне и Пруссии. Если я сказал, что между нами ничего нет, лишь взаимная неприязнь, то это значит, что так оно и есть. И если вы намерены продолжать этот разговор, то прошу — покиньте мой дом сейчас же!       — Родерих, но мы же хотим как лучше, — прошептала Венгрия. Ей правда очень хотелось, чтобы два ее давних друга наконец перестали вести себя как никчемные идиоты.       — А получается так же, как и всегда. Прости, Венгрия, но я все сказал.       Италия был единственным из троицы, который больше молчал, чем что-то говорил. Он встал со своего места.       — Тогда мы, пожалуй, пойдем. Спасибо, что выслушал, Австрия. — И пошел к выходу.       — Да, он прав. Мы лучше пойдем, — поднялся за ним Англия, нервно поглядывая на Эдельштейна. — Раз уж ты такой обалдуй…       — Попрошу! — поднял палец Родерих, на что Англия лишь фыркнул.       Венгрия попыталась ему что-то сказать, но австриец показал ей рукой в сторону выхода, и девушка все же ушла за остальными.

*  *  *

      Когда в доме не осталось никого, Австрия снова смог спокойно вздохнуть. В доме наконец–то воцарилось спокойствие, которое он так любил.       Но как только Эдельшейн задумался над тем, что надо бы все же поиграть на пианино, как раздался телефонный звонок, разрушив все дальнейшие планы австрийца. Он мог бы, конечно, не отвечать, но совесть не позволила ему не поднять трубку.       — Австрия у аппарата, — поднявшись на второй этаж и взяв трубку, проговорил Эдельштейн, немного хмурясь.       — Очкарик, привет, у тебя патруль любви уже был? — послышался насмешливый голос в трубке.       — Во-первых, добрый вечер, Пруссия, — сдержанно произнес австриец. — А насчет этого… как ты сам-то думаешь? И почему патруль любви?.. Это больше похоже на допрос… — заметил он.       — Да пофиг; важно то, что одно большое стадо баранов решило нас свести, — протараторил в трубку Гилберт.       — Если бы ты тогда запер дверь, никто бы не послал так называемый патруль. Я же говорил, что нужно это сделать, а тебе, в общем, как и всегда, на все, как ты выражаешься, «пофиг». Прошу прощения за грубость.       — Ой, да ладно тебе ворчать, Родди! Так я что звоню-то. Что ты им там сказал?       — Как всегда. Что я презираю тебя. — Голос австрийца при этом стал каким-то иным; непривычные, весьма игривые нотки послышались в его диалекте. — Что не могу, так как у тебя совершенно иные принципы, другое мировоззрение. А ты?       — О, я сказал, что такая аристократическая задница, как ты, не может заинтересовать меня сильно, — проговорил Гилберт точно таким же тоном.       — О, как я тебя нена… — начал было Эдельштейн, но его грубо прервали.       — Эти чувства абсолютно взаимны! — послышалось в трубке, и от этих слов Австриец впервые за вечер улыбнулся. — Ну так как, ты завтра приедешь к Германии? Вы же какие-то бумажки хотели обсудить.       — Всенепременно, и это не какие-то бумажки, это важные документы, которые могут… — начал Австрия.       — Похрен, — отмахнулся прус. — Главное — ты будешь там. После зайдешь ко мне?       — Конечно, нет, — весьма убедительно произнес аристократ.       — Нет? Точно-точно?       — Я никогда не вру!       — Хех, тогда я великий ждет тебя в четыре, надеюсь, не поздно… — И в трубке раздались гудки.

*  *  *

      Знаете, на протяжении всей истории у Пруссии и Австрии была откровенная вражда и ненависть, но это, как по мне, лучше. Ненависть вперемешку со страстью иногда бывает величественней какой-то там любви. Или же нет, не так. Любовь в наше время, да и вообще почти во все времена, — это всего лишь стереотип, под который подписали нежные чувства. Но если копнуть глубже, то можно понять, что любое сильное проявление эмоций — это тоже отчасти любовь, даже ненависть.